|
На следующий день в Москве я узнал, что нечто подобное пережили в эти дни многие мои знакомые, и что удивительным образом почти у всех ощущение качественного сдвига было связано с мелочами — не с митингом в Лужниках, а именно что с какой-нибудь дурацкой историей. У одного ребенок надышался краски, потому что школу покрасили прямо с утра, спеша навести красоту перед выборами. Другой подрался с подвыпившими малолетками на улице, и в отделении разглядел у них на шеях шарфики «Я за Путина». А я всем в ответ рассказывал, как неожиданно для самого себя побоялся просить водителя сделать потише радио.
В Петербурге, куда я вернулся еще через день, у вокзала стояли тяжелые грузовики с зарешеченными окнами. Милиции на Невском было больше чем прохожих, и чем дальше я шел, тем больше людей в форме было вокруг. Ближе к Дворцовой, когда менты сменились омоновцами, я сообразил, что дело в несогласных. Никакого марша не было — у Дворцовой стоял десяток пенсионеров и смотрел на сотни бойцов, оцепивших площадь. Тут ко мне подошли, посмотрели пресс-карту, и усадили в милицейский автобус.
— У вас в сумке ноутбук, — сказал незлобливый усатый оперативник, — а сегодня здесь могут находиться только журналисты, аккредитованные ГУВД. Проедем в отделение — посмотрим, что в компьютере.
В новом времени это было нормально — и я, не переча, полез в темный грузовой отсек. Внутри стояли человек шесть унылых таджиков, седой старик со слуховым аппаратом и слезящимися глазами, и похожий на грустного сатану неформал с двумя торчащими вверх рожками из налаченных дредов. Нас долго возили по городу, и от ветра, задувавшего в щели, у старика текли слезы. Смотреть на это было неприятно, и мы смотрели в щели — на милицию, бродившую по Невскому между щитов «Петербург Путина» и на людей, обходивших щиты и милиционеров. Все молчали — зато теперь я точно знал, что думают остальные. А еще часа через три нас сфотографировали и отпустили — всех, кроме неформала, который не хотел перед фотокамерой держать номер на уровне груди. Мой номер был 809.
— Суки, — сказали, выйдя на свежий воздух, таджики.
— Суки, — согласился я.
Старик ничего не сказал.
|
