View Full Version : Крео
Давайте сюда постить то, что реально зацепило.
Душевное крео.
МОНЕТЫ
Весеннее солнце и свежий воздух утомили мои ноги, и я присел на лавочку.
Слегка щурясь на солнце, закурил.
Из сладкой весенней истомы меня вывел шорох за лавочкой. Я обернулся, и увидел малыша лет шести, который пристально всматривался под лавочку. Пацан неспешно обошел лавочку, все так же продолжая что-то под ней искать.
После рождения моего сына, я стал совсем по-другому, относится к детям.
Рассматриваю малыша.
Одежда до ужаса бедная, но вроде чистая. На носу грязное пятно. Взгляд, его взгляд меня поразил. Было в нем что-то слишком взрослое, самостоятельное. Думал, что показалось, не может в шесть лет быть такого взгляда. Но малыш смотрел под лавочку именно так.
Я достал жвачку и положил подушечку в рот. Малыш на мгновение перевел взгляд на мои руки, и тут же опустил глаза на землю.
- Дядя подними ноги, пожалуйста,- глядя на меня сказал пацан.
Я больше от удивления, чем осознанно поднял ноги над землей. Малыш присел, и внимательно посмотрел на землю под моими ногами.
- И тут нету, - пацан вздохнул
- Жвачку будишь?- спросил я, глядя на этого маленького мужичка.
- А у тебя какая, я люблю фруктовые,- ответил он
- У меня мятная,- я достал жвачку и на ладони протянул ему.
Он, немного помедлив, взял подушечку и сунул в рот.
Я улыбнулся увидев его руки, обычные руки маленького пацана, грязные до ужаса.
Мы смотрели друг на друга и жевали жвачку.
- Хорошо сегодня, тепло,- сказал я
- Снега нет, это очень хорошо,- задумчиво сказал он.
- А чем тебе снег мешал?
- Вот ты даешь, под снегом же ни чего не видно,- заметил мальчуган.
Малыш, засунул руки в карманы, посмотрел на меня и сказал:
- Пойду я, скоро темнеть уже начнет, а я почти ни чего не нашел, спасибо за жвачку, -он развернулся и глядя в землю пошел по алее.
Я не могу сказать точно, что же именно заставило меня окликнуть его, наверное какое то взрослое уважение, к рассудительному пацану.
- А что ищешь ты?- спросил я
Малыш остановился, чуть помыслив, спросил:
- Ни кому не скажешь?
- Хм, нет ни кому, а что это тайна?- я удивленно поднял брови.
- Это мой секрет,- сказал пацан
- Ладно уговорил, честное слово не скажу,- улыбнувшись сказал я
- Я ищу монетки, тут на алее их иногда можно много найти, если знаешь где искать. Их много под лавочками, я в прошлом году очень много тут нашел.
- Монетки?- переспросил я.
- Да, монетки.
- И что прошлым летом, ты их то же тут искал?
- Да искал,- лицо малыша стало очень серьезным.
- А сегодня много нашел,- ради любопытства спросил я
- Щас, сказал он, и полез в карман брюк.
Маленькая рука, достала из кармана клочок бумаги. Малыш присел на корточки, развернул газету и положил на асфальт. В газете блестело несколько монет. Насупившись, малыш брал монетки с газеты и складывал в свою маленькую, грязную ручку. При этом его губы шевелились, видно он очень усердно подсчитывал свои находки. Прошло несколько минут, я улыбаясь смотрел на него.
- Сорок восемь копеек,- сказал он, высыпал монеты в газету, завернул их и сунул в карман брюк.
- Ого, так ты богач,- еще больше улыбаясь, сказал я.
- Неа, мало, пока мало, но за лето я тут много найду.
Я вспомнил своего сына, и себя, а кто не собирает на конфеты или игрушки деньги в детстве?
- На конфеты собираешь?
Малыш насупившись молчал.
- А, наверное на пистолет?- переспросил я
Малыш еще больше насупился, и продолжал молчать.
Я понял, что своим вопросом я перешел какую-то дозволенную черту, я понял, что затронул что-то очень важное, а может быть и личное в душе этого маленького мужчины.
- Ладно, не злись, удачи тебе и побольше монет, завтра будешь тут?- сказал я и закурил.
Малыш, как- то очень грустно посмотрел на меня и тихо сказал:
- Буду, я тут каждый день, если конечно дождь не пойдет.
Вот так и началось мое знакомство, а в последствии и дружба с Илюшей (он сам так себя называл). Каждый день, я приходил на алею, и садился на лавочку. Илья приходил, почти всегда в одно и то же время, я спрашивал его, как улов? Он приседал на корточки, разворачивал газету и с большим усердием пересчитывал свои монетки. Ни разу там не было больше рубля.
Через пару дней нашего знакомства я предложил ему:
- Илюша, у меня тут завалялось пару монеток, может возьмешь их в свою коллекцию?
Малыш на долго задумался, и сказал:
- Неа, так просто нельзя, мне мама говорил, что за деньги всегда надо что-то давать, сколько у тебя монеток?
Я пересчитал на ладони медяки.
- Ровно 45 копеек, - с улыбкой сказал я.
- Я щас, - и малый скрылся в ближайших кустах.
Через пару минут он вернулся.
- На, это я тебе за монетки даю,- сказал пацан и протянул ко мне ладошку.
На детской ладошке, лежал огрызок красного карандаша, фантик от конфеты и кусок зеленого стекла от бутылки.
Так мы совершили нашу первую сделку.
Каждый день я приносил ему мелочь, а уходил с полными карманами его сокровищ, в виде, крышек от пива, скрепок, поломанных зажигалок, карандашей, маленьких машинок и солдатиков. Вчера я вообще ушел сказочно «богат», за 50 копеек мелочью, я получил пластмассового солдатика без руки. Я пытался отказаться от такого несправедливого обмена, но малыш был крепок в своём решении как железобетон.
Но в один день малыш отказался от сделки, как я его не уговаривал, он был непреклонен.
И на следующий день отказался.
Несколько дней я пытался понять почему, почему он больше не хочет брать у меня монетки? Вскоре я понял, он продал мне все свое не хитрое богатство, и ему нечего было дам мне взамен за мои монеты.
Я пошел на хитрость. Я приходил чуть раньше и тихонько кидал под лавочки по несколько монет. Мальчуган приходил на алею, и находил мои монеты. Собирал их, садился у моих ног на корточки, и с серьезным видом пересчитывал их.
Я к нему привык, я полюбил этого мужичка. Я влюбился в его рассудительность, самостоятельность и в настойчивость в поисках монеток. Но с каждым днем, меня все больше и больше мучил вопрос, для чего он второй год собирает монетки?
Ответа на этот вопрос у меня не было.
Почти каждый день я приносил ему конфеты и жвачки. Илюша с радостью их лопал.
И еще, я заметил, что он очень редко улыбался.
Ровно неделю назад, малыш не пришел на алею, не пришел и на следующий день, и всю неделю не приходил. Ни когда не думал, что буду так переживать и ждать его.
Вчера я пришел на ту самую алею, в надежде увидеть Илюшу.
Я увидел его, сердце чуть не вылетело из груди. Он сидел на лавочке и смотрел на асфальт.
- Здаров Илюша, - сказал я улыбаясь во все зубы,- ты чего это не приходил, дождя не было, поди монеток под лавочками лежит видимо не видимо, а ты филонишь.
- Я не успел, мне монетки больше не нужны,- очень тихо сказал он.
Я присел на лавочку возле него.
- Ты чего это, брат, грустишь, что значит не успел, что значит не нужны, ты это брось, давай выкладывай что там у тебя, я вот тебе принес,- и протянул ему ладонь с монетками.
Малыш посмотрел на руку и тихо сказал:
- Мне не нужны больше монетки.
Я ни когда не мог подумать, что ребенок в шесть лет, может говорить с такой горечью и с такой безнадежностью в голосе.
- Илюша, да что случилось? - спросил я, и обнял его за плечи,- зачем тебе вообще нужны были эти монетки?
- Для папки, я собирал монетки для папки, - из глаз малыша потекли слезы, детские слезы.
Во рту у меня все пересохло, я сидел и не мог вымолвить ни слова.
- А зачем они папке?- мой голос предательски сорвался.
Малыш сидел с опушенной головой и я видел как на коленки падали слезы.
- Тетя Вера говорит, что наш папка много пьет водки, а мама, сказала что папку можно вылечить, он болен, но это стоит очень дорого, надо очень много денег, вот я и собирал для него. У меня уже было очень много монеток, но я не успел,- слезы потекли по его щекам ручьем.
Я обнял его и прижал к себе.
Илья заревел в голос.
Я прижимал его к себе, гладил голову и даже не знал что сказать.
- Папки больше нет, он умер, он очень хороший, он самый лучший папка в мире, а я не успел,- малыш рыдал.
Такого шока я не испытывал еще ни когда в жизни, у самого слезы потекли из глаз.
Малыш резко вырвался, посмотрел на меня заплаканными глазами и сказал:
- Спасибо тебе за монетки, ты мой друг,- развернулся, и вытирая на бегу слезы побежал по алее.
Я смотрел ему в след, плакал и смотрел в след этому маленькому мужчине, которому жизнь подсунула такое испытание в самом начале его пути и понимал, что не смогу ему помочь ни когда.
Больше я его на алее не видел. Каждый день в течении месяца я приходил на наше место, но его не было.
Сейчас я прихожу на много реже, но больше ни разу я его не видел, настоящего мужчину Илюшу, шести лет от роду.
До сих пор, я бросаю монеты под лавочку, ведь я его друг, пусть знает, что я рядом.
© Redd
MoNoKiNi
26-03-2007, 23:28
Браво. Понравилось. Очень.
Пиши еще.
Ночник опрокинулся на пол.
Ладони панически заколотили по воздуху, по постели. Дыхание участилось, женщина застонала, стоны перемешивались с жалобным поскуливанием. Голова судорожно откинулась, волосы разметались по подушке.
Лежащий рядом мужчина проснулся и привычным, давно уже отработанным движением зафиксировал женщину тяжелой рукой. Выждал несколько минут, пока она не успокоилась. После этого он осторожно расправил смятое одеяло и укрыл ее; встал с кровати и вернул ночник на место, предусмотрительно отодвинув тумбочку подальше. Когда он возвращался в постель, женщина уже проснулась.
Мужчина задержался, присев на краешек кровати.
- Опять твои кошмары? – спросил он.
Она молча кивнула. На какую-то секунду мужчине показалось, что она смотрит на него сквозь багровую пелену. Он даже не удивился, когда она принялась тереть кулачками глаза.
- Опять то же самое, - пробормотала женщина. – Господи, даже подушка намокла.
- Она сухая, - мужчина коснулся пальцами наволочки. – Ничего не было.
- Было… Ты спи, дорогой. Скоро будильник…
- Ты сама лучше любого будильника. Послушай, мы уже два года вместе. Может быть, расскажешь мне, что тебя мучает?
- Я боюсь, этого нельзя никому рассказывать. Еще сдашь меня в психушку…
- Ты же знаешь, что не сдам. Ну, давай же. Тебе просто необходимо с кем-то поговорить.
Он отошел к подоконнику и закурил в темноте сигарету.
…К вечеру погода испортилась.
Ветер тащил по небу бесконечное одеяло рваных облаков, между которыми поблескивали ранние звезды. Хотя днём весеннее солнце растопило последний снег, сейчас воздух опять остыл. В десять часов двор совсем опустел, в окнах панельного дома на окраине города зажглись огни, и только двое подростков сидели на скамейке, поеживаясь от порывов ветра и кутаясь в куртки.
Маша и Андрюша пережидали во дворе родительскую ссору.
Вообще-то семья Гавриловых не относилась к неблагополучным. Но и в число счастливых тоже не входила. Родители давно сделали для себя два безрадостных вывода: во-первых, жить вместе они не хотят; во-вторых, ни о каком разводе не может быть и речи, пока дети не выросли. Поэтому оба придерживались сложной политики: старались не раздражать друг друга, а если кто-то из двоих это делал, второй демонстративно не обращал внимания.
Взаимная лояльность включала в себя и такие дополнительные детали, как периодическое приготовление для мужа особенных, его любимых блюд и редкие, но дорогие подарки для жены (однажды ей перепал даже видеомагнитофон «ВМ-12», только-только появившийся в продаже). О детях заботились оба, как могли, и можно было бы даже сказать, что те вовсе не обделены вниманием.
Вот только Маша и Андрюша отлично понимали, что происходит в семье.
Они вообще были не совсем обычными детьми.
С первого класса брат и сестра учились только на четверки и пятерки, никогда не хулиганили, ни с кем не ссорились. Хотя и общались в основном только друг с другом. Сидели за одной партой; если по учительской прихоти им приходилось рассаживаться, не возмущались, но при первой же возможности снова садились рядом. Они отличались совершенно несвойственным детям флегматизмом, хотя Андрюша, по общему мнению, был «чуть-чуть поживее», а Маша вообще – «как Снежная королева».
Сам Андрюша иногда подозревал, что непоколебимое спокойствие сестры не дорого стоит. Потому что это не та железная выдержка, которую некоторые целеустремленно в себе вырабатывают, а всего лишь самоотречение во имя спокойствия других; увы, в их доме, где атмосфера иной раз накалялась так, что градусники зашкаливали, это было вовсе не лишним. Андрюша даже сочувствовал будущему Машиному мужу: сестра научилась не показывать своих эмоций, а вот проявлять их не умела; и если когда-нибудь внутренние тормоза слетят… взрывчик получится нехилый.
Вот так и у родителей – то ничего… месяц, другой, третий, полгода… а то – всё и сразу, как сегодня. Крики, хлопающие двери, бьющаяся посуда. Находиться рядом, когда ЭТО происходит, просто невозможно. Сидеть в подъезде – тоже не выход: брата с сестрой могут увидеть соседи, и тогда начнутся вопросы. Почему здесь, почему не дома? Соседи ведь не дураки, о чем-нибудь наверняка догадаются. А Маша и Андрюша откуда-то точно знали – семейные проблемы должны быть секретом для всех.
Поэтому им и пришлось выйти во двор. Здесь они не бросались в глаза – даже если и пройдет кто-то из знакомых, ну и что? Ну, решили подышать свежим воздухом на сон грядущий… о, вот опять!
Даже отсюда, с детской площадки, было слышно, как зазвенела, разлетевшись осколками, тарелка.
- Ну и холодильник сегодня, - пробормотал Андрюша. – Знаешь, Мань, я что-то уже обратно хочу. Я бы кино по видику посмотрел… не грохнули бы они его между делом.
- Скажи спасибо, если друг друга не поубивают, - Маша подняла глаза и нашла взглядом окна их квартиры. – А мне еще математику на завтра доделывать.
Голос у Маши был почти безмятежный.
Несколько минут они сидели молча. Говорить особо не хотелось. Да и о чем? Возвращение в теплую квартиру светило только в отдаленном времени – опытом проверено. Скандал начался час назад, и к моменту, когда Маша и Андрюша незаметно выскользнули за дверь, родители как раз перешли к интенсивному обмену репликами.
Опустив руку в карман куртки, Маша достала шоколадку, которой заранее запаслась на кухне. Развернула фольгу и протянула брату. Тот покачал головой.
- Не, Мань, спасибо. Жертвую в пользу сладкоежек.
- Ага, - кивнула Маша, надкусывая шоколадку. Нежная любовь к сладкому была Машиной слабостью, и в любой другой ситуации шоколадка подняла бы ей настроение. Но только не здесь и не сейчас. Ей было холодно и одиноко – даже несмотря на то, что рядом сидел Андрюша. Хотя давно уже стемнело, фонари до сих пор не включились, и откуда-то из глубины двора веяло жутью. Ветер задул сильнее, подхватывая пыль и мусор на дороге, ведущей из квартала к шоссе.
На перекрестке, там, где дорога примыкала к проезжей части, находилась остановка автобуса – но только со стороны квартала. В обратном направлении автобус обычно не останавливался. Это было бы, в общем, не странно, учитывая, что за шоссе начинался пустырь. Странным было то, что примерно в полукилометре от шоссе посреди пустыря возвышался многоэтажный жилой дом – его было видно даже отсюда. Хотя Гавриловы переехали в этот район почти десять лет назад, ни Маша, ни Андрюша до сих пор толком не знали, что это за дом и кто в нём живет. И всего лишь несколько раз Маше случалось увидеть, как от дома или к нему по пустырю двигались люди.
Сейчас многоэтажка на пустыре неярко отсвечивала в темноте желтыми квадратиками окон. Их было совсем немного, этих желтых квадратиков – остальные жильцы или еще не вернулись, или уже легли спать… или их вообще не существовало в природе.
Словно отзываясь на Машины мысли, с пустыря прилетел новый порыв ветра, глухо завыл, заметался, ударяясь о выложенные коричневой плиткой стены.
- А я бы туда сходил, - как бы невзначай произнес Андрюша. Он тоже умел читать Машины мысли, а, может, просто понял, куда она смотрит. – Всего-то минут пятнадцать пешком.
- Ну, не знаю… - протянула Маша. – По-моему, это не умно. Пятнадцать минут туда, пятнадцать – обратно… и что мы, спрашивается, будем там делать?
- Хотя бы посмотрим, что это за избушка на курьих ножках. А сидеть здесь полночи – это, по-твоему, умно? Если кто увидит, что мы и к двенадцати домой не вернулись – тут уж точно вопросов не оберемся. Да и холодно.
Маша застегнула молнию куртки до самого верха, но подниматься со скамейки она не торопилась. Она знала за Андрюшей некоторую склонность к авантюризму, но это было несколько через край. Идти через пустырь… поздним вечером… чтобы в конце пути оказаться возле странного дома… Брррррр!
- А если это режимный объект? – спросила Маша. – Ты об этом не подумал, разведчик?
Андрюша пожал плечами. На его лице промелькнула неуверенность – или Маше это только показалось?
- Объект точно не режимный. Обычный жилой дом.
- Ты что-то о нем знаешь?
Андрюша протянул сестре руку.
- Ну ладно тебе, пошли. По дороге я всё расскажу… и хоть согреемся чуток на ходу. А там нас никто не знает – можно будет посидеть в подъезде. Господи, я просто мечтаю о теплой батарее!
…Выйдя из квартала, они пересекли шоссе и оказались на пустыре.
Маше показалось, что одновременно они попали в другое измерение. Хотя весь путь от детской площадки до остановки автобуса занял всего пять минут, обернувшись, она поняла, что квартал остался безнадежно далеко. Даже шум проезжающих машин здесь как-то глушился. От обочины пустырь пересекала едва заметная тропинка, упирающаяся, наверное, в ту самую многоэтажку. Вокруг не было ни души, впрочем, пока они шли сюда, им так никто и не попался на встречу. Маша взглянула на тропинку и вдруг услышала, как где-то в ее подсознании закричал тонкий голосок: «Нет, нет и нет, дальше – ни шагу!».
Чужое, враждебное измерение. Если попадаешь сюда, лучше не углубляться слишком далеко. Не ходить по тропинке.
Маша знала, знала, что они делают то, чего делать не следует.
Им вообще не следовало переходить шоссе.
- Долго стоять будем, Мань? – окликнул ее Андрюша. – Я сейчас околею.
Ребята зашагали вперед по тропинке. Она была такой узкой, что идти рядом оказалось совершенно неудобно, и Маша пристроилась у брата в хвосте.
- Ты собирался мне что-то рассказать, - напомнила она. Ее глаза напряженно вглядывались в темноту, но разглядеть что-либо было невозможно, только желтые окна многоэтажки по-прежнему тускло светили, наподобие маяков.
- Помнишь, в прошлом году погибла Светка Маркухина? – спросил Андрюша.
«Начинается» - подумала Маша.
- Помню, - сказала она вслух. – Надеюсь, это не имеет отношения к дому, куда ты меня сейчас тащишь?
- Прости, но… имеет, - виновато сказал Андрюша. – Вообще-то, я давно уже собирался туда сходить, просто всё времени не было. Ты тогда не поехала на похороны, а я был на кладбище.
Света Маркухина училась в параллельном классе. Тихая, незаметная девочка, «хорошистка». Прошлой зимой она… наверное, вот так же, как они сейчас… ушла вечером из дома и обратно уже не вернулась.
ЖИВОЙ не вернулась.
В тот день Маша была у подруги Тани Семечкиной – они вместе делали уроки. Тогда еще никто в школе не знал, что со Светкой случилась беда – ее просто не было два дня на занятиях, вот и всё. Около четырех часов девочки услышали, как зазвонил телефон – Танина мама взяла трубку и с кем-то заговорила; тут же ее голос изменился. Потом она вошла в комнату и сказала: «Таня… Машенька… Это ваша классная руководительница… Погибла Света Маркухина…». Она замолчала, вытерла ладонью слёзы, и тут Маша вдруг вспомнила – а ведь Семечкины живут с Маркухиными дверь в дверь. Тогда-то впервые Маша и услышала где-то внутри себя тонкий голос: «Уходи-уходи-уходи-скорее-уходи».
Она наскоро попрощалась с Таней и ее мамой, лепеча что-то бессвязное, и, выйдя из квартиры, отчетливо почувствовала, как сквозь соседнюю дверь прокатилась ледяная волна. Через пустоту, на долю секунды оставшуюся на пути прохождения волны, она отчетливо увидела, что Светкины родители ТАМ, что они обезумили от горя и что они ждут…
…ждут, когда из морга доставят тело дочери. Маша начала спускаться по лестнице, но вдруг услышала, что снизу кто-то поднимается. Голоса, шаги.
Напряженные голоса, тяжелые шаги.
На следующем пролете она столкнулась с двоими мужчинами, несущими закрытый гроб.
Маша прижалась к стене, освобождая дорогу. Гроб показался ей слишком маленьким – правда, Светка была невысокого роста, но (от этой мысли Маша чуть не упала в обморок) гроб мал НАСТОЛЬКО, что Светке внутри, наверное, очень тесно.
Маша так и не смогла заставить себя поехать на похороны. Она осталась дома, сидела за столом, глядя в раскрытый учебник по географии – но думала совсем о другом. О том, как, должно быть, пришлось постараться, чтобы втиснуть Светку в миниатюрный детский гробик. А вот Андрюша на похоронах был. И вернулся почему-то очень поздно – напряженный, бледный, подавленный. Родители вряд ли что-то сообразили, а вот Маше сразу стало ясно – это не только похороны на него так подействовали. Было что-то еще. Но Андрюша не отвечал на ее вопросы, только бросил устало: «Потом, Мань», и лёг спать.
- …после кладбища Семечкины меня к себе пригласили, - услышала она голос брата и вернулась в настоящее время. Они шли по узкой тропинке через пустырь, и массивная громадина дома угрожающе надвигалась на них. – Ну, не только меня, конечно, там еще кое-кто из одноклассников был… Светка мало с кем дружила. Дома родители накрыли стол, Светкин отец перебрал со спиртным и объяснил нам кое-что. Жена его пыталась одернуть, но он сказал: «Им тоже надо знать!». Оказывается, Светка погибла в этом доме. Как она туда попала – неизвестно, жильцов, кажется, опрашивали, но никто не видел ее входящей в подъезд. Это очень странно, ведь она просто ушла вечером в продуктовый. А родители ходили куда-то в гости, вернулись поздно… Светки дома не было. Тогда они позвонили в милицию.
- И как быстро они ее нашли? – запыхавшись, Маша сбилась с дыхания; она и так с трудом успевала за братом, а говорить и вовсе было тяжело.
- Через несколько часов. Кто-то из нашего района заметил, как она сюда направлялась. Самое странное – зачем-то она поднялась на чердак. Что-то ей там понадобилось… И… она упала в технологическую шахту. Внутри работали вентиляторы или еще что-то в таком роде. Ее буквально разорвало на кусочки.
- Господи, боже мой! – Маша остановилась. – Андрей! Ты же не хочешь сказать, что тебе пришло в голову проводить расследование на месте?!
Брат тоже остановился. Стоял, полуобернувшись к Маше.
- Да нет, Мань, о чем ты говоришь. Расследование… Но я догадываюсь, зачем Светка туда явилась. Однажды она рассказала мне семейный секрет: ее отец работал на строительстве этой многоэтажки. Когда здание уже было возведено, и его комплектовали всякой техникой: лифтами, двигателями… один из строителей погиб. Очень странно погиб, Мань. Рабочие даже придумали легенду… Светка слышала ее от отца. Тогда, на поминках, он нам этого не говорил – просто хотел предупредить, чтобы мы сами не приближались к многоэтажке. А я не признался, что знаю легенду от Светки, он мог бы решить, что сам во всём виноват.
- Возможно, он так и решил, - съязвила Маша. – Он ведь повесился через месяц.
- Тоже вариант… - Андрюша вздохнул. – Светка просто казалась такой тихоней, а на самом деле была очень любопытная. Ей хотелось своими глазами посмотреть, что там такое…
- И ты тоже хочешь посмотреть, - кивнула Маша. – Понятно-понятно. Но вот что я тебе скажу: либо я сейчас узнаю, что это за легенда такая, либо мы разворачиваемся и идём домой. И ты идёшь вместе со мной, ясно? – добавила она тоном, не допускающим возражений.
- …Они собирались ставить эксперименты на людях в реальном времени. – Женщина сидела на кровати по-турецки, завернувшись в одеяло, и нервно затягивалась сигаретой. – Изучать реакции на явления аномального порядка. Еще по ходу строительства в стены, в перегородки вмонтировали специальную аппаратуру – для прослушивания, для ретрансляции звуков, примитивной генерации визуальных образов. Извини, можно, я выругаюсь? – она виновато взглянула на мужа.
- Если тебе хочется.
- Подлые ублюдки, вот они кто! Фашисты. Ненавижу их, просто ненавижу. Мы, обычные люди, для них всего лишь подопытные кролики.
- Ты имеешь в виду ФСБ?
- Не знаю… ФСБ, которое тогда еще называлось «КГБ», или что-то другое такого же типа – всесильное и засекреченное.
- Почему ты думаешь, что это именно они?
- Еще в институте я специально изучила всё, что касалось этого дома. Для этого и поступила в строительный… Само проектирование многоэтажки на пустыре уже было началом эксперимента. Операторам и наблюдателям отвели закрытую площадку на чердаке. Даже жильцов подбирали заранее – прошерстили «очередников», выискивая, кто по складу психики лучше всего подходит для подобных опытов. Здание специально не стали заселять полностью – чтобы «объекты» чувствовали свою изолированность не только от жилого массива, но и друг от друга. Люди, которые там сейчас живут, довольно странные…
- Я бы тоже, наверное, был странным, если б на мне ставили такие опыты, - задумчиво произнес мужчина. – А та школьница – она просто сунулась туда, куда не нужно? И наблюдатели ее ликвидировали, так?
Женщина зажгла новую сигарету.
- Нет, нет. Гораздо хуже. Когда Маркухина поднялась на чердак, операторов там не было. Площадка стояла пустой – просто пыльный закуток без освещения. Эксперимент так и не начался. Потому что зло – настоящее ЗЛО – пришло в дом гораздо раньше.
…Солнце палило просто нещадно.
Рабочие на захламленной строительной площадке двигались медленно, явно не горя желанием вкалывать по такой жаре. За углом почти законченного дома лениво ковырял землю экскаватор. Хотя стройка вошла в стадию завершения, расслабляться и сбавлять темп было рановато – оставалось многое доделать.
- Еще месяц-другой – и будем сдавать в эксплуатацию, - сказал начальник стройки прорабу. В бытовке, где они подводили итоги недели, было тесно, но, по крайней мере, прохладно.
- Поверить не могу, - проворчал прораб. – Я думал, что на всю жизнь здесь останусь.
Строительство не задалось с самого начала. Непонятно, как обошлось без летальных исходов. В первый же день один из рабочих напоролся на обрезок арматуры – едва откачали в больнице. Другого чуть не убило током при попытке наладить проводку. Когда доводили последние этажи, крановщик Васильев умудрился выпасть из кабины и переломать себе кучу костей – хорошо, в последний момент уцепился за перекладину лестницы. Регулярные перебои с подачей электроэнергии можно даже не брать в расчет. И постоянные поломки техники – тоже.
- Всегда будь оптимистом, - посоветовал начальник, наливая себе в стакан тёплой минералки. – Да ладно тебе, Артёмыч, скоро – на свободу с чистой совестью!
Артёмыч оптимистом никогда не был, да и вообще всё утро чувствовал себя как сам не свой. Груз прожитых лет никогда не был таким тяжелым. Ох, что-то случится. Причем почти наверняка именно сегодня.
- Мне это строительство по ночам сниться будет, - сказал он. – Знаешь, Пал Сергеич, такое у меня предчувствие, что когда-нибудь эта махина рухнет.
- А что ты хочешь? – покосился на него начальник. – Высказать особое мнение? Лучше и не пытайся. С нас подписку о неразглашении не просто так ведь брали. Да ну его к черту, действительно. В фундаменте дыра с два километра глубиной – а ведь будут людей здесь селить!
- Дыра… - хмыкнул Артёмыч. – Куда уж там – контора глубокого бурения! Да еще эти Сидорец с Проськовым под ногами путаются. Погоны, мать их, даже из-под робы видно.
Начальник понимающе кивнул. Прораб вспомнил эту парочку не случайно – оба «как бы рабочих» попали в бригаду мимо отдела кадров; на квадратных физиономиях было открытым текстом написано: «Комитет госбезопасности». Польза от них равнялась нулю, зато они постоянно всем мешались и совершенно точно что-то мудрили с перекрытиями. Начальник и прораб не сомневались, что среди рабочих есть и другие комитетчики, просто не настолько заметные. Сидорца с Проськовым, надо думать, прямо из школы ГБ взяли.
На стройплощадку въехал грузовик. Пока в вагончике-бытовке продолжалось обсуждение текущих дел, водитель, не выходя из кабины, быстро переговорил о чем-то с рабочими, и те, откинув борта кузова, извлекли оттуда довольно большой агрегат. Когда впоследствии прораб Артёмыч спросит, как выглядел шофер грузовика, выяснится, что рассмотреть его не удалось – лицо оставалось в тени. Как только агрегат покинул кузов, двигатель взревел, и грузовик выехал с площадки, быстро растворившись в клубах пыли. Единственное, что запомнили строители – номерные знаки машины были густо забрызганы грязью.
- Что это такое нам привезли? – удивленно спросил начстройки, наклоняясь к маленькому окошку. Прораб потеснил его плечом и тоже выглянул наружу.
- Понятия не имею, - признался он. – Да и не должны были сегодня ничего привозить.
- Пойдем-ка посмотрим, - распорядился начальник, и они вышли из бытовки.
Рабочие толпились вокруг агрегата, обмениваясь мнениями. Мнения, как понял Артёмыч, расходились: одни считали, что это – грузоподъемный мотор, другие – что компрессор. Протолкавшись через толпу, Артёмыч с начальником приблизились к агрегату. Голоса стихли.
Это был не мотор и не компрессор. Вернее, мотором устройство почти наверняка было, но только не грузоподъемным. Так или иначе, его технологическая принадлежность пока что оставалась загадкой. Массивный металлический корпус на четырех стойках, фронтально защищенный стальной решеткой, за которой просматривались длинные тонкие лопасти. Начстройки вздрогнул – ему померещилось, что под его взглядом лопасти немного сдвинулись по кругу.
Сбоку на корпусе чернела нанесенная краской надпись: «ОТК Главный завод».
- Мужики, - Артёмыч развернулся к строителям. – Это вообще ЧТО такое???
Над стройплощадкой повисла тишина.
- Ну что, - начал злиться прораб. – Никто ничего не знает, я правильно понял? Ну, вы даёте! Взяли, сгрузили хрень какую-то, и даже не спросили, откуда она взялась?
- Водила сказал – для нас привезли, - ответил кто-то из стоявших сзади.
- Я спросил, - послышался другой голос. – Он говорит – вам виднее, моё дело – баранку крутить.
- Угу, ну, и насколько же вам виднее? – раздраженно бросил Артёмыч. – Сидорец! – окликнул он широкоплечего парня, безуспешно делавшего вид, что ему всё фиолетово. – Не для тебя посылочку передали?
Сидорец ответил прорабу тяжелым взглядом. Ему очень не нравились намеки на его истинный статус. Но у прораба взгляд был потяжелее – Сидорец отвел глаза и чуть заметно качнул головой.
- Надо позвонить проектировщику, - сказал начстройки, когда они вернулись в бытовку, так и не получив от строителей мало-мальски связных объяснений. Он снял трубку телефона и набрал номер. – Чёрт, занято. Ты вахтёра спросил?
- Спросил. Он говорит – парень предъявил какую-то бумагу с печатями, что за бумага – вахтёр ни сном ни духом. Но пропустил-таки. Я хренею с таких работников. Им сюда ядерную бомбу привезут – никто и не почешется.
- Какую, к едрене фене, бумагу?! – возмутился начстройки. Он снова накрутил номер – короткие гудки.
- Не знаю, какую, - угрюмо ответил Артёмыч. Внутри у него нарастало беспокойство. – Давай с проектировщиком разбирайся. Не нравится мне это, - пробормотал он, выглядывая в окно. Получив втык от «командования», рабочие поторопились разойтись. У выхода с площадки виднелась шкафоподобная фигура Сидорца – не иначе, побежал своим командирам докладывать. Агрегат остался в полном одиночестве, матово поблескивая округлыми боками корпуса.
- Что еще за «Главный завод» такой? – спросил прораб, дождавшись, когда начальник снова швырнет трубку. – Чего они там выпускают?
- Чего-чего! Шлакоблочные плиты, смесители для ванной и всякую херотень непонятную! – прежде чем прораб сообразил, что начальник никогда не слыхал про Главный завод, тот пояснил: - Я, Артёмыч, вообще такого завода не знаю. И, насколько помню наших подрядчиков, никаких Главных заводов среди них нету.
- Прекрасно. Тогда кто же впарил нам эту бандуру?
Ответа на этот вопрос у начальника стройки не было. Его никто не предупреждал ни о чем подобном, и, кроме того, при всём своем богатом опыте, он не мог даже предположить, для чего используются такие агрегаты. Он всё набирал и набирал номер проектного бюро, но линия по-прежнему выдавала сигнал «занято». Прораб устало опустился на заляпанную штукатуркой табуретку и перелистывал подшивки поставочной документации, но «Главный завод» нигде не упоминался.
К тому времени, когда начстройки всё же дозвонился до проектировщика и поставил последнего в полный тупик – «Что еще за агрегат, кто привёз???» - устройство пропало с площадки. И никто не видел, как это произошло. В затвердевшей под солнцем земле остались лишь четыре вмятины от стоек.
Четыре НЕГЛУБОКИЕ вмятины.
Это просто добивало. Кто-то из рабочих, участвовавших в разгрузке, заметил, что агрегат, судя по весу, должен был войти стойками в землю по самое днище. Не в воздухе же он висел!
Улететь по воздуху он тем более не мог.
В час дня на стройке было объявлено чрезвычайное положение. Начальник эмпирически подсчитал стоимость беглого агрегата и озвучил для рабочих суммы возможных вычетов из зарплаты, в случае, если устройство доставлено по ошибке и кто-нибудь затребует его обратно. Было сформировано несколько мобильных поисковых групп, которым предстояло прочесать объект от подвала до чердака. Остальные рассредоточились по стройплощадке.
Снова допросили вахтёра. Вахтёр уверял, что через проходную и въездные ворота агрегат стройку не покидал. И вообще никто никуда не выходил – «не считая товарища Сидорца».
- Если на нас повесят кражу, минимум год тюрьмы обеспечен, - сказал Артёмыч начальнику. Тот посмотрел на прораба волком: надо же, а он бы сам ни за что не догадался! То, что на них повесят кражу – факт практически свершившийся, при условии, что объявится настоящий владелец сгинувшего механизма. И они ведь даже примерно не представляют, что же ИМЕННО им удалось потерять!
Они понуро стояли, глядя на следы от стоек механизма, а вдалеке слышались голоса рабочих.
Через полтора часа ситуация никак не изменилась к лучшему. Если агрегат действительно был (в чем начстройки уже втайне сомневался), на территории объекта и в непосредственной близости от него он точно не находился. Поисковые группы возвращались одна за другой – без новостей – и отсылались обратно с приказом «поискать получше». Начальник стройки поехал в отделение милиции, и поисками командовал прораб.
Около трёх часов пропавший механизм был найден – об этом прораб узнал по рации. Двое рабочих-монтажников – Шевчук и Маркухин - случайно заметили агрегат на чердаке в «отсеке» - помещении непонятно назначения, внесенном в проект уже после того, как была закончена коробка. Заметили «случайно» потому, что перед этим площадку успели проверить. Артёмыч распорядился не спускать с беглеца глаз, а сам лихорадочно обдумывал, как действовать дальше. Честно говоря, у него не было ни малейшего желания еще раз лично видеться с агрегатом, который – да, вот именно! – словно в прятки с ними играет. Дьявол знает, чего от этой бандуры ожидать.
А ведь предстояло еще объясняться с милицией. Сначала им привозят неизвестно откуда неизвестно какой механизм с маркировкой «ОТК Главный завод», потом эта штука скоропостижно исчезает, теперь она, оказывается, нашлась на чердаке – и кто после этого, спрашивается, дурак? Пока Артёмыч пытался принять хоть какое-то решение, с чердака ему сообщили, что устройство подключено к силовому кабелю.
Артёмыч всё не мог осознать суть последнего доклада, а «строитель» Проськов, слушавший рацию прораба, стоя за его спиной, уже бежал ко входу в здание. С происходящим следовало немедленно и очень предметно разобраться. За километр видна диверсия, вот только в чем она заключается? И кто из рабочих в ней замешан? Совершенно ведь ясно, что шуточки с не-пойми-каким-механизмом – не массовая галлюцинация, но, с другой стороны, однозначно это не коллективный розыгрыш осточертевших всем начстройки и прораба. В противном случае они с Сидорцом знали бы, что розыгрыш запланирован.
На то, чтобы преодолеть вверх по лестнице двенадцать этажей и добраться до «отсека», Проськову потребовалось три минуты. В «отсек» он вошел решительным шагом (почти бегом!) и тут же направился к механизму, стоявшему точно по центру помещения; в обе стороны от корпуса тянулись черные электрошнуры. Двое монтажников, которым принадлежала честь находки, виднелись поодаль – они явно выдерживали безопасную дистанцию.
Когда внутри металлического корпуса что-то зашумело, и защитная решетка вдруг распалась на две створки, Проськов был уже слишком близко и не успевал остановиться. Ему в любом случае пришлось бы опереться рукой об агрегат, чтобы затормозить. Он видел, как лопасти за гостеприимно раскрывшейся решеткой молниеносно раскрутились, сливаясь в сплошной круг. Тренированный лейтенант госбезопасности бросил своё тело в сторону, но черные шнуры, протянутые от корпуса, взвились в воздух и обвили Проськова сзади, притягивая к воющему пропеллеру…
Монтажники застыли с раскрытыми ртами – парализованные страхом, они не могли даже кричать – а лопасти механизма вгрызались в грудь и живот захваченного в ловушку Проськова. По стенам «отсека» заколотили брызги крови. Шнуры отпустили шею и спину лейтенанта – необходимости удерживать его больше не было. За несколько секунд пропеллер перемолол грудную клетку, легкие, брюшную полость и впился в позвоночник. Визг терзаемых костей доносился, наверное, до первого этажа. Ноги лейтенанта медленно разъезжались, словно он пытался сесть на шпагат, но верхняя часть его туловища разлеталась окрошкой. Как и наблюдавшие за сценой «казни» монтажники, он не издал ни звука, только дергался, когда лопасти сжирали очередной сантиметр его плоти. На лице его замёрзло выражение ужаса, который умер, едва успев родиться.
Наконец, ноги Проськова подогнулись в коленях и уронили на пол нижнюю часть живота; голова упала сверху и откатилась в сторону. Обагренные дымящейся кровью лопасти замерли; створки решетки со стуком схлопнулись. Черные шнуры, зашуршав, втянулись в корпус.
Напоследок агрегат вздрогнул и застыл. Из-под решетки закапала кровь.
Только тогда оба монтажника заорали – в голос – и бросились прочь из «отсека»…
- Ты что-то совсем разволновалась, - мужчина потрепал жену по плечу. – Трясёт же всю… И куришь уже четвертую, не много тебе будет?
Она промолчала, дрожащими пальцами стряхнула пепел. Когда снова заговорила, голос ее уже не модулировал – звучал как-то безжизненно, словно самое страшное уже было рассказано. Она-то знала, что это не так.
- Следствие, конечно, вели в закрытом режиме. И, конечно, занимались этим не простые опера, а ребята прямо с Лубянки. Но они впали в полную прострацию. Пытались отследить, откуда поступил на стройку агрегат – никаких концов. Тем более не нашли никаких признаков существования Главного завода. Тех двоих монтажников обвинили в убийстве офицера госбезопасности. Но экспертиза показала, что к Проськову, пока он был еще жив, никто и пальцем не притронулся. Бывший прораб – с ним я и разговаривала – сказал, что лубянские поначалу зверствовали, но потом притихли. Всем было просто страшно. Ведь происходило нечто немыслимое, необъяснимое, сверхъестественное. И знаешь, что страшнее всего?
- Уже теряюсь в догадках.
- Когда Шевчук с Маркухиным удрали из «отсека», тот некоторое время оставался пустым. Ну, если не считать огрызков лейтенанта и самого механизма. Минут через десять туда набилось народу, но… механизма уже не было. И с тех пор его никто не видел. Но ходили слухи, что вскоре после того, как в дом въехали первые жильцы, один из них погиб примерно также. Поругался с женой на почве пьянки и ушел на чердак – приканчивать бутылку в одиночестве. Утром на него наткнулся лифтер…
- Задумка с экспериментом, я так понимаю, провалилась?
- Да, хотя не понимаю, почему… Так или иначе, проект свернули, здание доукомплектовали – и всё. Воображаю, сколько там до сих пор аппаратуры по перекрытиям простаивает. Может быть, аналитики грамотно оценили степень опасности, и начальство не захотело рисковать своими же. Плохо так говорить, но… забавно, что первой жертвой стал один из будущих экспериментаторов. Я уверена, что до последнего момента он чувствовал себя одним из хозяев жизни…
- Хозяева-то хозяевами, - мужчина тоже вытянул из пачки новую сигарету. Он пытался вспомнить, есть ли у него запас в кармане куртки. – Но что там насчет этой скважины, которую пробурили под фундаментом? Зачем она понадобилась?
Женщина снова замолчала. Формулировала то, что хотела сказать.
- Тут всё очень уж сложно, - произнесла она после длинной паузы. – Не исключено, что все эти опыты – только верхушка айсберга, а на самом деле… Дом ведь построили на геологически нестабильном участке. Они могли ожидать, что рано или поздно что-то поднимется из глубины. Вот почему операторов посадили на самом чердаке, хотя куда проще и удобнее было сделать им рабочие места в пустых квартирах.
- Не так уж это и удобно, - возразил мужчина. – Тогда бы их могли заметить соседи.
- Не обязательно, - женщина пожала плечами. – Выдали бы себя за жильцов – вполне даже логично. Но они выбрали именно чердак.
- Ожидая, когда ЧТО-ТО поднимется с глубины? Тебе не кажется, что это уже… слишком притянуто за уши?
- А в остальное ты поверил? – без особой надежды спросила женщина.
- С трудом, - честно признался мужчина. – Если бы я не знал, что ты потратила кучу времени на какие-то исследования… но мне и в голову не приходило, что тут такой сюжет. ОТК Главного завода… Скважина на два километра… Слишком уж круто.
Некоторое время в комнате было тихо. Женщина не обижалась – она понимала, что поверить в ее историю можно только с существенными оговорками. Так сказать – три пишем, один в уме. Он и так отреагировал очень адекватно – даже делал замечания. Умные замечания. Замечания по делу.
Что за Главный завод?
Для чего скважина в фундаменте?
- Я много об этом думала, - сказала она. – Видишь ли, когда начались большие стройки, здания возводили не только в высоту. Во многих случаях – особенно для крупных промышленных предприятий – создавалась разветвленная подземная сеть коммуникаций. Строители забирались в землю слишком глубоко, и, видимо, вскрыли какие-то тектонические пустоты… А там могло что-то быть. То самое настоящее зло. Зло, которое мстит за потревоженный покой, выкидывая на поверхность свои смертоносные подарки – да хотя бы с маркировкой «Главный завод». Ведь никакого Главного завода никогда не было…
Пространство перед входом в подъезд освещал фонарь. Света он давал совсем немного, да еще и помигивал, словно в сети падало напряжение. Возле многоэтажки не было никого. Маша подышала в замёрзшие ладошки и вопросительно взглянула на Андрюшу.
- Послушай, я не хочу туда идти, - сказала она.
- Там нет ничего страшного, - заверил ее брат. – Там просто тепло и ветер не дует. И мы не будем задерживаться, честное пионерское.
Дверь за ними тихо закрылась. Фонарь, подвешенный под козырьком, качнулся и погас.
…В подъезде царила такая же мёртвая тишина, как и на пустыре. Из-за дверей квартир не доносилось ни звука. Поднявшись на пару пролётов по лестнице, Маша и Андрюша присели у батареи.
В прямоугольное окно виднелось шоссе. Только почему-то сейчас там не было ни одной машины. Их собственный квартал выглядел отсюда так, словно находился на другой планете. На близкой планете, на спутнике – но всё равно пешком не доберешься.
- Не верю, что здесь живут люди, - сказала Маша.
- Почему бы им здесь не жить? – вопросом на вопрос ответил Андрюша. Он гипнотизировал взглядом люк мусоропровода. – Послушай, давай сходим на чердак? Ну, Мань, ну чего тебе – трудно? Сходим, посмотрим – и сразу же домой. Мать с отцом, наверное, уже угомонились и ломают себе голову – куда подевались детишки?
- Ага, а мы тут по чердакам лазаем, - огрызнулась Маша. – Вообще, не понимаю – что за нездоровый интерес?
Они поднялись на чердак. Решетчатая дверь была приоткрыта, тяжелый замок бесполезно болтался в петле. Андрюша потянул дверь на себя. Наверху гулко ухнуло – словно заработал и тут же отключился лифтоподъемник. Чердак как будто предупреждал незваных гостей: нечего сюда ходить.
Маша и Андрюша прошли еще два коротких лестничных марша и оказались, собственно, на чердаке. С того места, где они находились, чердак просматривался до противоположного конца. Машинные отделения, насосы; трубы под потолком, трубы на полу. Низкое гудение электричества.
- Ну, и что тебе здесь нравится больше всего? – спросила Маша. – Если хочешь, можешь повернуть какой-нибудь из крантиков. Будет не смешно, но вполне можно затопить двенадцатый этаж.
- Ха-ха, - ответил Андрюша. – Мань, ты когда-нибудь станешь эстрадной артисткой. – Он неторопливо зашагал по чердаку, такой непринужденной походкой, словно был у себя дома.
«Дома, - мелькнуло в голове Маши. – Мы никогда не вернемся домой». Она прикусила губу, пытаясь отогнать дурацкую, словно чужую, мысль. Озираясь по сторонам, она шла следом за Андрюшей. Шла и никак не могла понять – что ей такое бросилось в глаза в первую секунду, когда они сюда попали.
Слева по верху стены имелось множество окошек, за стеклами которых клубилась темнота. Между переплетениями труб свисали лампы: свет от них падал на пыльный пол и на кирпичную кладку. Перебираясь через очередную трубу, Маша чихнула – пыль попала ей в ноздри.
Наконец, они достигли вертикальной железной лестницы.
- И куда теперь? – поинтересовалась Маша. – На крышу? Ты только скажи, мне всё равно деваться некуда. Я здесь одна не останусь.
Андрюша вскарабкался по лестнице, подергал ручку низкой двери и вернулся обратно.
- Заперто, - с сожалением сказал он.
- Какое счастье.
- Мань, неужели тебе никогда не хотелось побывать на крыше? Где мы с тобой вообще бываем? Школа, дом, улица – так и вся жизнь пройдет.
- Я хочу, чтобы моя жизнь прошла спокойно, - пробормотала Маша. – Андрюш, ну теперь-то мы возвращаемся, да? Да?
- Ага… Еще только пять минут.
Взяв обратное направление, Андрюша приступил к более подробному осмотру чердака. До этого он, видимо, просто знакомился с местностью. Обычно Маша восхищалась любознательностью брата, но сейчас ей было не до восхищений. Андрюша старательно заглядывал во все пыльные уголки, толкал все двери, а у Маши уже звенело в ушах из-за электрического гудения.
- Андрюша, ну что ты пытаешься найти? – слабым голосом спросила она. – Если технологическую шахту, в которую можно упасть, то мы ее, кажется, только что прошли.
Андрюша встал под лампой и вытер руки об штаны.
- Не знаю, что я хочу найти, - сказал он. – Но я знаю другое. У этого чердака есть какая-то тайна. И, раз уж мы с тобой здесь…
- Ищи дальше, - обреченно кивнула Маша. – Когда найдешь, скажешь.
Через несколько секунд Андрюша уже взбирался по трубам, пытаясь заглянуть в темное окошко. Маша подошла к нему и встала рядом. Электрическое гудение усилилось.
- Андрей, ну там-то тебе что понадобилось?
- А вдруг то, что здесь живёт, смотрит на нас с другой стороны в окно?
Маша поняла – у брата разыгралась фантазия. Да что уж там – разыгралась! Разошлась не на шутку. Такое с ним бывало, если он прочитывал сразу очень много книжек.
В машинном отделении снова ухнуло. Вроде бы механизмы проверяли сами себя на работоспособность.
Загудело сильнее. Это уже было слишком громко. Это уже было ненормально.
- Андрей, спускайся! – позвала Маша. Но брат сам всё слышал, и ему это тоже не нравилось. Он медленно сползал к полу, стараясь не промахнуться мимо трубы.
Гудение сменилось оглушительным треском – и лампы погасли.
Чердака больше не было. Остался непроглядный мрак, пропитанный запахом бетонной пыли. Удивительно, но в этом мраке Маша и Андрюша прекрасно могли видеть друг друга. Как только освещение пропало, заложенные еще при рождении локаторы установили двустороннюю связь между братом и сестрой.
Но заблудившиеся в ночном небе самолеты тоже могут видеть друг друга на радарах – и не найти дорогу к аэродрому.
Андрюша слез с трубы и стоял теперь совсем рядом с Машей. Она нашла его руку и вцепилась в нее.
- Мань, ну пальцы же у тебя холодные, - шепотом сказал Андрюша.
- А чего ты шепчешь?
- Не знаю. Что-то случилось с электричеством.
- Могу заметить! Но что именно? И почему именно сейчас, когда мы здесь?! Надо выбираться на лестницу! Как мы найдем выход?
- Да очень просто. Мы стоим около стены. Выход спереди и справа от нас. Будем аккуратненько двигаться по стеночке, до угла, а там как раз и будет лестница.
Маша подумала: если свет отрубился по всему дому, на лестнице очень легко будет свернуть себе шею. Андрюша подергал ее за руку.
- Пошли, Мань. Держись за меня. Старайся ни обо что не споткнуться.
Маша и так старалась изо всех сил. Ей казалось – в темноте трубы расстыковываются, бесшумно сползаются к ним, группируются вокруг, откуда-то протягиваются руки… Она почти завизжала, когда неожиданно в голову пришла новая мысль:
- Эй! – крикнула она. – Тут есть кто-нибудь?!
Кто-то мог увидеть, как они пришли, мог прокрасться за ними и опустить рубильник на распредщитке. Чтобы испугать. Чтобы подростки больше не баловались.
Мрак промолчал в ответ. Но где-то недалеко лязгнул металл.
- Что… что это было? – дрожащим голосом спросила Маша. Она понимала – Андрюша этого знать не может.
- Возьми себя в руки, Мань, - голос у брата был относительно твердый, но Андрюша умел сохранять видимость спокойствия. И это совершенно не значило, что ему действительно спокойно.
- Здесь совсем близко, - сказал Андрюша, когда они, прижимаясь к стене, преодолели еще несколько метров. – Было б светло – за полминуты дошли бы.
За двадцать секунд, мысленно поправила брата Маша. Проблема в том, что на чердаке вовсе не светло.
Угол. Стена здесь уходила в сторону не под прямым углом, а скосом – градусов в тридцать. Отсюда они уже увидели бы лестницу, если б свет погас не только на чердаке. Но его, похоже, действительно не было во всём доме. Именно сейчас Маша всё-таки вспомнила, что она заметила, когда они вошли на чердак. Пустой дверной проём в скошенной стене. Он должен быть где-то рядом. Маша уже раскрыла рот, чтобы предупредить Андрюшу, но успела только сказать: «А…».
Потеряв равновесие, Андрюша провалился в пустоту.
Звук падения.
Маша отскочила от стены, будто получив удар током. Если бы под ноги ей подвернулась одна из труб, она бы просто разбила себе голову. Но трубы остались сзади.
- Андрюшка! Ты… ты там?
- О, черт, - ответил брат. Судя по всему, он пытался встать. – Мань, здесь дыра в стене.
- Андрюш, выходи оттуда! Выходи скорее!
- Я пытаюсь…
Дальше всё было очень быстро.
Из проёма потянуло холодным сквозняком, будто там заработала турбина.
Андрюша вскрикнул. Что-то длинное, гибкое со свистом рассекло воздух. Чиркнули по полу подошвы ботинок – словно Андрюшу сильно рванули за воротник.
- Маня, БЕГИ!!! Оно здесь!!! Оно меня держит!!!
Маша не могла бежать. Тело налилось свинцовой тяжестью.
Поток холодного сквозняка толкнул ее в грудь.
Чердак залило ослепительно-белое зарево – это перед глазами Маши рассыпались звёздочки.
По стенам застучало, заколотило – так бывает, когда начинается сильный дождь. Режуще запахло кровью. Стук сменился громкими шлепками.
А ТАК БЫВАЕТ, КОГДА МАМА БРОСАЕТ НА СКОВОРОДКУ КУСКИ ОТБИВНОГО МЯСА.
А потом струя горячей жидкости плеснула Маше прямо в лицо.
- После того, как мы похоронили Андрюшку – а от него и остались-то голова и ноги, гробик получился даже меньше Светкиного – родители как бы помирились. Они понимали – если бы не их дурацкая склока, мы сидели бы дома и нас не занесло в ту многоэтажку на пустыре. Конечно, они тоже жутко переживали, но старались поддерживать друг друга, ну, и меня, конечно же. Какое-то время они думали, что у меня заторможенность психики, потому что я не плакала и… оставалась всё такой же спокойной – ну, кроме момента, когда я прибежала, вся забрызганная Андрюшкиной кровью. Но у меня не было заторможенности – у меня наступил настоящий шок. Я никак не могла осознать, что потеряла брата навсегда. Я восприняла это так: да, страшно, да, Андрюшка погиб – но он ведь оживет? Я убедила себя в этом и старалась жить, как обычно: ходила в школу, делала уроки… Ну, а потом родителей тоже не стало. Они оставили меня у тётки, на пару дней, а сами поехали в Орёл, к бабушке. Отец вёл машину и не справился с управлением. На повороте их «копейка» вылетела на встречную полосу и врезалась в трактор.
- Ужас какой, ничего себе… - мужчина выглядел потрясенным. – Получается, я совсем не в курсе твоего прошлого. Ты рассказывала, что твой брат погиб… и твои родители… но чтобы ТАК… Почему ты раньше молчала?
- Тебе это не нужно, - она откинула светлый локон, упавший на глаза. – Моё прошлое – это мой кошмар. Моя боль. Говорят, что любовь – это когда можешь разделить свою боль с любимым, и станет легче. Но легче не станет, поверь мне. Я очень любила Андрюшку, и за секунду перед тем, как его кровь обрызгала мне лицо, я успела почувствовать, КАК ему больно. Всего лишь на момент – а помнить буду всю оставшуюся жизнь. У меня даже искры из глаз посыпались. Я и сегодня не должна была тебе ничего говорить. Прости меня, мой хороший.
Они улеглись, пытаясь заснуть, но сон не приходил. Женщина лежала, глядя в потолок широко раскрытыми глазами. Ее память вновь и вновь проигрывала ту жуткую сцену на чердаке многоэтажки.
В последний миг своей жизни брат цеплялся за ее сознание, как умирающий судорожно стискивает руку сидящего рядом близкого человека. На волнах запредельной частоты оцепеневшая в темноте девочка перехватила его страх, его боль, его обрывающееся дыхание. И она… не справилась. В мозгу что-то перещелкнуло, она оттолкнула брата.
И это, наверное, к лучшему. Ведь в следующее мгновение он был уже мёртв – и, как знать, какую еще информацию она бы могла… перехватить?
Впрочем, пока приём не успел прекратиться, на какой-то другой частоте она услышала еще ЧУЖОЙ голос. Голос, обращавшийся к ней.
Вечером следующего дня Маша решила заехать за мужем на работу и забрать его домой. Позвонила ему на сотовый – он сказал, что на вызове, и продиктовал адрес.
Маша раскаивалась, что своей историей и фантастическими теориями лишила мужа ночного отдыха. Это она на своих нервах может обходиться без сна. Он – другой. Он много работает, ему надо содержать их маленькую семью. Он должен хорошо высыпаться.
«Маленькая семья»… Между двумя переключениями передачи Маша положила ладонь на свой живот, ласково его погладила. Скоро в их семье станет больше на одного человечка. Муж еще не знает об этом, но он тоже очень ждет. Он будет просто счастлив, когда узнает.
Она обязательно скажет ему об этом завтра.
У них всё будет хорошо.
Вот только почему всё сильнее предчувствие, что будет ПЛОХО?
Маша озадачено взглянула на светофор. Она готова была поклясться, что он сверху вниз дал три красных света подряд. Впереди замигал аварийкой автобус. Маша объехала препятствие и продолжила путь. Оставалось недалеко – она знала этот район.
…У подъезда панельной высотки она заметила коллегу мужа и махнула ему рукой, выходя из машины.
- Уже закончили, Серёж? – спросила она.
- Привет, Маша, - Сергей улыбнулся ей и поправил лямку комбинезона. – Витюха там еще, наверху возится. Велел тебя встретить. Задержались сегодня. Ну и здоровый девайс нам подогнали – пока из упаковки вынули, пока вчетвером еле до машинного отделения доволокли… - он мотнул головой куда-то за спину. - Да еще без инструкции – хорошо, Витюха разобрался, что к чему.
- Здоровый… девайс? – переспросила Маша. У нее запульсировало в висках. – Се… Серёж, какой… что за девайс?
Сергей пустился в объяснения, но она вдруг перестала его слышать. Только видела боковым зрением, как шевелятся его губы. Но смотрела она на другое.
Вплотную к подъезду стояла разорванная картонная коробка, большая, метр на полтора. Обычная коробка, серый картон.
А сбоку надпись черным маркером: «ОТК Главный завод».
Буквы еще плавали перед ее взглядом, когда Маша, оттолкнув замешкавшегося Сергея, бросилась в подъезд. Она вдавила кнопку вызова лифта – но лифт не работал (ведь сейчас Виктор монтирует оборудование наверху!) – и тогда она побежала по лестнице. Она бежала, спотыкаясь, ловя рукой перила, а навстречу ей уже нёсся страшный, на высокой ноте, рвущийся на лету крик. Родившись где-то в недрах чердака, он повторял все лестничные повороты и неумолимо приближался к Маше.
Но боль успела первой – Маша еще не услышала крик, а ее тело уже словно кромсали на части стремительно вращающиеся лопасти пропеллера.
Глаза заволокло мутной пеленой, и Маша упала на ступеньки.
©Олег Новгородов
угу..... ну да, такая вот история.
Ниче так, но непонятно, к чему...
Честно говоря,я не ожидал продолжения...но автор порадовал.....(c)
+1
Кремлёвские звёзды кровоточаще багровели в темноте.
В сторону Боровицких ворот по Знаменке промчался правительственный «ЗИЛ». Высокий седой мужчина открыл дверь машины и поставил ноги на тротуар. Затем он выбрался из салона и полной грудью вдохнул ночной воздух.
По тротуару широким шагом приближался помощник седого мужчины. Развевающийся от ветра черный плащ придавал ему сходство со сказочным волшебником, а спрятанное в поднятый воротник испорченное оспой лицо вносило коррективу: злой волшебник-маньяк. Помощник был молод – ему не исполнилось еще и тридцати – но за свою недлинную жизнь он успел приобрести именно такую репутацию. Волшебник. Злой волшебник. Гениальный маньяк.
- Андрей Андреевич! – обратился он к шефу. – Всё получилось! Всё именно так, как я и думал! Они его потеряли!
Седой мужчина растеряно поморгал. Точнее, кому-то могло показаться, что это моргание от растерянности. Но помощник знал – шеф никогда не бывает растерянным. Ни единой секунды.
- Не могу поверить, - признался шеф. – Неужели этот набор железок… ожил?
Оспенное лицо в воротнике колыхнулось – помощник мотнул головой.
- Не совсем ожил. В прямом понимании этого слова он – не живой. Даже не робот. Теперь это – явление. Но оно будет служить НАМ.
- Пострадавшие есть? – хмуро спросил шеф. Он был именно растерян, хотя старался не выдавать чувств. Злой волшебник – не тот человек, которому можно показывать свои слабости. Он предан… но преданность бывает и с обратным знаком. А помощник предан не столько своему шефу, сколько ДЕЛУ шефа.
- Погиб один из чекистов, - сообщил помощник. – Сейчас там чуть не вся Лубянка собралась. Но они ничего не найдут.
- Замечательно, - без выражения произнес шеф. - Значит, теперь у нас есть, как ты выражаешься, «явление». Явление, от которого мы не знаем, чего ждать в будущем.
- Как раз таки знаем, Андрей Андреевич. Разве я когда-нибудь ошибался?
- Надеюсь, что ты и на этот раз не ошибешься. Слышишь? Я очень на это надеюсь.
Светлана выглянула в окно.
На улице шел снег. Он устилал белоснежным ковром узкую площадку между пятым и седьмым корпусами и дальше – насколько глаз хватало – всю территорию клиники. На снегу виднелась цепочка следов – это ушла домой процедурная сестра. Неделю назад снежный покров сохранил ненадолго такую же цепочку – только оставил ее неизлечимый больной с манией убийства. Каким-то образом он выскользнул из палаты, сломал дверь служебного входа – и исчез. Поиски велись до сих пор, но маньяк-убийца словно в воду канул. Вернее – растворился в снегопаде, став его частью, призраком, который материализуется, лишь выбрав себе жертву и приготовив нож для удара. В клинику он попал после того, как изрубил на части топором семью своих соседей.
Сегодня в отделении было до странного тихо. Обычно шум стоял такой, что хоть на стенку лезь. Раньше Светлана работала в более спокойном санаторном отделении: нервотрепки меньше, а зарплата – больше, но, когда вышла замуж, работа сутки через трое перестала ее устраивать, а перевестись можно было только к буйным.
Смена заканчивалась. Напарница Светланы уже пришла, но еще находилась в раздевалке для персонала. Впрочем, Светлане предстояло дождаться ухода посетительницы: главврач лично позвонил на пост и попросил дать этой девушке свидание с одной из пациенток. Это было против правил и уж точно против режима, но раз главврач распорядился... Светлана впустила странную визитершу – девочка как с обложки журнала, чего она, спрашивается, здесь забыла? – и дала ей двоих санитаров для подстраховки. Гаврилова, правда, и так из смирительной рубашки не вылезает, но с «острыми» ничего нельзя знать заранее.
Без пяти восемь вечера. Если через пятнадцать минут она не будет на остановке, то пропустит трамвай до метро.
В коридоре послышались шаги. Светлана поднялась из-за стола и выглянула в дверь: посетительница осторожно шла по кафельному полу, словно стараясь не поскользнуться, а по бокам топали санитары. Один из них – Руслан – зловеще ухмылялся левой половиной лица, но он почти всегда такой.
- Пообщались? – устало спросила Светлана девушку-модель.
Та неопределенно кивнула.
- Я смотрю, она у вас совсем плоха.
- Пичкаем ее успокоительными, по-другому – никак. Четыре раза вскрывала себе вены. Если снять смирительную рубашку, разобьет себе голову. И всё равно она не жилец, рано или поздно что-нибудь с собой сделает. В детстве пережила шок – погиб ее брат, недавно вот мужа потеряла. Он обслуживал лифты и… говорят, его затянуло в механизмы. Всё это произошло у нее на глазах. Но, раз вы ее подруга или родственница, должны сами знать.
да блин, сколько его будет еще!! В универ пора уже! :)
так, начинаю уже нервничать. Во-первых санитары не должны были рассказывать "подруге" про жизнь пациента. Злит когда пишут вот так, сами не знают что.
Ну давай дальше. Когда???
угу..... ну да, такая вот история.
Ниче так, но непонятно, к чему...
Мне понравилось, захотелось, чтоб и тебе понра тоже. :)
- Я далеко не всё знаю, - вздохнула модель. – Но знаю одно. Она уверена, что смерть брата и смерть мужа как-то связаны. Вы ничего об этом не слышали?
Светлана покачала головой. Даже если бы она и слышала что-то подобное, у нее не было ни времени, ни желания выкладывать информацию этой козе.
- Что ж, спасибо, - кротко ответила коза. – Выпустите меня, ага?
Они спустились на первый этаж, и Светлана своим ключом отомкнула замок служебного входа. Визитерша засеменила по снегу на своих каблуках-шпильках, а Светлана, заперев дверь, вернулась в кабинет.
Когда она входила, ей померещилось, что в конце коридора затаилась какая-то тень. Затаилась и смотрит на нее. Наверное, Руслан. Любит подглядывать откуда-нибудь из укромных уголков.
Руслана перевели в отделение для «острых» из морга, где, по слухам, его поймали за актом некрофилии. Светлану это особо не удивляло – за пять лет работы в Алексеевке она чего только не насмотрелась, а с обязанностями Руслан более-менее справлялся. И всё же ей частенько становилось не по себе, когда она ловила его взгляды из тени. Он словно бы ощупывал ее. Да не лапал за грудь или задницу – ИЗНУТРИ ощупывал, грубо прикасался ладонями к легким, печени, селезенке.
Если дать волю фантазии, можно представить, как его руки взметаются над ее телом, разбрызгивая капли артериальной крови…
Всё еще набирая высоту, самолет лёг в вираж, разворачиваясь под прямым углом к взлетной полосе. Крыло провалилось куда-то под фюзеляж, тёмно-синее море леса поплыло. Мотор ревел оглушительно и надсадно, наушники не спасали. Димка сидел в левом пилотском кресле и боялся, что дверца с его стороны откроется, и он выпадет из кабины.
Ему, блин, не следовало этого делать. Не следовало подниматься в воздух. Он приехал на аэродром посмотреть самолеты. Пофотографировать. И как его уломали «покататься»? «Вам понравится, не сомневайтесь… да вы не бойтесь, у нас отличная техника, сами же на ней летаем». Вы и летайте. А у него вот-вот сердце из горла выскочит прямо на приборную панель.
- Высота наша – сто пятьдесят метров, скорость – сто восемьдесят, мы на кругу, - послышался в наушниках голос инструктора. – Сейчас вы можете взять управление. Беритесь за штурвал, Дмитрий, не бойтесь!
Преодолев напряжение в шейных позвонках, Димка повернулся к лётчику. Тот убрал со штурвала руки и приглашающе кивнул. Машина выровнялась, закончив разворот, и спокойно шла по прямой.
Димка недоверчиво положил пальцы на «рога». Ощущение было такое, что «Тэшка» обязательно рухнет просто от того, что штурвал держит не тот человек.
- Смелее, Дим, он не укусит, - Штурвал и правда не кусался, зато подёргивался беспокойно… опс, порыв ветра в борт… ВАЛИМСЯ НА БОК!!!
- Чуть отклоните влево, - сказал инструктор. – Вот так, хорошо. Ориентируйтесь по авиагоризонту, вот, я вам его показывал. Надо, чтобы планка стояла ровно.
Планка стоять ровно не хотела – «Тэшку» мотало совершенно безбожно. Лес внизу, казалось, никогда не кончится. А Димке хотелось, чтобы он кончился. Чтобы они еще три раза развернулись, как положено, и вышли обратно к полосе, и пусть этот Талалихин машину сажает, больше Димка близко к ней не подойдет.
- Отлично, теперь давайте развернемся на девяносто градусов. Старайтесь держать угол наклона не больше тридцати.
Проклиная всю авиацию на свете, Димка наклонил штурвал. Звук мотора неуловимо изменился, и Димка вдруг сообразил: если неприятность может произойти, она произойдет. Именно с ним, именно здесь и именно сейчас.
- Очень хорошо, нормально получается, - похвалил инструктор.
У Димки уже цепенели пальцы. Он прикидывал, как будет отдирать их от «рогов», когда понадобится это сделать. Например, если произойдет чудо, и они успешно сядут.
- Ориентируйтесь на серую высотку, - инструктор махнул рукой вперед. Димка нашел взглядом указанный ему объект и напугался еще больше – высотка виднелась так безнадежно далеко, что до нее, казалось, они не долетят никогда.
- Очень здо… что за?... – краем глаза Димка видел, как летчик склонился над приборной панелью, всматриваясь в подрагивающие стрелки.
Тон звучания двигателя опять поменялся: несколько коротких взвизгов на высокой ноте, опять сухой рёв… визг…
Под капотом что-то задымилось.
Стрелки упали на нули.
Сквозь лобовое стекло сразу стало плохо видно. Дым мгновенно окутал кабину.
- Горим… - прошептал Димка, тут же отцепляясь от штурвала. Если бы он мог, выпрыгнул бы из самолета. Он услышал, как инструктор говорит кому-то: «Это два-один-шесть, у нас проблемы, идем на аварийную». Чужой, бесплотный голос: «Два-один-шесть, что у вас?». Губы пилота зашевелились, и Димка разобрал его ответ: «Движок клина словил».
Пропеллер остановился. Димка хотел закрыть глаза, не смог и начал читать молитву. Он просил бога спасти его, сделать хоть что-нибудь. Всё его существо протестовало против неминуемой и очень близкой гибели.
Пилот-инструктор был молодым, и, возможно, не самым опытным летчиком в аэроклубе, но он прикладывал все усилия, чтобы аварийная посадка обошлась малой кровью. Он вовсе не хотел убить себя и своего пассажира. Самолет резко пошел вниз, к лесу – летчик намеревался набрать в снижении скорость, чтобы ее хватило проскочить над верхушками деревьев и грохнуться не на них, а в поле – или, если очень сильно повезет, сложным маневром вывести «Тэшку» на дорогу. Рывком передернув кран подачи топлива, пилот выругался, но про себя: целую неделю машина подавала сигналы тревоги, двигатель то и дело сбивался с режима, и ни у кого руки не дошли проверить, что за беда. Вот вам и «сами летаем».
Треск. Оглушительный треск. Законцовка левого крыла чиркнула по дереву. «Тэшку» повело в сторону, крутануло, и…
Обломки посыпались в лес, между стволами сосен.
Генка дожидался Алю два с лишним часа. За это время он успел полазить по Интернету, посмотреть фильм «НЛО – необъявленный визит» (четвертый выпуск) и без особого удовольствия провести почти пятнадцать минут, разговаривая по мобильному с бывшей женой. Три года назад Галина без объяснений ушла от него к родителям, а теперь звонила чуть не каждый день и упрекала в том, что он «разрушил семью». Во всех этих упреках легко просматривалась мысль: я хочу вернуться назад… и попортить тебе еще нервов. Отработав стандартною программу, Галина ядовито осведомилась: ты что, опять у ЭТОЙ? И швырнула трубку.
Генка «отомстил» зануде, приготовив для Альки лёгкий ужин. А та где-то капитально застряла.
Генка не был Альке ни мужем, ни любовником, ни даже братом. Тем не менее, у него имелись ключи от ее квартиры и разрешение являться туда в отсутствие хозяйки. Генка был единомышленником – а это порой значит куда больше, чем коллега или даже друг.
Впрочем, за пять минут до того, как в дверь позвонили, Генка уже собирался отваливать. Алькин мобильник не отвечал, а у него и свои дела имелись.
- Где тебя черти носили? – сурово спросил Генка, пропуская Альку в прихожую.
- Не поверишь – была в психушке, - сообщила Алька. – Я бы вернулась раньше, но пришлось потратить кучу времени, чтобы меня туда впустили.
- Странно, что тебя выпустили, - хмыкнул Генка, помогая девушке снять шубку.
- Свои остроты прибереги для цирка. Помнишь, я говорила тебе, что собираюсь раскопать кое-что экстра-экстра-экстра? Так вот, я это сделала. Вау!
- Блин. Только не говори, что дочка мэра опять участвовала в спиритическом сеансе и вызвала дух Филиппа Киркорова.
- Не угадал. Ты мне перекусить сделал?
- Я грел твою овощную смесь собственным телом.
Алька споткнулась об тапочки.
- Гена… если можно… погрей всё-таки в микроволновке. Боюсь, мне твои тридцать шесть и шесть погоды не сделают. А, пока занимаешься разогревом, попробуй вспомнить самое странное из того, с чем мы с тобой сталкивались.
Загрузив в печь тарелку с едой, Генка установил таймер и всунул в зубы сигарету.
- Ну-у-у, эт-та-а-а… Псевдоличности клонов, - он стал загибать пальцы. – Эксперименты с пространством-временем. Свидетельства загробной жизни. Э-э-э… Старые добрые инопланетяне считаются?
- Оставим этот примитив Малдеру со Скалли. Самое таинственное происходит с нами, вокруг нас и поблизости от нас, только никому и в голову не приходит, что в этом есть какая-то тайна.
- Тебя, случаем, не передержали в психушке? – покосился на нее Генка. – Я что-то ни слова не понял из того, что ты сейчас прогнала.
- Тогда давай по порядку, - Алька не обиделась: она с удовольствием дымила сигаретой. Порывшись в сумочке, она достала карманный компьютер и открыла текстовой файл. – Читай всё от начала до конца. А я пока попытаюсь съесть это… эту овощную смесь.
«В конце шестидесятых годов за пределами юго-восточной части города производились буровые работы; достигнутая глубина скважины составила порядка 2-2,5 км. Городские и федеральные власти информацией о назначении скважины не располагали, однако по неизвестным причинам работам не препятствовали. Вскоре после завершения работ прилегающая территория была оцеплена силами (вероятно) КГБ (???); чуть позже на этом месте началось возведение многоэтажного жилого здания.
Бывшие руководители КГБ не подтверждают, что на их сотрудников была возложена охранная функция, и это наводит на предположение: объект охранялся некой сторонней организацией, либо связанной напрямую с высшими уровнями федеральной власти, либо существующей самостоятельно. Руководство Комитета было настолько не в курсе происходящего, что тайно внедрило нескольких своих агентов в строительные бригады для получения хоть каких-то данных.
Проектирование и согласование объекта были проведены установленным порядком. При этом не ясно, по каким критериям выбиралась географическая точка, не отвечающая целому ряду норм безопасности. Так же, будущие жильцы обрекались на неудобства, поскольку ближайшая транспортная линия располагалась на расстоянии километра.
Не исключено, что здание изначально планировалось возвести НАД скважиной, а удаленность относительно автодороги и жилых кварталов обеспечивала некую изоляцию от внешнего мира.
Согласно докладам оперативников, строителям приходилось сталкиваться с многочисленными сложностями: неустранимые поломки техники, перебои в электроснабжении, отставание от графика. Особое беспокойство вызывала скважина в фундаменте здания. Некоторые рабочие утверждали, что слышали глухой шум, доносившийся с глубины; по отдельным свидетельствам, это был шум множества ГОЛОСОВ. Участники стройки находились в постоянном психическом напряжении, которое, несомненно, было вызвано близостью скважины. С этим можно связать и слишком высокий уровень травматизма среди строителей, зашкаливающий за нормальные статистические показатели. Тем не менее, разговоры о негативном воздействии скважины пресекались со стороны начальства стройки.
Руководство КГБ не раз намеревалось посетить строительство лично, но всякий раз получало прямой запрет, поступавший из высших инстанций.
Незадолго до окончания плановых работ на стройку был доставлен механизм неопределенного назначения. Отправитель не установлен. Документации к агрегату не прилагалось, на корпусе имелась только маркировка «ОТК Главный завод». До выяснения подробностей агрегат оставался на стройплощадке перед домом, но исчез оттуда и был обнаружен уже непосредственно в здании, на чердаке. Через несколько минут произошло самопроизвольное срабатывание двигателя, сопровождавшееся раскрытием защитной решетки пропеллера и раскручиванием лопастей. В результате по неосторожности погиб один из оперативных сотрудников (старший лейтенант КГБ Проськов), поднявшийся на чердак с целью осмотра агрегата. До прибытия следователей агрегат некоторое время оставался без присмотра и вновь пропал. Найти его повторно не удалось, несмотря на тщательное обследование всех помещений и технических отсеков здания.
Радон, там примерно хотя бы конец наблюдается? Ато мне бы к экзамену бы готовиться бы, но интересно же..... :)
Информация по данному инциденту была немедленно засекречена, однако появилась впоследствии в виде слухов. Возникла легенда, ключевым персонажем которой стал одушевленный (!!!) механизм, скрывающийся (!!!) где-то в здании и нападающий (!!!) на людей.
Через двенадцать лет после сдачи дома в эксплуатацию последовательно, с интервалом в один год на чердаке произошло два несчастных случая. Первой погибла ученица седьмого класса местной школы: по заключению следователя, она упала в шахту воздуховода. Второй жертвой стал бывший одноклассник погибшей, который поднялся на чердак вместе со своей сестрой. Они провели там около четверти часа, затем на чердаке отключилось освещение. Детям пришлось добираться до выхода вслепую, при этом мальчик заблудился и (???) был убит, вероятно, наткнувшись на кабель высокого напряжения».
Геннадий вернул Альке КПК.
- Что это? – поинтересовался он. – Алевтина, признайся: ты эту страшилку всю ночь сочиняла?
Алька кивнула.
- Само по себе это не более чем набор странных, может быть даже искаженных фактов. Но любопытно, что сестра того мальчика, которого – там не указано – разнесло на кусочки, была уверена в реальности легенды о блуждающем механизме. Причем настолько уверена, что подняла все архивные файлы, до которых ей удалось добраться, нашла даже бывшего прораба с той стройки и слепила из всего этого собственную, очень своеобразную гипотезу.
- Что еще за сестра «того мальчика»?
- Некая Мария Гаврилова. Как выяснилось, мы с ней учились в одном институте, только я поступила на первый курс, когда она закончила четвертый. Поэтому встречаться нам не доводилось. До последнего времени жила в квартире своих родителей, неподалеку от той самой многоэтажки, с мужем, от которого ждала ребенка. Муж работал наладчиком лифтового оборудования, месяц назад он тоже погиб. У Марии случился выкидыш, и она угодила в психушку…
- Минутку, это ты к ней сегодня ездила?
- Правильно мыслишь. Я постаралась ее разговорить, насколько это вообще было возможно: она сидела передо мной в смирительной рубашке, накаченная реланиумом, да еще компанию нам составляли двое санитаров. Кое-что она всё-таки сказала. После того, что случилось с ее братом, она всю жизнь ждала, что механизм однажды вернется к ней и опять лишит ее кого-то из близких. Она утверждает, что на упаковке от той детали, которую монтировал ее муж в момент смерти, имелась надпись «ОТК Главный завод».
Наблюдается. Комп тормозит.
- И какая у нее была гипотеза по этому поводу?
- Она, видишь ли, разыскала копии с проекта, по которому возводили здание, и обнаружила там разные необычности в планировке. В проект внесли отдельное закрытое помещение на чердаке – в котором, кстати, и нашли агрегат после того, как он исчез со стройплощадки. Кроме того, Гаврилова вытрясла душу из бывшего прораба, и он ей признался, что подозревал сотрудников гэ-бэ в установке спецоборудования между перекрытиями. Но гипотезы у Гавриловой пока еще не было, а появилась она чуть позднее. Кто-то прознал о ее активности и, прикинувшись «компетентным источником», вбил ей в голову мысль, что спецлаборатория Комитета планировала вести на жильцах опыты по реакциям на сверхъестественные явления. Якобы, даже жильцов туда вселили особо чувствительных. Но из-за неуправляемого агрегата, от которого все так и ждали какой-нибудь беды, задумка накрылась.
- Хоть убей, не вижу здесь гипотезы.
- Нет, это именно ее гипотеза. Ей ведь не выдали всё открытым текстом, а так – подбросили мутных намеков. Остальное она додумала сама. И еще она полагала, что механизм – это порождение геологических недр, куда неосмотрительно вторглись прокладчики подземных коммуникаций.
- Оп-па, вон даже как.
Алька достала из сумочки диктофон и поставила его на стол.
- Я хочу, чтобы ты послушал, как об этом рассказывает сама Гаврилова.
Щелкнула кнопка «пуск», динамики зашипели. Генка наклонился ближе к диктофону, вслушиваясь в голоса.
«-…постарайтесь понять, тектонические пустоты – это совсем другой мир, не такой, как на поверхности. Это по сути иное измерение… Там… там какая-то энергия, не электричество, концентрированная субстанция. Я не знаю, что она из себя представляет. Но, но…
(Мужской голос):
- Вам плохо, Маша? Вызвать сестру?
- Нет… нет… не надо. Я должна сказать. Дайте мне сказать… Послушайте, э-э-э…
(Алькин голос):
- Алевтина.
- Алевтина, то, что есть в этих пустотах, в полостях земной коры – оно способно мыслить. Оно осознает себя. Почти наверняка это так. И оно всё знает про нас.
(Алька):
- Энергия обладает самосознанием и может думать?
- Да, да! – (раздраженно). – Она существует сама по себе, может быть, это тот самый ад, преисподняя, понимаете? Понимаете? Коллективный разум, он формировался там со дня, когда принял в себя первую человеческую душу. Люди забрались в землю слишком глубоко и вскрыли этот ад. Он пришел в движение, он… он… Там, под тем домом, пробурена скважина в два километра, вы знаете? Вы ЗНАЕТЕ???
(Мужчина):
- Маша, спокойнее, спокойнее. Сейчас позовем сестру, она сделает вам укол…
- НЕ НАДО!!! Не надо укол, вы меня убиваете этими уколами! Всё равно я не могу, НЕ МОГУ спать!!!
(Мужчина):
- Всё, девушка, свидание закончено.
(Алька):
- Спасибо. Простите, что побеспокоила вас, Маша, - шум – очевидно, Алька придвинула диктофон к себе. – Выздоравливайте.
- А… Аля… Алевтина!!! Это оно, то, что там, под нами, это ЕГО механизм!!! «ОТК Главный завод» - это его шутка, ЕМУ это смешно!...».
Алька остановила кассету.
Генка выпрямился.
- Ну что же, - произнес он. – Вполне тематический бред женщины, перенесшей не один нервный срыв. Химеры воспаленного мозга. Рациональное зерно есть только в истории о запланированных экспериментах с реакциями на аномальщину. Потом, кто тебе сказал, что Гаврилову умышленно сбили с толку дезой? Отставные спецслужбисты частенько неофициальным порядком сливают секретную информацию, иногда – просто из чувства гражданского долга, забесплатно.
- Геннадий, сейчас я тебя удивлю, - Алька закурила новую сигарету. – Я долго и серьезно изучала эту историю. Комплексно: со строительством, с агрегатом-убийцей, с его жертвами и со всем прочим. Так вот. Подземная субстанция – это не шизоидный бред Гавриловой. Это реальность, дружок. А вот по поводу опытов над жильцами – как раз таки полная деза. И пустили ее для того, чтобы Гавриловой даже и в голову не приходило никаких других версий.
- Ну, и?…
- Опыты действительно были запланированы. И их никто НЕ ОТМЕНЯЛ. И они успешно проводились!
- Тогда в чём фишка? – нахмурился Генка.
- Гена, жильцы этого дома сами ставили на себе опыты!
Примерно за месяц до этого разговора очень пожилой человек сидел с газетой у телевизора и слушал, как внучка за компьютером пощелкивает клавишами.
«Слишком много времени она проводит в Интернете», подумал пожилой человек. Он говорил об этом родителям, но тех не очень интересовало мнение чудаковатого старика. Интернет, как-то пыталась объяснить ему дочь, это часть современной жизни. Огромная часть. Ребенок должен участвовать в современной жизни, а не замыкаться только на учебе. Так-то оно так… хотя и непонятно, почему учеба – это плохо… но у внучки появились странные, несвойственные ее возрасту интересы. Пожилой человек разбирался в Интернете куда лучше, чем предполагали дочь и ее муж, и как-то однажды он заглянул на сайты, внесенные внучкой в «Избранное». Это были ресурсы, посвященные аномальным явлениям, НЛО и призракам.
Он отложил газету и потянулся за пультом телевизора, но вздрогнул, услышав вопрос внучки:
- Деда, а что такое «Главный завод»?
- А что там пишут про Главный завод, внучка? – спросил он нейтральным тоном.
- Хочешь, покажу? Иди сюда.
…Девушка, задавшая на одном из сайтов вопрос о Главном заводе, оказалась очень коммуникабельной. Не составило труда убедить ее встретиться в неприметном скверике, неподалеку от Нового Арбата. Пожилой человек узнал Альку первым: задумавшись, она брела по усыпанной гравием дорожке, не глядя по сторонам, и остановилась, когда ее окликнули:
- Алевтина?
- Да, я.
- Очень приятно. Меня зовут Петр Афанасьевич. Может, присядем? – он указал на скамейку.
Алька, по-прежнему ломая себе голову, что от нее хотят, послушно уселась.
- Много лет я держал это в тайне, но сейчас тайну можно раскрыть. Я принимал участие в проекте «Дом на пустыре».
- Вы были строителем? – насторожилась Алька. Ей не так сильно повезло, как Гавриловой: прораб успел умереть, а больше никого вычислить не удалось.
- Нет. Я был в охране. И не при строительстве, а при бурении скважины. Вы слышали про скважину?
- Слышала, - кивнула Алька, подумав немного.
- Сейчас ее закрыли. Очень надежно, я надеюсь; положили сверху бетонные плиты в несколько слоев. Их можно увидеть, если спуститься в подвал – только надо знать, где смотреть.
- Что это за скважина?
Петр Афанасьевич прищурился, глядя на солнце. Он словно не расслышал вопроса, и Алька хотела повторить (вдруг старик вообще забыл о ее присутствии?). Но тут он произнес:
- Заренский.
- За… простите, кто?
- Андрей Заренский. Старое чудовище. Очень умный, очень влиятельный, очень сильный. Это была ЕГО скважина, ЕГО дом, ЕГО идея. Хотя нет, идея принадлежала его помощнику. Скважину бурили в полной тайне от всех, и даже кэгэбэшники туда не лезли. Им запретили. Сам генсек запретил.
- Андрей Заренский был человеком генерального секретаря? Его ставленником, доверенным лицом? Кем?
- Думаю, это генеральный секретарь был ставленником Заренского. Практически уверен в этом потому, что сам работал на Заренского достаточно долго, чтобы кое-что увидеть и сделать выводы. А выводы меня еще в разведшколе учили делать.
- Вы разведчик?
- Да, именно из разведки Заренский забрал меня к себе. Из Швейцарии. Я еще за полгода понял, что меня проверяют, причем проверяют не свои, не чужие… а кто-то еще. Потом меня пригласили на собеседование.
- Теневое правительство?
- Нет, гораздо серьезнее. Теневое правительство так или иначе вынуждено считаться с официальной властью… а Заренский не считался ни с кем. Алевтина, я не буду посвящать вас в подробности его дел. Заренского больше нет в живых. Но я расскажу вам о скважине. Странно это всё было. Больше даже жутко, чем странно. Когда наши бурильщики вышли на заданную глубину, стало слышно, как внизу что-то гудит, словно там электростанция работает. Ночью к нам привезли зэка… вора в законе – серьезный был мужик, весь в наколках – и столкнули его в дыру. Летел он долго, секунд десять, кричал, но всё тише и тише… а потом мы увидели, как в темноте что-то зажглось. Какая-то красная точка, вроде угля раскаленного. Я тогда подумал, что он загорелся. Мне стало не по себе, я отвернулся от скважины; смотрю, а Заренский тут же за всем этим наблюдает и переговаривается с помощниками. Они всегда втроем ходили: сам Заренский, полковник один из контрразведки и еще татарин какой-то, молодой очень; со скважиной – это он придумал. Говорили, Заренский его с физфака МГУ к рукам прибрал за особую гениальность. Так вот, они переговаривались, и вид у них был такой многозначительный, словно заранее знали, как скважина на зэка отреагирует.
- Боже мой, - выдохнула Алька.
- А на следующий день доставили детали от механизма. От ТОГО механизма. Их опускали в скважину в специальных контейнерах, по одной – даже самые мелкие, и держали там по нескольку часов. Когда подъемник вытаскивал их наверх, они светились… фосфоресцировали, будто чем-то заряженные. На всё про всё понадобилось больше трех недель, потом детали под охраной отвезли в лабораторию… в жилой квартал, и там из них собрали агрегат. Это я знаю точно, потому что охранял его всё то время, пока шло строительство на пустыре.
- Маркировку «ОТК Главный завод» нанесли в лаборатории?
- Честно говоря, я не помню. Возможно, что да. Я сам этой маркировки на механизме не видел. Но одно из предприятий Заренского неофициально так и называлось – «Главный завод». Да, о чем это я… Многоэтажку еще достраивали, когда приехал тот парень… младший помощник, велел загрузить агрегат к нему в грузовик, а мне приказал ликвидировать лабораторию… и сборщиков.
- А… а что было дальше со сборщиками из лаборатории? – тихо спросила Алька.
Петр Афанасьевич улыбнулся.
- Милая Алевтина… это не тот вопрос, на который я хотел бы вам отвечать.
Алька непроизвольно отодвинулась дальше по скамейке. Если бывший разведчик и заметил ее движение, виду он не подал.
- Хорошо, - сказала Алька. – Тогда на какие вопросы вы бы хотели ответить?
- Например, я бы ответил на такой вопрос: кого Заренский поселил в новостройку? Отвечаю. Своих людей. Друзей, помощников, приближенных сотрудников… родни у него не было. Собирался и сам туда переехать, но… так и не собрался.
- Что помешало?
- Смерть. Забавно, иногда я думаю – огромная власть не спасла его от смерти. Нелепой смерти. А ведь он, пожалуй, мог бы найти ключ к вечной жизни. К нему в руки стекались данные по всем научным открытиям. Но своим помощникам он доверял очень выборочно и старался всё успеть сам. И не успел… Вместе с Заренским ушла в небытие и его империя.
- А тем двоим, его помощникам… ничего от империи не досталось?
- Досталось, но это не то сокровище, которое приносит счастье. Полковника нашли мертвым в личном архиве Заренского – видимо, там он пытался понять, что именно ему досталось. И не выдержал. А другой – татарин – просто рехнулся. Он долго работал над каким-то сканером якобы для снятия мыслепроцессов прямо с мозга. Когда сканер был почти закончен, кто-то украл чертежи и технические описания. Поднялся страшный шум, служба безопасности вела расследование, но на похитителей так и не вышли. Не исключено, что сканер этот уже где-то используется… но точно не людьми Заренского. Что касается татарина, он после смерти Заренского и полковника пытался зачистить все следы их деятельности. Но он, конечно, гениальный изобретатель, а не чистильщик. Вряд ли у него что-то толковое получилось. Кстати, до того, как взяться за этот мозгосканер, он сформулировал…
- …«теорию несчастных случаев». Ну, как ты знаешь, все мы отправляемся на тот свет либо естественным путем – когда окончательно достанем свой организм, либо принудительно. В последнем случае вариантов три – умышленное убийство, суицид или случайность.
- Гениальная теория. Надо же, я бы никогда не подумал.
- Слушай, хватит уже меня подкалывать. Естественно, это еще не теория. Это – факты. Многие замечают, что случайности происходят не на пустом месте, а складываются в цепочку из ряда… сейчас, у меня записано, - Алька пролистала записную книжку, - подслучайностей. Это уже понятие, введенное в теорию. Вот объясню на примере. Вечером ты роняешь пачку сигарет в…
- Унитаз.
- Хотя бы! Ты напрягся на работе, устал и у тебя всё валится из рук. Сигареты приходят в негодность. Поэтому на следующее утро первую сигарету ты выкуриваешь не дома – тебе надо добежать до ларька и купить новую пачку. При этом ты пропускаешь свой автобус до метро и ждешь следующего. Но следующий автобус опаздывает. В это время поезда метро уходят со станции один за другим, и первым уходит тот, на который ты обычно садишься. Наконец, ты попадаешь на станцию, но там страшная давка: пока ты добирался, где-то случилась поломка, все составы стоят в тоннелях. Успей ты на поезд вовремя, сейчас ты уже сидел бы в офисе. Пассажиры толпой движутся к выходу, кто-то сталкивает тебя на рельсы. И тебя убивает электричеством.
- Мощно, - одобрил Генка. – И какая тут почва для теории?
- Пойми, всё это выглядит так, складывается так, словно в определенный момент запустилась сложная карательная система. Твоя смерть готовилась заранее, с запасом в одни сутки. Ты угодил в поток случайных событий, направленных в критическую точку. Неосознанно ты пытался вырваться за пределы этого потока, но все твои попытки лишь осложняли ситуацию. Усвоил?
- Усвоил. Ничего нового, кстати. Называется «фатальное стечение обстоятельств»… а ты всё – поток, поток… Ты еще вспомни, что я перепил с бывшими одноклассниками на выпускном, с бодуна подал документы не в тот институт, а если бы подал в тот, куда собирался, то работал бы на другой работе, на которой за день до того, как мне полагалось упасть на контактный рельс, не было никаких авралов. Извини, такое можно и с самого рождения отслеживать.
Алька торжествующе взмахнула сигаретой.
- Вот! Вот здесь ты и заблуждаешься… вместе со всеми остальными. Если бы я не допил вторую бутылку водки, если бы я поймал такси… Есть вещи, которые зависят только от тебя. А есть такие, которые не зависят. Люди Заренского научились четко определять тот момент биографии, с которого начинается событийная цепочка, когда человек уже ничего не контролирует. Была разработана целая методика распознавания.
- Это, извини, как?
- Этого, извини, я не знаю. Но те, кто этим занимался, знали, КАК. А еще они установили, что у всех погибших от несчастных случаев происходят органические изменения, словно тело заранее начинает умирать. То есть, в самом начале цепочки организм получает как бы сигнал на клеточном уровне. Анализируя характер происшедших трансформаций, отследили, откуда этот сигнал приходит. А он приходит из-под земли. Не могу представить, какие исследования пришлось для этого провести, но источник сигнала нашли и даже в общих чертах разобрались, что он из себя представляет. Физически это нечто вроде… плазмы. Боже, я не знаю, как лучше объяснить… Один из законов мироздания, воплощенный в плазму, то, с чем мы сталкиваемся каждый день, но называем это случайностями. Закон, по которому число жизней на земле ежедневно сокращается. Генератор «несчастных случаев».
- Как же он их генерирует?
- Снизу вверх. Мы все находимся НАД генератором, и, чем дольше мы остаемся на одном и том же месте, тем выше вероятность, что с нами… что-нибудь случится. Есть еще такая статистика: люди, не склонные проводить много времени в одной географической точке, на девяносто процентов реже гибнут по нелепой случайности. Но даже если постоянно бегать туда и сюда – еще не выход, от судьбы не убежишь.
- Но выход, ты мне хочешь сказать, есть?
- Вот именно. Плазма-генератор – это всё же энергия, и ее можно… притянуть, как молнию, обнулить. Механизм был аккумулятором! Каждую его деталь надолго погружали в скважину, выдерживали там, на глубине, и детали ЗАРЯДИЛИСЬ полостной субстанцией. Собранный механизм не просто нёс в себе заряд, он был намертво связан с источником субстанции, он постоянно эту субстанцию аккумулировал в себе, вытягивал ее из недр на поверхность. Он истощал источник.
- То есть…
- То есть те, кто постоянно жил наверху, не подвергались воздействию субстанции. Все неприятности, все несчастные случаи, которые могли с ними произойти, уходили в механизм. Оседали внутри, конденсировались на обшивке корпуса, стекли по клапанам мотора. Поселившиеся в квартирах многоэтажки люди в буквальном смысле создали себе островок безопасности. Место для строительства выбрали не случайно: там глубина до плазмосодержащей пустоты наименьшая. В любом другом месте пришлось бы бурить скважину километров на… на сколько бурить вообще нельзя.
В палате вспыхнул яркий свет. Маша зажмурилась, замерла.
Затаилась.
Потом свет заслонила темная масса. Даже с закрытыми глазами Маша понимала, что стоящий у кровати человек рассматривает не ее. Он оценивает, насколько прочно зафиксированы узлы смирительной рубашки.
- Маша? – услышала она голос. Но не шелохнулась. Возможно, ей повезет. Возможно, подумают, что она спит.
- Маша, вам почти удалось это. Еще немного, и вы окажетесь на свободе. Но что вы будете делать тогда?
Ее веки непроизвольно всколыхнулись.
- Я вас понимаю, - продолжал голос. – Честно говоря, у вас нет других вариантов. Вы можете протянуть еще максимум полгода, и каждый день вам будет становиться хуже и хуже.
- Послушайте… - попросила Маша. – Вы можете дать мне снотворное? Много снотворного? – Покачивание головы. – Бритву? Нож? Хоть что-нибудь? Я прошу вас, пожалуйста.
- К сожалению, это невозможно, - простые слова прозвучали смертным приговором. – Маша, из этой точки пространства и времени, где вы находитесь, есть лишь один выход. Сказать?
Он наклонился и что-то прошептал ей на ухо.
Маша стиснула зубы и отчаянно замотала головой.
- Нет, нет! Нет!!! Я… я сумасшедшая, но я не НАСТОЛЬКО безумна!!! Я… я буду жить, я выйду отсюда, черт возьми!!!
- А зачем? Маша, ОН будет к вам возвращаться. Вы обречете на страшную гибель всех, кто станет для вас близок. ОН не оставит вас в покое. ОН не забудет.
- Откуда вы знаете? – упавшим голосом спросила Маша.
Под одеяло скользнула рука и что-то оставила там. Маленькая картонная коробочка. Если не ударная доза усыпляющего, тогда – что?
- Вам это понадобится, - сказал он и ушел.
Свет погас, но перед глазами женщины еще долго плавали разноцветные пятна.
Генка подумал.
- Вообще интересно, но… бездоказательно.
- Хорошо, - Алька раскрыла записную книжку. – А если я тебе скажу, что НИКТО из жильцов дома со дня его заселения не погиб в результате несчастного случая? По статистике должно быть не менее пяти человек, а тут – ни одного!
- Значит, с ними просто не происходило несчастных случаев. Такое БЫВАЕТ.
- Вот и происходило. Посмотрим мой список. Беляев Н.А. Автокатастрофа – водитель микроавтобуса, шедшего по шоссе, не справился с управлением и на полной скорости врезался в бульдозер, стоящий у обочины. Одиннадцать трупов, господин Беляев отделался вывихом пальца. Штейнер Елизавета… Турпоездка в Израиль. Находилась в кафе, куда террорист-смертник пронес бомбу. Подругу этой Штейнер и еще пятнадцать посетителей искромсало в клочья. Штейнер не пострадала, хотя бомба рванула в одном шаге от нее. А, вот представители младшего поколения. Вронский Дмитрий. Учебно-тренировочный самолет, в котором он летел с инструктором, из-за отказа двигателя упал на лесной массив. Самолет – вдребезги, инструктора нашли с оторванной головой и с дырой в грудной клетке. Вронский… получил легкие ушибы. Еще случай. Тоже молодой парнишка, хотя уже вице-президент транснациональной компании. Игорь Симонков, был одиннадцатого сентября в северной башне международного торгового центра. В той части небоскреба, где он вел с кем-то переговоры, погибли все… кроме нашего Симонкова. Ген, ты никакой закономерности не улавливаешь?
Генка нахмурился.
- Если твои сведения достоверны…
- А они достоверны, не сомневайся.
- …выходит, что эти люди – как и простые смертные – участвуют в событийных цепочках. Но для них всё заканчивается… ничем! И каждый раз рядом – множество жертв. Словно какой-то побочный эффект.
- Там еще есть побочный эффект. Аккумулятор имеет ограничения по емкости, когда он переполняется, происходит сброс энергии. Механизм притягивает на себя энергию из-под земли, а энергия, когда ей становится тесно, притягивает к себе подходящий объект… жертву. Жертва приходит к механизму сама, даже не понимая, зачем идет и что ей нужно. Как только жертва оказывается на доступном расстоянии, происходит мгновенное истечение энергии… не надо забывать, КАКАЯ это энергия. Всё, что в ней заложено, воплощается в самой убийственной форме.
Тот, кто сконструировал этот механизм, - продолжала Алька каким-то загробным голосом, - читал в будущем, как в открытой книге. Механизм сделан так, что может служить идеальным орудием убийства… при условии, если им будет управлять нечто наподобие примитивного интеллекта, или сознания. И было заранее известно, что, отпущенный на свободу – в кавычках – механизм начнет действовать до некоторой степени… самостоятельно.
Механизм так и сделал. Оставшись без присмотра всего на несколько минут, он взял и исчез. Это как бы для начала, показать, на что он способен. Потом он позволил себя найти и тут же сбросил накопившийся избыток…
- Алька, ответь только на один вопрос. Скажи, где здесь те сказки, которые скормил тебе твой Пётр, мать его, Афанасьич, а где – твои собственные домыслы?
- Пятьдесят на пятьдесят, так, наверное. Пётр, мать его, Афанасьич, сам не всё знает наверняка. Многое пришлось додумывать за него.
Кстати, жутковатый это мужик. Чувство такое, будто он прожил целую вечность и говорит со мной… оттуда. Он не из тех спецслужбистов, которые из гражданского долга делятся секретами с рядовым населением. Какие-то у него другие мотивы, не просто так он всё это мне рассказал.
В этот вечер Генка должен был ужинать у своей тёти Натальи.
Ужин был не просто поводом зайти в гости. Сегодня исполнилось полтора года со дня смерти мужа Натальи – Николая.
По дороге Генка раздумывал о том, был ли дядя Коля одним из примеров убийственного действия событийной цепи. Он занимался океанологией; в девяносто девятом году его направили на исследовательское судно «Евгения» начальником экспедиции. Это было сделано в самый последний момент – дяде пришлось подменить серьезно заболевшего коллегу. На похоронах его друзья говорили, что корабль транспортировал батискаф для сверхглубоких погружений; другие считали, что в трюмах «Евгении» было установлено оборудование для инициации в океанической среде редких и опасных процессов.
Через трое суток после отплытия из порта судно потерпело крушение.
В два часа ночи в машинном отделении прогремел взрыв. По словам команды российского военного крейсера, расходившегося с «Евгенией» на расстоянии двух кабельтовых, из пробоины выше ватерлинии вырвались языки пламени. Корабль стал быстро крениться на борт и в считанные секунды затонул. Спасти удалось только дядю Николая, которого подобрала спасательная шлюпка. Он ничего не мог объяснить и находился в полной прострации. Дядю доставили в Москву и поместили сначала в клинику Бурденко, а чуть позднее – в больницу Алексеева, где он и провел последние пять лет жизни.
Сегодня, узнав, что Алька была именно в Алексеевке, Генка испытал небольшой дискомфорт: ему пришло в голову, что ее поездка туда связана именно с дядей Николаем. Алька знала историю, связанную с дядей, и вполне могла взяться ее раскручивать. Причем не ставя в курс самого Генку. Ведь провела же она за последние два месяца целое расследование – и молчала, как партизанка. А история дяди Николая стоила того, чтобы в ней покопаться.
- …и всё-таки Николай знал, что произошло с их кораблем! – тетя Наталья несильно, но внушительно хлопнула ладонью по столу. Звякнули рюмки. – Знал, но не говорил об этом. И вовсе он не был сумасшедшим. Но он пережил что-то такое, после чего жить дальше ему уже не хотелось. У него был взгляд обреченного человека…
- Тетя Наташа, дядя покончил с собой?
- Твой дядя не был самоубийцей, - жестко ответила Наталья. – Но те исследования… с ними что-то совсем нечисто. Николай вообще не хотел иметь с этим дела. Но, когда Альберт слег с пневмонией, Николая буквально принудили. Его вызвали куда-то ночью для разговора… он сказал мне, что на Лубянку. Но я ему не поверила.
- Почему же?
- Почему? Да потому что мне случалось видеть тех, кого проработали в Комитете, - по старой привычке тетя называла ФСБ «комитетом», - они бывали обычно напуганы, но не НАСТОЛЬКО. А у Николая просто паника в глазах стояла, когда он вернулся домой. А он вообще мало чего боялся.
Генка взглянул на фотографию дяди за стеклом серванта. Бородатый мужчина в очках, скромный и интеллигентный. Но внешность скрывала настоящего бойца. В период безденежья, впав в немилость у ректората МГУ и еще не получив должность в институте океанологии, дядя преподавал физику в школе-интернате. Ученики там были не сахар, и являться на занятия с ножами и заточками в портфелях считали хорошим тоном. Однако им быстро пришлось убедиться, что новый учитель умеет не только деликатничать и негромко, но увлекательно рассказывать о предмете. Он мог еще и размазать аудиторию по стенам одним взглядом, не говоря о том, что виртуозно владел приемами самбо.
- Но куда же он ездил? – спросил Генка.
- Положи себе еще салата… Совсем ведь не ешь… И не спрашивай меня о том, чего я не знаю. Сама себе всю голову сломала. Программа исследований была засекречена, но этим занимались не комитетчики. Кто-то еще, похуже. Николай понимал, что после крушения «Евгении» он перестал быть просто ученым, человеком, мужем – он стал единственным живым свидетелем. Он изображал потерю памяти, чтобы убедить… кого-то… в своей лояльности. И его долго не трогали – хотели, может, узнать от него подробности крушения. Но потом решили, что его время пришло.
- И убили?
- Как знать, Геннадий… Передозировка транквилизатора была не слишком значительной, а натерпелся он всё же немало – сердце подвело.
- А… дядя не упоминал никаких фамилий? Имён, названий организаций? Хотя бы аббревиатур?
- Фамилии… Фамилии я слышала, так, мельком – в его телефонных разговорах. Незнакомые люди, среди его друзей и сотрудников таких не было. Шакиров… Ключарь… Заренский… - Генка подавил удивленный возглас, но тетя не обратила внимания – видимо, просто думала вслух. – Этого Заренского Николай здорово опасался. А о Шакирове говорил просто с отвращением…
Тётя со вздохом откинулась на спинку стула.
- И еще кое-что мне не дает покоя, Геннадий… Не сочти это бредом безутешной вдовы, но иногда мне кажется, что Николай всё еще жив. Что его просто куда-то забрали. И… и что мы похоронили другого человека. Тогда, на похоронах, я не поняла, в чем дело, но смотреть на него было страшно. Они так загримировали его… да что там загримировали – наштукатурили! Волосы лежали слишком гладко – либо налачили, либо… надели парик. Как будто это был не он…
Когда мужчина появился из своей квартиры, двое наблюдателей на лестничной площадке этажом выше облегченно вздохнули. Хлопнула дверь. Мужчина, видимо, нажал на кнопку лифта, но тот был отключен. Шаги – мужчина спускался пешком. Взвизгнула молния кожаной куртки. Обменявшись жестами, какие обычно в ходу у бойцов спецназа, наблюдатели двинулись следом.
Что-то почти неслышно звякнуло. Мужчина уронил ключи между маршами!
- Он где-то проигрывает во времени, - прошипел один из наблюдателей другому. – Вот только где?
- У него осталось пятнадцать минут, - ответил напарник. – Что может случиться за это время?
- Что-то обязательно случится. Если бы мы не выключили лифт, он мог погибнуть прямо в лифте. Снаружи местность безопасна. Для подстраховки перекрыли проезжую часть, транспорт пускают в объезд.
- Ему долго придется ждать автобуса.
Ничем не выдавая своего присутствия, они остановились на пролете лестницы над первым этажом. Мужчина возился внизу, пыхтя и ругаясь.
- Там могут быть неизолированные провода!
- О, черт! Они там ЕСТЬ! Вот оно…
- Сейчас…
Снизу донеслось: «Да вот же». Ключи найдены. Отряхивая на ходу брюки и ругаясь, мужчина покинул подъезд. Через несколько секунд наблюдатели стояли в дверях и смотрели, как он идет к автобусной остановке. Путь его свободен. Но он проходит не больше двадцати шагов. Тишину двора нарушает стеклянный звон – это у ног мужчины разбилась бутылка.
Наблюдатели мгновенно всё понимают. Именно так всё и будет. Следующая бутылка проломит мужчине череп – просто и примитивно.
Мужчина оборачивается. Он поднимает голову и смотрит вверх, ища окна или балкон, откуда ведется «бомбардировка».
- Ты, придурок! – кричит он. – Ты чего творишь, а? Да я же тебя вижу, козел из семьдесят пятой! Я вечером с твоим отцом разбираться буду!
Расхулиганившийся подросток швыряет вторую бутылку. Но у мужчины неплохая реакция – он успевает отскочить в сторону на пару метров, бутылка падает точно туда, где он стоял секунду назад.
Совсем рядом за домом взревывает двигатель автомобиля.
ВСЁ предусмотреть нельзя. Движение на проезжей части закрыто, мужчина мог стоять там до вечера, и мимо не проехало бы ни одной машины. Но внутри квартала тоже есть движение!
Из-за угла вылетает новенькая «копейка». И тут реакция подводит мужчину. Он даже не успевает заметить приближающуюся опасность. Водитель резко жмёт на тормоз, «копейка» цепляет мужчину краем бампера. Это происходит на очень большой скорости, мужчину отшвыривает в сторону. Когда наблюдатели подбегают к нему, он не подает признаков жизни. Его голова расколота об угол бордюра.
Один из наблюдателей достает из кармана рацию и произносит:
- Объект потерян… цепь завершена…
- …вызывайте бригаду для вскрытия… движение можно восстановить, - пробормотал Генка, просыпаясь. Только что он стоял над обезображенным трупом, касаясь плечом стоящего рядом напарника, и не мог понять: что в этом трупе… не так? То, что он лежит на асфальте мертвый или то, что голова у него расколота?
Запах заливавшей асфальт крови всё еще щекотал ноздри. Генка сел на кровати и на ощупь нашел рядом графин с водой.
скажи, пожалуйста, много ли еще.*молящим голосом*
Еще не успев войти в отделение, Светлана поняла: что-то случилось. Какая-то беда. Возможно, умер один из пациентов. У них не хирургия и не травматология, но и здесь пациенты иногда умирают. Искренне надеясь, что дело всё-таки в ложной интуиции, Светлана поднялась наверх.
Ее сменщица Катя, сидя за столом, уныло заполняла какой-то документ. При появлении Светланы Катя подняла на нее воспаленные после бессонной ночи глаза.
- Кто? – только и спросила Светлана.
- Маша Гаврилова. Выдралась из «пиджака» и разбила себе голову об стену. Билась до тех пор, пока не умерла. Ужас какой-то… В наволочке нашли пустую пачку анальгина – наверное, приняла всё, чтобы не свалиться раньше времени. Я бы сейчас тоже от обезболивающего не отказалась – башка трещит. Всю ночь на ушах стояли.
- Кошмар, - Светлана включила чайник, чтобы сделать кофе.
- И мне сделай тоже, - жалобно попросила Катя. – Ну дернул же ее черт в моё дежурство… Теперь буду сидеть, пока сама не посинею.
- Сочувствую. – Светлана пристроила на вешалку своё пальто и насыпала в чашки растворимый.
- Спасибо… Тебе тоже не позавидуешь.
- Я-то при чем?
- Скоро нашего Фаиза обратно привезут. Будешь принимать.
Фаиз Сибгатуллин был тем самым маньяком-убийцей, который неделю назад удрал из отделения по первому снегу.
- Ну надо же, - удивилась Светлана. – Что-то быстро его поймали…
- А он подкараулил какую-то бабу в переулке, вышел ей навстречу с ножом и провалился в открытый люк канализации. Самое смешное, если бы не Фаиз, эта баба прошла бы еще два шага и навернулась сама – снег же валил, не видно ничего… Она сначала даже и не поняла, что ее чуть не зарезали. Потом уже приехали спасатели с ментами и разобрались, кто там в канализации со сломанной ногой валяется.
- А ты-то откуда в курсе?
- Оттуда, блин! Дамочка разыскала наш телефон и позвонила лично – прикинь, выговаривала мне, что мы психов хреново охраняем! Собирается в суд подавать… не знаю только, на кого. Какая-то… во, я записала на память – Елизавета Штейнер. Небось, фашистка по дедушкиной линии.
- Дела-а-а-а… - протянула Светлана, наливая кипяток. – Ладно, пиши свои бумаги. Закончу с обходом, потом помогу, если выкрою минутку.
Катя помассировала пальцами виски.
- Не поможешь. Это для милиции объяснительная.
Светлана остановилась в дверях.
- Кать… а милиция зачем?
- Да вот… - пожала плечами Катя. – Патологоанатом сказал, что когда Машка уже мертвая была, ей кто-то еще по голове прошелся. Без толку, конечно – труп он и есть труп, но всё же вандализм получается. И, если действительно так – кто-то из наших это сделал. Я даже знаю хорошую кандидатуру – Русланчик. Вот уж кто готовый клиент в соседнюю с Фаизом палату. Мне заведующий из санаторного рассказал, почему его из морга вышибли. Он покойничков не трахал, как мы тут думали… но портил существенно.
- По… в смысле – портил?
- В прямом! Молотком и зубилом. Два случая ему простили – на третий дали пинка по заднице.
- Ага. И подарили нам, - бросила Светлана и вышла в коридор.
Там она первым делом наткнулась на Руслана. Как обычно, тот стоял в углу, со своей жуткой ухмылкой в половину лица… и смотрел на нее. Смотрел своим неподвижным, раздевающим взглядом.
Раздевающим до самых сухожилий.
Когда Генка приехал, Алька сидела за столом, заваленным свернутыми чертежами. Один из них она тщательно изучала, зафиксировав верхний край пепельницей, а нижний – собственными локтями. Генка заглянул в чертеж через Алькино плечо.
- Это что – твоя будущая дача? – спросил он.
- Геннадий, вот честное слово – ты меня расстраиваешь, - Алька даже головы не повернула, гипнотизируя взглядом чертеж, словно надеясь узреть в нем Истину. – С чего ты взял, что мне нужна дача в шестнадцать этажей? Видишь тут что-нибудь необычное?
- Между потолочным перекрытием и чердаком расстояние великовато, - Генка напряг остатки своих архитектурных познаний. – Я бы предположил – снаружи это не видно, но… там какой-то промежуточный этаж.
Алька убрала локти с чертежа, и тот с шелестом скатался рулоном.
- Закрытый этаж. Вот где было спецпомещение – а вовсе не на чердаке, как Гаврилова думала. Это даже не этаж, а секретный уровень, как в «Квейке». У меня племянник постоянно в него режется…
- Многоэтажка на пустыре?
- Она самая. Я дала взятку – не скажу, кому – и мне подарили этот набор чертежей. Вернее, конечно же, копии с них. Это настоящие чертежи, не те, которые у Гавриловой были.
Генка подвинул себе кресло и уселся рядом с Алькой.
- Твои противозаконные делишки меня не интересуют. Лучше поделись соображениями, за каким чертом понадобился этот секретный ур… закрытый этаж.
- Очень просто. Это убежище. Убежище для механизма. Пока он собирает энергию, пока не переполнен до краев – он скрывается там. Видимо, его активность – величина не постоянная, а заложенный в нем инстинкт самосохранения требует держаться подальше от людей. И знаешь, Генка… сегодня вечером мы с тобой обязательно его найдем.
Генка чудом не потерял равновесие. Оно едва не съехал со стула на пушистый ковер.
- Алька, - сказал он. – Подожди-подожди. Уж не собираешься ли ты отправиться туда, в эту дурацкую многоэтажку, чтобы рыскать по закрытому этажу и…
- Геночка… А ты ведь поверил в МЕХАНИЗМ. Я знаю, что поверил. Нет, я не хочу сказать, что ты боишься, но тебе совершенно неохота лично с ним встречаться. Гена, - продолжала она, пока Генка открывал и закрывал рот, - это совершенно безопасно. Я УВЕРЕНА. У него сейчас период спячки. Он аккумулирует энергию.
- Да. Ладно. Отлично, блин! – Генка вскочил с кресла и забегал по комнате. Алька наблюдала за ним с великолепным равнодушием. – Чего нам только не хватало, так это лазить по чужим домам, выискивая непонятно что и непонятно зачем… Стоп. А как мы вообще попадем на засекреченный этаж?
- На чертеже обозначено… - Алька завозилась над столом, вновь разворачивая чертеж, - обозначена шахта подъемника с выходом в одном из подвальных отсеков. Наверняка шахта сообщается с закрытым этажом. Ее построили специально для того, чтобы кто-то мог навещать механизм.
- Ну и? – насупился Генка. – Алевтина, есть пределы у любого авантюризма. Если всё, что я слышу от тебя последние двое суток – не плод разыгравшегося воображения, тебе бы неплохо понять, что это за дом. Это ж полигон какой-то! Туда, небось, без пропуска и близко не подойдешь… Я уж молчу о подвалах, под-подвалах и обо всём прочем.
- Да никакой там не полигон, - отмахнулась Алька. – Вспомни: Гаврилова с братом забрались на чердак, как нечего делать. Их одноклассница годом раньше – тоже.
- Это было в восьмидесятые годы. Сейчас всё по-другому.
- Пойми, жильцы сами не заинтересованы в том, чтобы чинить препятствия любопытным. Они ведь в курсе, кто у них наверху пригрелся и что ему надо. Даже если кто и увидит, что мы пришли, подумают: ага, новые жертвы расчлененки!
- Какая прелесть… Ну, предположим – жертвы расчлененки… Но ведь нормальные-то жертвы расчлененки первым делом двигают на чердак! А ты собралась двигаться совсем в другом направлении, жильцы могут подумать: нет ли тут какого подвоха?
Алька безмятежно посмотрела на Генку прозрачными серыми глазами.
- Геночка, это риск, на который я готова пойти.
- Чисто из любопытства?
- Этот механизм очень меня беспокоит. Всякий раз, когда он выкидывает очередной фокус, гибнут люди. Если я хотя бы не попытаюсь найти способ остановить его, мне потом всю жизнь спокойно спать не придется. Совесть замучает.
Генка состроил скорбную физиономию.
- Уж не знаю, Алевтина, суждено ли мне стать жертвой расчлененки… но жертвой твоей совести я, похоже, уже стал. Ну, и когда же мы отправимся?
Алька взглянула на маленькие наручные часики и выключила настольную лампу.
- Уже отправились, - сказала она. – Ключи от машины не видел?
Свет фар затерялся в темноте, плотным слоем лежащей на шоссе. Алька остановила машину у обочины, возле въезда в квартал. Двигатель замолчал, дважды хлопнули двери – и сразу стало тихо. Звёзды прятались за тучами, а может быть, просто гасли – одна за другой, одна за другой. Оглядевшись по сторонам, Алька и Генка перешли через шоссе.
Алька, которая по рассказу Гавриловой весьма живо представляла себе тот вечер, когда Маша оказалась здесь вместе с братом, невольно подумала: «За двадцать с лишним лет тут мало что изменилось». Как будто на пустыре за шоссе остановилось не только время, но и само мироздание. Здесь даже снег не шел, плотная стена снегопада осталась где-то далеко, там, где проходила черта города.
- Нам надо спуститься на самый нижний подвальный ярус, - сказал Генка и тут же понизил голос: его слова разнеслись над пустырем жестким тревожным эхом. – Во всяком случае, из твоих чертежей я именно так понял. Кстати, у кого ты их всё-таки выцепила?
- Ты же говорил – мои противозаконные делишки тебя не касаются, - напомнила Алька. – Вот и не парься.
- Вопрос-то остается, - возразил Генка. – Там наверняка всё закрыто и заперто.
- Если заперто, мы повернемся и уйдем. Но заперто не будет. Это не в интересах жильцов, понимаешь? Для них важно, чтобы доступ был свободный.
- Алька, а у тебя нет такого чувства, что ты идешь непонятно куда и непонятно зачем?
- Нет. Я отлично знаю, зачем туда иду. Меня никто НЕ ЗОВЁТ.
…Небо впереди наклонилось, словно пытаясь остановить глупых любопытствующих пришельцев. Казалось, не они приближаются к многоэтажке, а ее чернеющий во мраке корпус надвигается на них.
Никогда еще ей не было так страшно на дежурстве. Снег колотил по стеклу хлопьями; хочешь – смотри в окно, хочешь – не смотри, всё одно ничего не разглядишь. Даже стену соседнего корпуса, хотя до нее не больше десяти метров. Следов внизу и подавно не увидишь, если бы кто-то и оставил их, всё равно занесет через пару минут.
Светлана сидела за столом и нервно отхлебывала кофе.
Ей не полагалось торчать безвылазно в кабинете, но выходить не хотелось просто категорически. После самоубийства Маши Гавриловой словно какое-то безымянное и безликое зло вышло из ее палаты и застыло в коридорах «острого» отделения. И это был уже не Руслан с его жуткой кривой ухмылкой. Что-то совсем другое.
Светлана слышала от подруг, что такое бывает в психиатрических клиниках, когда умирает кто-нибудь из пациентов, особенно – если смерть приходит при странных, загадочных обстоятельствах. Сумасшедшие живут в реальном, осязаемом мире – иначе смирительные рубашки стали бы бесполезны! – но стоят они при этом слишком близко к ДРУГОМУ миру. Миру, в котором действуют другие законы, другая причинно-следственная связь. Умирая, сумасшедшие иногда покидают бытие через ИНОЙ выход. И, если они делают это недостаточно быстро – в приоткрывшуюся дверь может просочиться ЧТО-ТО чужое.
По-настоящему страшно стало после того, как два часа назад ушла домой Катерина, а затем – следователь милиции. Катерина рассказала ему о Руслане и о его склонности уродовать мертвецов. Впрочем, следователь был уже в курсе – насчет Руслана ему приходилось слышать. Он даже уточнил кое-какие подробности. Якобы, за Русланом числилось не два и не три – без малого десять актов вандализма, причем объекты он подбирал явно по какому-то принципу, а не просто, одним моментом воспылав ненавистью к ближайшему трупу, хватался за подручные инструменты. В списке его жертв оказался бывший летчик-испытатель, включенный в отряд космонавтов и выбывший оттуда по причине неожиданного умственного расстройства.
Поколебавшись, следователь добавил, что официально этот человек никогда не летал в космос, а лишь проходил стандартную подготовку на тренажерах. Тем не менее, ходили слухи – именно слухи, не более – что однажды, в обстановке полнейшей секретности он был отправлен на орбиту для выполнения какого-то из ряда вон выходящего эксперимента.
…Время близилось к обходу, но Светлана не могла набраться храбрости, чтобы покинуть кабинет. Она сидела за столом и думала: что же это за эксперимент проводился на орбите, и почему космонавт, вернувшись на Землю, сошел с ума? Разыгравшаяся фантазия подсказала первый попавшийся ответ: может быть, он привел в действие сложный комплекс аппаратуры для выхода на связь с мировым разумом…
Но ведь если такой эксперимент был однажды проведен – вернее, если вообще участие в некоем эксперименте лишило человека разума – могли быть и другие подобные эксперименты. А что, если Руслан мстил этим «первопроходцам» за то, что они нарушили «полномочия» простых смертных и прикоснулись к ЗАПРЕДЕЛЬНОМУ… услышали в наушниках его дыхание… увидели мерцающие на экране локатора контуры ТАЙНЫ?
Он откуда-то знал, что свело с ума этих людей – и брал на себя функции возмездия? Пусть и возмездия посмертного – кто знает, какое значение имеет для него этот кошмарный ритуал…
Светлана зябко поежилась. Несмотря на то, что под халат она надела толстую шерстяную кофту, ее трясло так, что чашку с недопитым кофе пришлось поставить на стол.
…Ржавая железная дверь, как и предсказывала Алька, оказалась не заперта. За дверью была стальная лестница из четырех ступенек; Генка спустился по ней первым и подал Альке руку. Помещение имело размеры примерно двадцать на двадцать пять метров – стены из голого бетона, мощные балки… всё. Под потолком тускло светили огромные лампы. Это было самое дно фундамента; от осознания того, что здесь находится одна из опорных точек шестнадцатиэтажки, становилось не по себе. Генка почувствовал, как балки напряженно подрагивают.
- Где… - начал было он, но тут же увидел вход в лифт. Двери раздвижные, но не из пластика, а металлические. Рядом виднелся тумблер вызова – не кнопка.
Генка и Алька дошли до лифта. Генка опустил тумблер в позицию «Вниз»; в шахте загрохотало, затем двери разъехались. Это была даже не кабина, а длинная клеть, метра под три.
- Честно говоря, мне не хочется никуда ехать в этом лифте, - признался Генка.
- Ты и не поедешь, - Алька потрепала его по плечу.
- Не понял.
- Я говорю, что ты не поедешь. Гена, кто-то из нас должен остаться здесь и… присмотреть за выходом. Я поручаю это тебе, потому что ты не знаешь, что надо искать на закрытом этаже, а я знаю. Послушай… не надо строить из себя героя. Там вряд ли страшнее, чем здесь. Я буду с тобой разговаривать по телефону.
Алька достала из сумочки гарнитуру мобильного телефона, надела наушники и развернула микрофон ближе к губам.
- Разве здесь есть приём? – спросил Генка.
Алька взглянула на монитор телефона.
- Пять чёрточек, очень даже нормальный приём. Жди сообщений, - она вошла в кабину. Протянула руку, нажала на клавишу «Подъем», и двери с шумом закрылись. Лифт загрохотал, возносясь к запретной территории. К закрытому этажу.
Почти сразу Генка услышал, как пищит его сотовый.
- Да, Алька?
- Пока всё в порядке. Только в кабине темно. Свет почему-то погас. У меня есть фонарик, но толку от него маловато.
- Понял, - ответил Генка, борясь с накатившим ознобом. Так себе начало экспедиции. Он прошелся по помещению, разминая суставы. Цемент под ногами ощутимо вибрировал – так бывает обычно в домах, построенных над линиями метро. Но здесь не может быть метро. А что здесь точно есть, так это двухкилометровая скважина.
Сигнал телефона.
- Алька?
- Ген, я здесь. На закрытом этаже. Он действительно закрытый, сюда можно попасть только на лифте. По крайней мере, никаких выходов я не вижу, - ее голос дрожал, и Генка понял: это не от предвкушения сенсационных открытий. Это от страха. Она отказалась взять его с собой – из чистого прагматизма или просто заботясь о его безопасности – и теперь она там одна. Одна на закрытом этаже, где, если ее предположения верны, затаился в ожидании новых жертв механизм-убийца.
- Как у тебя там со светом?
- Примерно так же, как и у тебя. Видно плохо, и всё время мигает. По-моему, я дошла до восточной стены, пока ничего. Я перезвоню.
Генка закурил сигарету и стал ждать. Но ждать пришлось недолго: телефон засигналил через полминуты. Генка посмотрел на определитель: черт, Галина. Умеет же выбрать время.
- Что, Гал?
- Ты где сейчас? Мне надо с тобой поговорить.
- Галин, я сейчас занят. И сегодня вряд ли освобожусь. И говорить нам не о чем, - Генка нервно стряхнул пепел на цементный пол.
- Опять ты с этой СВОЕЙ?
- Тебя это не касается, Гал. Пока!
Он со злостью сбросил вызов. Какого дьявола она никак не успокоится? Стерва-самоучка. Что, спрашивается, надо сделать, чтобы гнусные звонки прекратились? Вот бы она уронила свой мобильник, да на что-нибудь твердое. А что? Галка неуклюжая, а все номера принципиально хранит только в памяти мобилы. Хоть бы она ее грохнула. Телефон разобьется, носитель информации будет уничтожен.
Эта мысль о чем-то напомнила ему.
Носитель информации… уничтожен.
Уничтожить носитель информации. Разбить.
Вызов.
- Алька?
- Гена, похоже, я нашла ЕГО. Он прямо передо мной. Ты меня слышишь?
У Генки перехватило дыхание. Голос у нее… будто она сейчас смотрит на призрак Чикатилло.
- Уверена, что это ОН?
- Думаю, да, Ген. Точно по описанию. Стоит в углу… на вид вполне безопасный. Я подхожу ближе… господи, ну и пылища же здесь. Генка, я совсем рядом. Так… вот эта надпись на корпусе: «ОТК Главный завод».
- Ты серьезно считаешь, что он безопасен? Он не выглядит… - он замялся, подбирая слово, - …живым?
Алька помолчала. Видимо, она пыталась разобраться со своими впечатлениями.
- Нет, - ответила она через несколько секунд. – Живым он не выглядит. Но… такое ощущение, что он за мной наблюдает. Я перезвоню.
Ему показалось, что пол под ногами встряхнуло. Как будто геологический пласт под фундаментом вздрогнул, подслушав их разговор.
Алька ТАМ рядом с этим механическим монстром. Она всё-таки его нашла. Или он ПОЗВОЛИЛ себя найти, что вовсе не то же самое. У него может быть какой-то план. Генка уже хотел броситься к лифту, но сообразил: лифт в любую секунду может понадобиться Альке. Оставалось только ждать, ругая себя последними словами за то, что не поднялся на закрытый этаж вместе с ней.
Внезапно мысли приняли другое направление. Он опять вспомнил похороны дяди Николая. В мерцающем свете огромных ламп фантазия трехмерно нарисовала лицо покойника. Покрытое толстым слоем грима… очень толстым слоем грима. Тётя Наташа уверена, что вместо настоящих волос у дяди был парик. Тётя Наташа думает – они похоронили не того человека. Да нет, именно ТОГО.
Мысли вильнули куда-то в сторону, мозг несколько раз повторил: разбить, разбить, разбить.
Разбить!!!
У дяди была разбита голова. Кто-то расколол ему череп, как арбуз, но в похоронной конторе голову собрали по кусочкам и скрыли следы наложением косметики и париком. Вот почему ритуальщики прислали своих людей, которые несли гроб через кладбище.
Это надо было сделать крайне ОСТОРОЖНО. Чтобы никто не потревожил сложенную из осколков голову трупа.
- Чёрт… - пробормотал Генка, пытаясь изгнать из воображения кошмарную сцену: дядя Николай вдруг высвобождает руки из-под покрова, кладет их себе на виски… и сдавливает. Сухо треснув, череп сплющивается под его ладонями…
Телефон.
- Алька?!
- Гена, я возвращаюсь. Я всё поняла, Генка, слышишь меня? – она перешла на свистящий шепот, в котором отчетливо звучали истерические нотки. – Генка, я всё поняла! Я поняла, что это за устройство, что оно из себя представляет!
- Что?
- Подожди. Я уже около подъемника. Генка, всё совсем не так, как мы думали… как я думала… Оно действительно должно убивать, но… всё по-другому, совсем по-другому… Просто и непостижимо. Я теперь всё поняла, только… Только я ТАКОГО не ожидала.
Чего именно она не ожидала?!!!
Шум открывающихся дверей.
- Увидимся через минутку.
Подъемник загрохотал, кабина покинула секретный этаж и шла вниз. И тут же – телефон.
- Гена, - прошептала девушка. – В кабине со мной кто-то есть.
- Ты уверена? – Генка моментально охрип. Понимание пришло мгновенно: они вызвали лифт, и он спустился СВЕРХУ. А это значит – на закрытом этаже кто-то уже был. Иначе лифту полагалось находиться внизу.
- Кто-то стоит сзади. Я не знаю, кто это. Я боюсь обернуться и боюсь включить фонарик. Генка, встречай меня…
Грохот обрушился в подвал.
Двери лифта разъехались. Алька пулей вылетела из темноты, едва не сбив Генку с ног.
Ее молчаливый «попутчик» стремительно вышел следом и всадил Альке в голову топор.
Алька покачнулась на каблуках, но устояла. При жизни она была очень сильной, и этих сил ей хватило в первые секунды после смерти, чтобы не упасть сразу под ноги убийце. Но Алька мешала ему – выпустив ручку топора, он толкнул в спину замерший перед ним труп и резко вытянул руку к Генке. Тот даже не успел осознать, что сейчас произошло – тело пронзил электрический разряд, и, падая, Генка заметил, что в руке убийца держал шокер.
В отключке Генка пробыл совсем недолго – несколько секунд. Открыв глаза, увидел, как убийца рывком выдернул топор из черепа жертвы. Затем он склонился над Алькой, растопырил пальцы и с усилием просунул их под края расколотой черепной коробки.
Почувствовав Генкин взгляд, убийца повернул к нему лицо и ухмыльнулся одной его половиной.
- Есть тайны, - сказал он, - которым лучше всего не просто оставаться тайнами навсегда. Нельзя даже, чтобы кто-то узнал в них тайны. – Он напряг мускулы и… раздвинул череп, с треском разломив его пополам.
Выпрямился, встряхнул руками, мелко разбрызгивая серое вещество вперемешку с кровью, и наступил тяжелым ботинком на остатки Алькиной головы.
- Вот как надо, - произнес он, припечатывая подошвой кровавые ошметья. – Надо разбить. Уничтожить носитель информации. Чтобы никто и никогда ею не воспользовался.
Он поднял с пола топор и кивнул Генке, словно говоря: сейчас тебе будет очень больно, но ты об этом уже не вспомнишь.
Генка знал, что может еще сбить его подсечкой или нанести сдвоенный удар ногами в живот, как учили в секции рукопашного боя. Но тело отказывалось принимать команды из мозга. Расслабленное и бесполезное, оно лежало на полу – еще не мертвое, но уже готовое умереть. Уже заранее выключающее внутри себя жизненные процессы.
Генка попытался ползти к двери, но убийца легко догнал его и придавил своим тяжелым ботинком. Занес над головой топор и улыбнулся.
Одной половиной лица.
Улыбка не успела погаснуть, когда Генка ощутил мозгом вошедшую до самой гортани тяжелую сталь.
©Олег Новгородов
Ага.
Писал непрофессионал. Маленько сыровато, но согласись, интересно.
Ага.
Писал непрофессионал. Маленько сыровато, но согласись, интересно.
соглашусь...
НО:
идея бредовая абсолютно, хотя сама тематика "фатальной епочки" очень привлекательна, и собственно, почему бы не взглянуть на нее с этой стороны....
за сюжетом порой трудно уследить. Конец непонятен. Сам стиль рассказа предполагает понятный конец, но его нет. Остается ощущение незаконченности и разочарования. Если я правильно поняла- то виноват во всем этот бешеный санитар, оказавшийся одним из "выживших участников мероприятия по бессмертию"?
Еще в истории осталось несколько весомых дыр. К примеру, от чего погиб этот ...как его..главный в общем. Потом, я не уследила, почему живя над скважиной тебя должны неприятности обходить стороной?
Ну и потом, неправдоподобно, например, что Гена так безоговорочно пошел за этой девушкой, зная, что "генератор" притягивает людей, они сами не понимают зачем идут. Хотя может, и его притянул.
В общем ладно... автор пусть пишет дальше еще
:lol:
Спасибо, Veonika. Сам я ну ни в жизнь не сформулировал бы, ПОЧЕМУ сыровато.
Просто знаю, что интересно, но тем не менее сыровато.
Слушай, а все-таки написано как-то неплохо....ибо страшновато мне сейчас, когда вспоминаю, находясь одна в универе, где темно.... Ведь если ттт что-нить там...агрегат какой появится, то ведь никто даже крику не услышит! :sad:
Блин....сеичас какой-то мужик стоял в коридоре большой.....а еще у нас тут в подвале агрегатов этих- целая куча. И одета я в юбке и на каблуках, как эта Аля. И батарейка в телефоне села! Ну нафиг, пойду-ка я домой!!
Блин....сеичас какой-то мужик стоял в коридоре большой.....а еще у нас тут в подвале агрегатов этих- целая куча. Ну нафиг, пойду-ка я домой!!
давай правильно :)
Блин....сеичас какой-то мужик стоял в коридоре большой.....а еще у нас тут в подвале агрегатов этих- целая куча. И одета я в юбке и на каблуках, как эта Аля. И батарейка в телефоне села! Ну нафиг, пойду-ка я домой!!
Ну ты, это, не бойся. Сюжет же - придуманный.
Ну ты, это, не бойся. Сюжет же - придуманный.
Уже отпустило :)
и все-таки, незаконченная история остается в голове намного сильнее. Это как и незаконченные отношения. Может, автор все-таки не дописал? Посмотри еще, может чего появилось? Что же это за главный завод, что за дед-бывший охранник, почему он решил рассказать все....
Сказка о Злом и Добром фашыстах.
...В деревне было два фашыста. Один фашыст был настоящий фашыст: гонялся за бездомнымии собаками и кошками, охотился на партизанов, по-пьяни строил всю деревню в длинную шеренгу и обещал расстрелять каждого десятого. Хорошо , что патроны у фашыста закончились еще в сорок пятом : это они с Добрым фашыстом на радостях устроили салют из шмайсеров. А хули? Девятое мая , война закончилась! Фашысты - они почти , как люди, только немножечко хуже...
Добрый фашыст, наоборот, ходил по деревне и раздавал сельским детям и молодухам конфеты. Где он их брал в голодное военное время, никто не знал. Ходили слухи , что дядя Доброго фашыста работает на конфетной фабрике, только никто никаких посылок Доброму не присылал, потому что почты в деревне не было.
Деревня стояла посреди глухого- преглухого болота, а болото находилось посреди дремучего-предремучего леса, поэтому все жители Богом забытого местечка не знали , что такое почта.
А фашыстов забросили с деревню с самолета на парашютах. Штук двести фашыстов потонули в болоте, а Доброго фашыста пожалел Бог и спас.
Злой же спасся потому, что говно не тонет.
Так вот про конфеты. Подкрадется ,бывало, Добрый фашыст к какой -нибудь толстой молодухе:
-Хенде хох!
- Ну давай ужо ...-все знали , что хендехох- это такая немецко-фашысцкая кисленькая конфетка. Поначалу девки боялись от нее забеременеть, но потом пообвыкли и стали хендехохи эти жрать. Даже пословица такая появилась : С поганого фашыста- хоть хендехох!
Ага. Значит, даст он девке эту конфету-хендехох , а сам сразу ласковый такой становится :
-Битте,битте!- ебацца, значит, просит!
Только девки - то у нас в деревне до этого дела строгие! Они и своих - то только по великим праздникам подпускают, а тут- фашыст! Пусть и Добрый. Скажут ему ласково так :
-Отвали! - да и торкнут острым локотком под дых. Фашыст упадет в грязюку, заплачет, а девки смеются. Вот потеха : что за мужик такой ?! Прям дитя малое, от ласкового тычка и оплеухи девичей мало того,что падает, так еще и плачет!
Поднимут его тогда, пооботрут от грязи , глядишь и пожалеют когда...Баба - сусчество жалостливое, особенно до зверюшек всяких.
Злой фашыст баб не любил.И девок не любил, и мужиков, и ребятишек. И животных не любил , и птиц, и рыбу - тоже не любил. Но пуще всего он не любил партизанов. Партизаны , правда , через такое болото до деревни не добирались. Но Злой их все равно очень ненавидел: его ж и высадили с парашютом , чтоб он всех партизанов поубивал: тАк он их недолюбливал.
Бывало, возьмет пару баб возле колодца под прицел:
-Партизанен! Капут!
Бабам сразу понятно: ебацца хочет. Пару ведер холодной водицы, и все! Перехотел, сердешный...
Холодную воду Злой фашыст тоже не любил . Ничего на свете этот гадюка Злой фашыст не любил, а вот сало и яйцы очень ему нравились.
Только скажешь Злому фашысту :
-Шпик ессен!- что значит по-нашему "Хочешь сала- дуй вскапывать огород и дрова не забудь поколоть".
Злой фашыст , как услышит эти слова, они ему , как музыка из патефона: заулыбается так, коленцем взбрыкнет:
-Явольмайфюрер! - И давай копать-рубить с утра до ночи.Так он сало любил...и яйцы. Ну и самогон тоже. Не без этого. Он хоть и фашыст, а знамо дело- мужик, ну может самую капельку хуже, чем настоящий мужик.
Так и жили в деревне два фашыста: Злой и Добрый. Долго жили , с самого сорок второго по сорок седьмой. Вместе с нами радовались ,когда по рации ихней объявили, что война закончилась, пуляли в небо со своих фашысцких автоматов, танцевали под патефон, да всю ночь гоготали свои фашысцкие песни.
И все к ним даже и привыкли. Они ж почти как люди, ну капелюшечку хуже, наверно...почти и незаметно этого.
Добрый фашыст и прижениться успел за это время. А Злой тоже потихоньку отмяк, отрастил рыжую бороду и стал ходить на рыбалку, ну, вместо охоты на отсутствующих партизанов.
А как хату кому срубить , так Злому фашысту не было равных. Зауважали его даже.Один год чуть не выбрали его председателем, хорошо- вовремя вспомнили, что он фашыст, мог бы быть конфуз!
А в сорок седьмом приехали военные. Наших-то переполовинили за то , что всю войну в болоте просидели, да и увезли незнамо куда, говорят в Сибирь, или куда? Почты ж у нас так и не появилось.
Доброго и Злого фашыстов расстреляли прямо за огородами.
Нельзя сказать , чтоб совсем не жалко было . Своего горя хватанули, а этих двоих все равно вроде и жалко: фашысты - они ж почти ,как люди, некоторые даже лучше многих наших...
Так и лежат засыпанные в канаве за деревней Фриц и Ганс- Добрый и Злой фашысты.
Потому как на войне не бывает Добрых и Злых , а есть только враги. А врагам пощады нету.
А коли воюешь, то забудь про справедливость и жалость.
А хули вы думали? Все сказки с хорошим концом? Может это и не сказка вовсе. Так -то...
Какащенко©
http://www.yaplakal.com/forum6/topic134665.html
Я и правда ее любил.
По своему. Никто не виноват, что она стала такой. Или я ее такой сделал?
Я отыграл партию. Аншлаг!
Я сыграл ее на «бис». И ты можешь гордиться мною…
И теперь ничто не потревожит твою память.
Когда мы встретились первый раз, она даже не посмотрела в мою сторону. А я улыбнулся. Слишком преувеличенно строго она взглянула на меня, и снова склонилась над бумагами.
Что тут скажешь – следователь…
Я пришел по пустяковому делу, подписать какую-то бумажку, и зашел в нужный кабинет. А там – она. Следователь по особо важным делам.
Я подписал что надо, потом откинулся на стуле, и нагло закурил, стряхивая пепел на пол.
-Я бы попросила не курить! – заявила она недрогнувшим голосом.
-А то что будет? – спросил я.
-Ничего. – Она просто пожала плечами. – Просто заставлю вылизывать пол, а потом сожрать бычок.
Но сдаваться я не собирался:
-При одном условии!
Она недоуменно посмотрела на меня:
-Вы не в том положении, чтоб ставить условия. Но я внимательно его выслушаю.
-Вы поужинаете со мной…
Я знал, что говорю наглость. Но очень уж мне нравилось, как она хлопает ресницами.
-Нет! Я занята! Все, вы свободны!
Официант услужливо улыбнулся, хлопнул пробкой от шампанского, и, галантно отставив левую руку, наполнил бокалы…
-Если вы думаете, что я пришла…
Я просто приложил палец к ее губам. Дразнящим. Манящим.
-Тсс! Давай просто выпьем. Я рад, что ты пришла.
Она не отшатнулась от моего прикосновения. Молча подняла бокал, пригубила, не сводя с меня изучающих глаз. Потом спросила:
-Мы уже на «ты»?
-Если не хочешь – не будем…
-Сашка, ты с ума сошел! – прошипела она, округлив глаза. – Что ты тут делаешь?!!
-Тихо! – улыбнулся я. – Я просто соскучился.
Форма инспектора пожарной службы была страшно неудобной. Я просто не привык носить галстуки. И мне было душно…
Она с легким восхищением смотрела на меня, когда я с умным видом задавал вопросы ее начальнику, строгому полковнику. А еще я знал, что он ее отец. И от этого становилось веселее. Тот отвечал преувеличенно строго, но с каким-то подобострастием.
Когда он отошел куда-то в соседний кабинет, я быстро склонился над ней, и в упор спросил:
-Вечером?
-Да!
-Где?
-У тебя!
-Заметано!
Я старался не хлопнуть дверью, когда уходил. Обернулся на пороге. И послал воздушный поцелуй…
-Я не могу без тебя, мой родной… - Она лежала на моем животе, и задумчиво водила пальчиком по моему бедру.
-Правда?
-Да. Откуда ты? Кто ты, Саш? Я боюсь тебя! Я не знаю, но мне кажется, что ты – моя роковая судьба…
Я вздрогнул. Нет, только не это.
-Ну ты что? Что еще за слова такие? – Я шутливо хлопнул ее по руке, потом приподнял и развернул ее к себе. – Чего тебе всякая ерунда в голову лезет, а?
-Не знаю… - Она робко улыбнулась. – Не обращай внимания! Иногда накатывает что-то.
-Не надо мне всякую ерунду тереть! Ты мне веришь? – Надеюсь, мой взгляд был убедителен.
-Да! А ты меня поцелуешь?
-Ты просто обязан прийти к нам! – безапелляционным тоном заявила она. – Уже пять месяцев я беременна, а ты даже не знаком с моими родителями!
Я улыбнулся:
-Малыш, но ведь всему свое время, верно?
-Но…
-Никаких «но»! Я хочу сначала сделать подарок твоему отцу. Поэтому, мы с ним обязательно познакомимся! Надеюсь, он будет помнить подарок всегда!
-Какой еще подарок?
-Всему свое время, помнишь?
-Глупый…Иди ко мне…я так люблю тебя, Саш…
Мне очень жаль, девочка…Я и вправду вдруг понял, что люблю тебя. И не смог продолжать дальше. Я обещал.
Я любил твое тело. Твои ласки. Твою ненасытную нежность, меня еще никто так не любил. Я не мог взамен дать больше, стараясь быть суровым мужчиной. Но тебя это только смешило, и ты снова целовала меня, смеясь.
Я старался уйти от ненужных слов – и уходил. Тебя это напрягало, но я всегда выкручивался…
Я любил целовать тебя, когда ты спала. Мягкая, нежная, сонная, ты так смешно морщила носик. Потом спросонья тянулась ко мне руками, находила меня, и прижимала к себе. И снова засыпала…
А я продолжал целовать тебя…
Я всегда любил смотреть на тебя спящую…
Вот и сейчас, я сижу, держа твою руку. Я не могу отпустить тебя, малыш.
Но надо…Я сыграл свою роль в этом спектакле.
Я так больше не могу.
-Эй! – Усатая физиономия сержанта появилась в окошке. – Каланов! На выход!
Я молчал.
-Эй! Твою мать! Что молчишь?
-Ты знаешь, кто такой профитайобер? – спросил вдруг я его.
-Чего?!! – оторопел он. – А ну на выход! – Клацнула дверь… - На выход! Лицом к стене! Руки за спину! Шагай!
Гулкий коридор. Пыльные плафоны. И только наши шаги…
-Слышь… - тронул меня сержант за плечо. – А кто это такие?
-Кто?
-Ну…этот…как ты там сказал?
-Не знаю! – пожал я плечами. – Просто в голову взбрело…
-Щенок! – прошипел сержант, и толкнул. – Вправо! Шагай!!!
-Я прошу встать! Суд идет!
Все поднялись.
Только ее отец остался сидеть, поддерживаемый под руку младшим сыном…
…-Обвиняемый! Что вы можете сказать в свое оправдание? – наконец-то дошла и до меня очередь.
Я встал. В упор поглядел на полковника.
-Парлецкий! – Он вздрогнул и взглянул на меня. – Помнишь, девять лет назад свою работу в Задвиженске?
Зал заинтересованно загудел, но тут же смолк под гулкий удар по столу молоточком судьи…
-Помнишь, как по ложному обвинению вы взяли паренька, обвинявшегося в изнасиловании твоей племянницы?
Он застыл.
-Но ведь его потом признали невиновным… - пробормотал он, силясь узнать меня. Не получится, полковник.
-После смерти.
-Я…
-В которой был виновен только ты.
Зал молчал.
-Ты избивал его, стараясь выгородить дружка-наркомана племянницы. Как же, честь семьи дороже! Да только вот парень был все равно не виновен. Ему не повезло просто, что он был знаком с твоей племянницей!! И ты попросту вмял его в пол изолятора, даже не удосужившись проверить все факты до конца…
-Кто ты? – Полковник встал.
-Я? Я его брат.
-Но…почему моя дочь?
-Сам знаешь – бьют туда, где больнее. Для меня брат был всем, и отцом, и матерью. Мы же детдомовские, и он вырастил меня. А для тебя дочь была всем, верно, Парлецкий? – Я усмехнулся.
Прости, девочка…Ты и для меня чуть не стала всем.
Выстрел. Еще один…
Кто-то выдирал пистолет у полковника, кто-то склонился надо мной…
Ну и хорошо…Мне совсем не больно.
Все.
Я сыграл свою роль. Я ухожу.
Прости, девочка…
Но брат мне дороже…
Прости…
дааа, таксе.... прикольно почитать как убивают от того, что сильно любят. Там такой психоз, вообще....
Типа слова очень нравятся "you make me sick because I adore you so". Все хочу сделать фотографию для них, но пока не придумала.
Те, Кто Отвечает На Вопросы (http://www.yaplakal.com/forum6/topic137361.html)
Те, Кто Отвечает На Вопросы (http://www.yaplakal.com/forum6/topic137361.html)
Да, ничего так :)
Фсе спать....
http://en.qoob.tv/swf/video_view_ext_2.2.swf?id=289&l=en&lg=&rnd=0.6423456
Где-то уже видел раньше, но всё-таки.....
- Король сказал, что двери его сокровищницы открыты передо мной! – буркнул рыцарь.
- Они и открыты, - миролюбиво откликнулся кладовщик. – Прямо перед твоим носом.
- Тогда дай мне войти.
Кладовщик не сошел с порога.
Рыцарь нахмурился:
- Ты не выполнишь приказ короля?
Кладовщик покачал головой:
- Если ты войдешь, двери сокровищницы будут открыты не перед, а за тобой. Вот это – уже серьезное нарушение приказа.
- Для чего мне распахнутые двери, если я не могу пройти внутрь? – вспылил рыцарь.
- Понятия не имею. Строить догадки о королевских намерениях не в моих привычках.
- Король хотел, чтобы я сам выбрал себе в сокровищнице награду!
- Он именно так и сказал?
- Нет, - признался рыцарь. – Он произнес: "В награду за то, что ты поразил дракона, двери моей сокровищницы открыты перед тобой! "
- Угу, - кивнул кладовщик. – Я так и думал.
Рыцарь взялся за меч.
- Я при исполнении, - напомнил кладовщик. – Не советую.
Насупившись, рыцарь произнес:
- Ладно. Я скоро вернусь.
Он развернулся и зашагал прочь.
- Как только ты появишься тут, двери тотчас же перед тобой откроются!
– заверил кладовщик рыцарскую спину и сомкнул створки.
Через полчаса у входа в сокровищницу загрохотала железная перчатка.
Кладовщик выглянул:
- Быстро ты.
- Пропускай! – бросил ему рыцарь брюзгливо.
Кладовщик поднял брови:
- Король сказал еще что-нибудь?
- Нет, - ответил рыцарь. – Он не сказал. Король написал.
Рыцарь протянул кладовщику свиток, тот развернул его и медленно, по складам, прочел: "Подателю сего, рыцарю, поразившему дракона, разрешено войти в королевскую сокровищницу и взять там то, что рыцарь сочтет достойной для себя наградой".
- А потом ты положишь то, что взял, на место? – поинтересовался кладовщик.
- Читай дальше, - скомандовал рыцарь.
Кладовщик отмотал от свитка еще немного и продолжил: "Взятое рыцарь волен вынести из сокровищницы и использовать по своему разумению, для
своего блага и без всяких ограничений. Подпись – Король".
- Какой король имеется в виду? – уточнил кладовщик.
Рыцарь ткнул в самый конец свитка – там стояла приписка: "Нашего королевства". Под текстом красовались три печати – чернильная, из воска и из красного сургуча.
- Все верно, - с сожалением согласился кладовщик. – Что ж, выбирай.
Рыцарь ступил через порог, повел носом и прошелся вдоль полок.
- Я возьму это, - сказал он, ткнув пальцем в ближайшую драгоценность.
- Ты уверен? – кладовщик всем своим видом советовал рыцарю отказаться от замысла.
- Абсолютно.
Кладовщик что-то нацарапал на бумажном листе.
- И еще это, - рыцарь, надувая щеки и натужно краснея, снял с верхней полки огромный ларец.
Кладовщик сокрушенно добавил каракулей.
- Какая нужда записывать? – с подозрением спросил рыцарь.
- Для порядка.
- Король увидит список?
- Не исключено. Если его величество вдруг пожелает узнать, какую награду ты выбрал, я буду готов к отчету.
- Ладно, пусть будет так, - рыцарь потер ладони. – Тогда еще это, и это, и вон то.
- Не многовато ли? – со значением в голосе заметил кладовщик.
- В самый раз. Тем более, что я не закончил.
- Думаю, будет лучше, если я сейчас же сообщу королю, что тут делается, - тоскливо вздохнул кладовщик.
Рыцарь небрежно вынул из-за пазухи клочок пергамента и предъявил его кладовщику. На пергаменте значилось: "Рыцарю – не мешать! " Внизу, как
положено, вилась подпись "Король. Нашего королевства. ", и виднелись три печати.
Пыхтя, рыцарь выволок из угла туго набитый объемистый мешок.
- Ми-шок, - произнес вслух кладовщик, ожесточенно карябая пером, и добавил: - Сколько добра уходит!
- У кого уходит, а кому добавляется, - процедил рыцарь, шатаясь под тяжестью толстенного рулона.
- Зачем тебе ковер? – возмутился кладовщик.
- В дополнение к гобеленам! – отрезал рыцарь и полез за гобеленами.
Кладовщик перевернул свой листок на другую сторону.
- А это что? – полюбопытствовал рыцарь, разглядывая массивную кованую конструкцию непонятного назначения.
- Не знаю, - пожал плечами кладовщик. – Раз находится здесь, наверное, что-то ценное.
- Беру, - решил рыцарь.
Кладовщик вывел в реестре: "Жулезяка тижолая – 1 шту. ", - и шмыгнул носом.
- Ну, теперь вон тот сундук, два ящика и короб со шкатулками. Пожалуй, все, - рыцарь вытер пот со лба. – Ах, да! Еще тележку!
Кладовщик встрепенулся:
- В приказе было написано "вынести". Все, что не сможешь унести, останется здесь!
Рыцарь пошарил за пазухой. На очередном куске пергамента имелось короткое разрешение "Пусть вывозит! ", заверенное королевской подписью
и тремя печатями.
Взвалив на тележку свою награду и перевязав ее веревками, чтобы куча не рассыпалась, рыцарь попробовал сдвинуть тележку с места. У него
ничего не вышло.
- Помогай! – пропыхтел он утомленно.
- И не подумаю! – мотнул головой кладовщик. – Об этом речи не было.
Рыцарь полез за пазуху. Кладовщик вздохнул и налег на тележку. Колеса страдальчески скрипнули.
Они с трудом выпихнули поклажу через двери.
- Дальше на меня не рассчитывай! – злорадно заявил кладовщик. – Мое место в сокровищнице!
- А ты мне больше и не нужен.
Рыцарь свистнул.
Пол и стены затряслись, и в галерею ступил дракон.
- Тащи! – крикнул рыцарь и бросил дракону конец каната, привязанного к тележке.
- Ну, ты даешь! – хмыкнул дракон, обозрев гору ценностей.
Кладовщик раскрыл рот и сполз спиной по стенке.
- Представляешь? – дракон подмигнул кладовщику и кивнул на рыцаря. – Этот прохиндей собрал уже четырех принцесс! Каре!
Рыцарь пожал плечами.
- Ты же утверждал, что поразил дракона! – в отчаянии крикнул ему кладовщик.
- Конечно, поразил! – подтвердил дракон, впрягаясь в тележку. – Этот рыцарь и теперь продолжает меня поражать.
Над моим письменным столом висит фото-календарь с видами Парижа. Черно-белые снимки на рубеже 20 века. Это старый календарь, но я сохранил его, потому что люблю разглядывать старые снимки, Париж и парижан.
На первой странице грандиозный вокзал Gare du Nord. Вокзал монументальный - с пилонами, барельефами, фигуринами и прочей "архитектурой", - но гораздо интересней маленькие человечки, что населяют привокзальную площадь. Извозчики в канотье, грузные полисмены, кургузые шпики, - разный привокзальный люд, застигнутый врасплох, да так и застывший навечно.
Я изучаю снимок 1900 года и думаю, что никогда не побываю в Париже. Раньше, живя в Союзе, я мечтал о зарубежных столицах: Париж, Лондон, Нью-Йорк, – будоражили воображение.Сейчас я живу на восточном побережье США между Нью-Йорком и Вашингтоном, но в столицах я редкий гость. Я разлюбил большие города. После поездок в Нью-Йорк - этот кичливый Вавилон - Обсчитано! Обмерено! Обвешено! - я готов целовать порог своего дома. Лучше жить в провинции у моря...
Географию я выучил по атласу мира, который подарил мне папа, надеясь, наверно, что из меня выйдет что-то путное. Он ошибся. В детстве я мечтал о резиновом мяче, чтоб мотаться на маленькие ворота. У двоих пацанов во дворе был такой мяч. Они всегда и капитанили, и судили. А если что - забирали мяч и уходили домой. Хороший жизненный урок... Просить я стеснялся, и отец подарил карманный атлас мира.
Я любил атлас, даже спал с ним, когда болел. Самая длинная река, самое глубокое озеро - это все оттуда. Конечно, жить с мальчишкой нелегко. Но атлас выдержал все превратности судьбы, не потерял лица, и стоит на полке в родном коричневом переплете вполне достойно, не уступая благородством корешкам Британской Энциклопедии за 1957 год. Энциклопедия мне досталась уже в Америке, случайно и даром. Ее хотели выбросить: устарела, конечно, и непомерно тяжела. У меня екнуло сердце, и я ее притащил домой. Потом мучался по апартментам, но не бросил. И не жалею: как с многомудрым дедом беседуешь, которого я не знал. Деды умерли до моего рождения. Мужчины у нас долго не живут. Думаю, что и я не подведу. А в атласе еще живы Сталино (Донецк), и Ворошиловград (Луганск), и Молотов (Пермь), и даже Карело-Финская ССР. Была такая союзная республика, которую разжаловали в Карелию, чтоб не дразнить финнов. Я все это помню, не заглядывая. Краски детства не смываются.
Отец работал инженером на заводе и по вечерам читал лекции, но до получки мы не дотягивали. «Пойду с протянутой рукой» - говорил он в конце месяца. Мы жили очень бедно и очень тесно. А бедность унизительна, пусть даже и честная. Я думаю, что он заболел сердцем и рано умер из-за этого унижения бедностью. Мама пережила его на 30 лет.
Еврей, коммунист, участник войны – и беден. Вопреки всем домыслам антисемитов, абсолютное большинство евреев жили бедно. Отец не был ни делец, ни шахер-махер. Он воевал, хотя до войны служил в институте и, как научный работник, мог защититься «броней». На войне вступил в партию. Правда, к концу жизни он превратиля в ярого антикоммуниста, хуже меня. Обычный экстремизм разочарованного в доктрине человека.
Было тесно, но книги в доме были. В основном русская классика: Пушкин, Некрасов, Островский, Белинский... Эти книги были гигантских размеров, с литографиями, очень тяжелые, как моя энциклопедия. Перед отъездом я сдал их на комиссию. Говнюк.
Нет, была еще одна книга, «Тевье-молочник», на еврейском языке. На идише. На языке местечковых евреев, которых выжгли гитлеровцы. Языке, который похоронили израильтяне. Отец знал еврейский язык, но дома у нас говорили только по-русски. И бабушка с нами не жила. Поэтому я ничего по-еврейски не знаю, даже самую малость. Я воспитан на русско-украинской культуре. Томик Тараса Шевченко всегда у меня под рукой.
«Евреев связывает не та кровь, что течет в наших жилах, а та, что течет из наших жил...», - любил повторять отец. А как же кровь, что течет из жил палестинцев? Разве мы не связаны со всеми, кто истекает кровью? Интересно, что бы он ответил.
Когда приезжала бабушка, я стыдился ее чудовищного белорусско-еврейского акцента: она и картавила, и шепелявила, и подвывала. Бабушка рассказывала о том, как она на руках спасала папу, как они прятались в лесу от бандитов во время революции, а я не слушал. Озирался по сторонам и боялся, что меня будут дразнить жидом и картаво передразнивать. И дразнили, хотя у меня дикция не хуже, чем у диктора.
Хотя это банальность, но действительно - это было, как вчера. А никого не осталось. Ни страны, ни людей. Только Атлас Мира, добротно сделанный Главным управлением геодезии и картографии МВД СССР. Атлантида.
Грандиозный вокзал равнодушно взирает на площадь, на человечков, на меня... Что я Парижу, что он мне.
©Михаил Абрамов
Жестокие люди :-)
Она родилась в жарких краях. Девочки в жарких краях созревают быстро: она и сама заметить не успела, как грудь и бедра ее налились сочной упругостью, а кожа сделалась упоительно-глянцевой. Она была очень красива, но врожденная скромность не позволяла ей открыто упиваться своим совершенством. Лишь иногда, ночами, лежа под черным южным небом и глядя на загадочное мерцание далеких звезд, она думала о своей красоте и мечтала о будущем. Она была уверена, что впереди ее ждет нечто прекрасное. Сонная тишина и ласковое дуновение теплого ветра из степи грели в такие моменты душу девочки, наполняя ее сладостным предвкушением светлой, радостной жизни. В такие минуты она забывала обо всем плохом, даже о своем сиротстве. Она не знала своих родителей. Спросить у растившего ее деда – стеснялась, а сам он ей ничего об отце с матерью не рассказывал: дед был молчалив и угрюм. Так и жила она в неведении…
Возможно, перепади на ее долю чуть больше людской теплоты и участия, не попала бы она в беду. Однажды, дед узнал, что человек по имени Гурген собирает таких же, как наша героиня нежных, трепетных девочек, чтобы отвезти их на Север, в Москву. Туда, где у людей водились еще деньг, туда, где можно было выгодно торговать их телами. Лицо Гургена не понравилось девочке: грубо вылепленное, с мрачными потухшими глазами. Гурген больно прихватил ее за бедро:
- Хороша, - осклабил он зубы фальшивого золота, - попа широкий, - сладкий девочка. Она вспыхнула, ибо впервые о ней говорили скабрезно и унизительно, говорили, как о товаре. Девочка хотела вырваться из цепких рук Гургена, но не смогла. Было поздно: тот сунул деду несколько мятых, потных кредиток и увлек ее за собой. Дорогой Гурген несколько раз сильно прижимал ее к себе.
- Сладкий мой, - все повторял он. Девочка подавлено молчала, боясь пошевелиться: ни жива, ни мертва. Левым боком она отчетливо ощущала жесткое, угловатое тело пистолета, спрятанного во внутреннем кармане куртки страшного попутчика.
Дорога оказалась долгой и изнурительной. Девочка и ее подруги по несчастью тряслись в тесном салоне нещадно скрипевшего, разбитого автобуса, готового развалиться на каждом ухабе. С каждым днем становилось все холоднее, и несчастные путешественницы теснее жались друг к другу, чтобы хоть как-нибудь согреться. На исходе пятых суток они въехали в Москву. Девочку поразило скопление серых громад: таких больших и мрачных домов она никогда не видела.
Гурген запер невольниц в подвале, где не было даже кроватей, а все освещение составляло крошечное оконце под самым потолком, в которое был виден лишь кусочек колючего октябрьского н***. Подвал был очень грязным - пахло гнилью, и еще, там были крысы. Девочка с ужасом смотрела, как они шныряли от стены к стене. Ночью пошел первый снег: девочка увидела его впервые. Она не спала, - зачарованно смотрела на сыпавшиеся сверху белые комочки, смотрела до тех пор, пока собравшийся на тротуаре небольшой сугроб не закрыл маленькое окно. И тогда девочка заплакала, заплакала тихо, чтобы никого не разбудить, заплакала, потому что впервые в жизни она смотрела на небо, а на душе не делалось легче, заплакала оттого, что надежда на что-то светлое и радостное ушла навсегда.
Утром скрипнула железная дверь: Гурген привел первого покупателя.
- Ну, - он широким хозяйским жестом указал на перепуганных со сна девочек, - один лучше другой, выбирай, какой нравится.
Покупатель, а это был высокий сухой старик в подбитом огневкой длинном лайковом плаще, медленно подошел к тоскливо жавшимся в дальний, самый темный, угол подвала невольницам. Он внимательно посмотрел на каждую и ткнул указательным пальцем, на котором отсутствовала одна фаланга, в нашу героиню.
- Ай, молодец, - засуетился Гурген, вытягивая оцепеневшую от ужаса девочку из толпы горестно молчавших подруг, - самый красивый, самый сладкий выбрал. - Слатенькая девочка, - будто вторя Гургену, просипел старик (у него был очень неприятный, дребезжащий, словно механический, голос), и его холодно-безучастные, как у жабы, глаза на мгновение вспыхнули хищным жаром.
- Слатенькая девочка, - эти слова старик еще несколько раз повторил, когда они ехали в такси. Она тряслась рядом с ним на заднем сидении, а он все норовил ее обнять, придвигался ближе и ближе, обдавая табачным смрадом дыхания. Девочке уже не было страшно. Она отрешенно смотрела в окно автомобиля на мокрые грязные улицы, суетливых злых людей и думала о том, что все ее радостные чаяния умерли вместе с ночным снегом. И ей уже было все равно…
Она не испугалась, когда в задрапированной во что-то холодное и тяжелое квартире, куда они приехали, увидела еще двоих крепко пьяных, осоловевших мужиков с такими же безучастными, как и у старика, глазами. Она не испугалась даже в ту минуту, когда один из них, заросший жесткой густой щетиной со стальным отливом, грубо швырнул ее на широкий дубовый стол и занес над ней синюшное жало ножа. Она лишь тихо и коротко вскрикнула, когда сталь лезвия пробила ее упоительно-глянцевую кожу и двинулось дальше - терзать кровавую плоть. Ей уже не было ни больно, ни страшно, ей было уже все равно.
Так умерла слатенькая девочка. Злые люди ее зарезали. Зарезали и даже имени не спросили. Да и спрашивать было нечего - не бывает имен у арбузов.
Видел как-то в автобусе такой случай.
Зашли на остановке девушка молодая, мальчик трех лет и женщина под полтинник: мама, сын и бабушка. Не перепутаешь.
Сели недалеко от меня: девушка с ребенком на коленях – у окна, бабуля у прохода. Мальчик в окно смотрит, пальцем по стеклу водит. Женщина приняла независимый вид, молодая мама – отсутствующий и немного уставший.
-- Ма, смотри, как у папы машина!
Пауза и недовольное ерзанье бабушки.
Пацан еще так прикольно говорил, совсем по-детски, шепелявил и трещал. Но я не смогу так передать, тем более написать. Наверное, все и так знают, как говорят дети.
-- Ма, а это папина машина?
-- Нет, это другого дяди машина.
-- А почему в ней тетя?
Бабушка фыркает. Мама просто улыбается.
-- Значит, это тетина машина.
-- А где папина машина?
Бабушка кряхтит что-то вроде «охо-хо». Представьте, что завтра у всех выходной, а вам сказали обязательно быть на работе. Представьте и скажите «охо-хо». Вот так и она.
-- В гараже.
Это мамочка отвечает. А бабушка усмехается: эх!
Пауза секунд на тридцать – дети, наверное, на большее не способны.
-- Мама, а когда папа придет?
-- Папа работает. Ему некогда.
-- И ночью тоже работает?
-- И ночью тоже.
-- Так он что ли совсем не спит?
-- Конечно, спит. Все спят.
-- Тогда почему он с тобой не спит?
Короткий торжествующий смешок ставшей уже мне неприятной бабушки и неловкая улыбка– в сторону – молодой мамы.
-- Папа занят.
-- Мама, давай найдем папу. Я по папе соскучился. Мама, а ты по папе соскучилась?
Бабушка обернулась к малышу и принялась поправлять ему курточку.
-- Женечка, папа уже не придет. Папа нашел другую тетю.
-- Мама!
Это уже гневный и какой-то раненый крик девушки. Бабушка – вся торжество и независимость.
И тут сидящий впереди парень лет двадцати пяти оборачивается к мальчику, не обращая внимания на тетку.
-- Братишка, так тебя Женей зовут?
Растерянный и собравший личико в гримасу предстоящего рева пацаненок недоверчиво смотрит на парня, прижимается к своей матери и тихо так:
-- Меня Женя зовут.
Парень радостно усмехается и протягивает большую ладонь со сбитыми костяшками пальцев:
-- Тогда привет! Меня Дима зовут.
Маленький Женя прижимает кулачки в груди и испуганно смотрит на руки нового знакомого. Бабушка источает подозрительность и брезгливость, мама – что-то вроде недоумения и смущения, но не так картинно и книжно, как это получается у меня сказать – легкий налет, понимаете?
-- А я тебя, братишка, все искал. Мы с твоим папой вместе работаем. Вот, видишь, – он протягивает мальчишке левую ладонь, где на костяшках совсем свежие рубцы, – я поранился, и он вместо меня работает. Он по тебе очень соскучился, только у нас тетка-начальница злая, не отпускает его. Он дал мне твой адрес, просил подарок передать, только я адрес потерял. Уж извини, Женёк, так получилось. Ты на меня не сердишься?
Мальчик с интересом смотрит на нового знакомого, пинает ногами спинку переднего сиденья.
-- А где подарок?—застенчиво и тихо спрашивает он.
-- Вот, держи, – парень протягивает глянцевый журнал с автомобилями.
Женя хватает и прижимает к груди журнал, а тетка-бабушка презрительно и гневно открывает рот, явно собираясь что-то сказать.
-- Заткни пасть, с..., пока я тебе башку не оторвал, – проговаривает парень негромко, но так, что каждая буква впивается в повисшую тишину. Один лишь мальчишка увлечен журналом и ничего не слышит.
Парень встает и, раздвигая помертвевших пассажиров широкими плечами, пробирается к выходу.
-- Пока, Женёк! – уже от выхода кричит он пацаненку.
Женек, уже увлеченный журналом, рассеянно ищет Диму глазами и машет ему рукой.
На глазах у молодой мамы слезы. Бабушка смущенно кашляет, но под осуждающими взглядами окружающих не решается что-либо сказать.
Троица вышла раньше меня остановки на три. Малыш крепко держал папин подарок и уже болтал с мамой о всяких глупостях. Бабушка, насколько я мог видеть, молчала.
Надеюсь, молчит до сих пор.
Грандиозный вокзал равнодушно взирает на площадь, на человечков, на меня... Что я Парижу, что он мне.
©Михаил Абрамов
Замечательная.................
-Давай-давай, ты можешь! Главное вниз не смотри и ищи куда ногу
поставить!
-Папа, а какая тут степень трудности?
-4-минус
-А вы с мамой на какой лазаете?
-8-8+, а что?
-Ну вы-ж больши-и-и-е...
-Давай не отвлекайся, я тебя страхую, или хочешь вниз?
-Не-а, я смогу!!!
Сын лезет по скале, я страхую внизу, ему 4 года, это его первый подьем,
вся родня в восторге от того как он похож на меня в детстве, за моей
спиной метрах в 300 жена показывает моим деду и бабушке красоту горного
озера, они у меня в гостях, плачут и смеются от радости, в какой-же
красивой же красивой стране довелось жить их внуку и правнуку. А я
неотрываясь слежу за каждым движением сына, на автомате удлиняя
страховочный трос. Боже! Он и в самом деле вылитый я в этом возрасте,
только не было вокруг Альп, не было водопадов и горных озер, было
поле...
30 лет назад...
Поле, бесконечное поле, я хохоча бегу по нему навстречу деду он
подхватывает меня на руки и смеется: - Вольному - воля, бешенному -
поле!!!
-Да какой-же он бешенный, тоже скажешь еще! - смеется бабушка, -он у нас
такой котик ласковый, его весь поселок обожает!
-Знаю, что говорю, знатный козак вырастет, весь в меня!
-Типун тоби на язык, слава Богу, время не то!
27 лет назад
-Откуда синяк?
-Папа меня побили, -реву я.
-А ты?!
-А я просто игрался...
-А почему сдачи не дал?
-Они больши-и-и-е, в третьем классе уже!!!
-Ты хоть руки-то поднял, чтобы драться?
-Но я же им ничего не хотел, я просто игрался, я их даже не
знаю...-слезы текут рекой. Мама пытается меня пожалеть и расказать отцу,
что я круглый отличник, лучший ученик в классе, драки не для меня, а
отец, мой любимый папа даже не жалеет меня, он, рявкнув матери: -"Выйди,
у нас мужской разговор!!!" учит меня как я должен был поступать. На
следующий день меня ведет в секцию САМБО, куда я иду, а мою маленькую
детскую душу распирает от удивления и от осознания простой и непонятной,
нелогичной моему уму вещи: "Я должен суметь перегрызть горло любому за
это свое маленькое право любить весь мир, за свое желание просто
играться и никого не трогать"
-Как Робин Гуд, да папа?
-Да, как Робин Гуд!
-И как ковбои в "Великолепной семерке"?
-Даже лучше!
Прошло несколько лет, грянула перестройка, поменялось все. Одно время
беспредел в нашем маленьком провинциальном городке дошел до того, что
даже взрослые мужики боялись выйти за сигаретами с наступлением темноты,
шага нельзя было пройти, чтобы кто-нибудь не одернул вопросом:
-А ты хто ващщще па жизни??
-Слы´, малой, ты с какова района???
-ПОШЛИ ВЫ ВСЕ... Я НЕ С РАЙОНА, Я ИЗ ЭТОГО ГОРОДА!!! Я ЗДЕСь ЖИВУ!!! ПО
ЖИЗНИ Я ОБЫЧНЫЙ, НОРМАЛьНЫЙ ЧЕЛОВЕК!!! ЧЕГО НАДА?
К моменту окончания ответа или начиналась драка, потому что я, идя с
тренировки (из школы, магазина, кино), прошел не по ТОЙ улице и не на
том плече нес портфель или сумку или, все чаще, кто-нибудь несся к
пацанам с воплями: -Это пра-а-а-ильный пацан, а потом шепотом: -Вы шо,
бля, это ж Димон, он же бешенный...
Странно, но каждый раз мне было страшно, каждый раз я боялся и ненавидел
себя за этот страх, и каждый раз, когда я испытывал чувство страха, я
почему то вспоминал фразу отца: " Ты хоть руки то поднял?"
и вторая фраза: "вольному воля - бешенному поле".
Потом началась эпоха рэкэта, эпоха - сказать смешно, так миг,
мгновение... За это мгновение было совершено нападение на отца, слава
Богу, закончившееся удачно для него, мои младшие сестры были высланы
родителями за рубеж, а я (мне было 17 лет) жил уже отдельно от
родителей. Мы виделись очень часто, фактически каждый день:
- Сынок, ты, если пристают на улице, просто беги, не надо себя
доказывать, ты у нас и так самый-самый!
- Пап, да взрослый я уже, разберусь...
- Я тебя очень прошу, мы и так знаем что ты самостоятельный. Вон сам
живешь...
Может возвращайся, а?..
- Пап, ты что боишься?
- Будут дети - поймешь...
- Да я уже взрослый, живу уже сам, ты не волнуйся
- Дедова порода, блин!!!
Что я мог ему еще сказать? Что мне тоже страшно, когда меня окликает
шантрапа на улице, что я просто не могу бежать на одеревяневших от
страха ногах, а потом этот страх сворачивается внутри меня, уходит
внутрь, превращается в жесткую маленькую холодную пружину, которая через
миг взрывается яростью, вспышка этого взрыва слепит меня, я ничего уже
не вижу, я просто защищаю... нет, не себя, а свое право жить нормальной
жизнью... А за секунду до взрыва просто слышу "Ты хоть руки то поднял?"
Еще пару лет спустя...
Волей судьбы я оказываюсь в маленькой прекрасной европейской стране. Как
мне нравится ее природа, чистый горный воздух, озера и ручьи из которых
можно без опаски пить воду...
Живу, наслаждаюсь жизнью, правда вечная нехватка денег заставляет
работать на двух работах, микроскопический свой бизнес,где я с умным
видом веду заключение контрактов, пытаясь заработать перу копеек, а в
пятницу-субботу ночью - вышибала в одной из лучших дискотек города.
Двойная жизнь, двойной мир и ни один из этих миров не знает о
существовании другого...
-Извините, уже подошли сроки оплаты счета, похоже вы попросту очень
заняты и поэтому забыли об оплате?
-Г-н Димитрий, это вы! Я сейчас же передам в бухгалтерию, что только они
себе позволяют, Ай-ай-ай! За что я им плачу!
Через 2 дня
-Извините, но по-прежнему Ваши деньги не пришли.
-Г-н Димитрий, это вы! Что вы говорите, этого не может быть, я сейчас же
звоню в бухгалтерию!
-Очень вас прошу.
Еще неделю безрезультатно пытаюсь дозвониться, мне попросту не берут
трубку. Черт, мне так нужны эти деньги, я вложил фактически все гроши
которые у меня были, нашел товар, привез и теперь мне тупо не платят!
Телефонный звонок, бросаюсь к телефону:
- Господин Димитрий!
- Да я Вас слушаю!
- Извините за задержку с оплатой, вы знаете, я ездил в отпуск (ничего
себе!!! Ну да ладно, хоть позвонил) Вы не могли бы мне назвать адрес
Вашего офиса, я сейчас лично к Вам заеду? (Какой нафиг офис, у меня
здесь съемная квартира, в ней факс и б/у компьютер)
-Э-э-э... Ничего страшного... Может лучше я к Бам подъеду?
-Нет, г-н Димитрий, давайте тогда в кафе Н встретимся, выпьем по чашечке
кофе и сразу решим все недоразумения!
-Да-да, конечно!
Ну вот, а я уже весь изнервничался, не такие уж плохие они эти
иностранцы, просто уезжал человек на неделю, мало ли, может у них так
принято?..
- Макьятто и минералку, пожалуйста!
- Сию секунду!
Через дорогу я увидел г-на Альберта, почему-то он не спешил ко мне, а
что-то объяснял двум качкам, которые затем вальяжной походкой
направились к моему столику.
-Привет, мы друзья г-на Альберта!
-Ребята, извините, но я бы предпочел поговорить с ним лично...
-Говорить будешь с нами!
У меня слегка закружилось в голове, нет, этого не может быть! Я сплю!
Это же Европа! Стряхнув туман в голове, я слегка напрягся.
-То есть бы сейчас мне заплатите долг г-на Альберта?
-Да ты хоть знаешь с кем ты разговариваешь!!!
--------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------
Улик против меня у полиции не было, мои действия были расценены как
самооборона, (благо люди, сидящие по соседству в кафе, и официантка дали
правдивые показания), что ничуть не помешало местным газетам поместить
несколько моих фотографий и объявить о бездействии полиции, которая
потокает русской мафии, а мои попытки подработать вышибалой в дискотеке
были в газетах расписаны как хорошо организованный рэкет.
О чем я думал, когда все это происходило? Мне было просто немного жаль,
что почему-то у меня не получается как у нормальных людей, почему то
вспоминал слова деда о козаке и его породе, почему-то понял, что мне в
этой прекрасной стране с такими живописными пейзажами, не хватает поля.
В прямом смысле етого слова, украинского поля, бескрайней степи, по
которой можно бежать не помня себя от беспричинной радости, упасть в
траву и долго-долго смотреть в небо...
Еше через несколько лет...
-Давай-давай, ты можешь! Главное вниз не смотри и ищи куда ногу
поставить!
-Папа, а какая тут степень трудности?
-4-минус
-А вы с мамой на какой лазаете?
-8-8+, а что?
-Ну вы-ж больши-и-и-е...
-Давай не отвлекайся, я тебя страхую, или хочешь вниз?
-Не-а, я смогу!!!
Сын лезет по скале, я страхую внизу, ему 4 года, это его первый подьем,
вся родня в восторге от того как он похож на меня в детстве, за моей
спиной метрах в 300 жена показывает моим деду и бабушке красоту горного
озера, они у меня в гостях, плачут и смеются от радости, в какой-же
красивой же красивой стране довелось жить их внуку и правнуку. А я
неотрываясь слежу за каждым движением сына, на автомате удлиняя
страховочный трос.
-Папа, я залез!!!
-Ур-а-а-а! Теперь садись в пояс и будешь прыгать как жабка, а я буду
тебя спускать!
-Не как жабка! Я буду как дядя Вася!!! Как в десанте!!!
-Да, да как в десанте!!!
-Ну давай мой родной, ты молодец! - я снимаю с него страховочный пояс.
-Папа, я побежал воду попить!
-Давай только немного
Сын с горящими от счастья глазами бросается к роднику, у меня глаза
горят не меньше.
-Да, вольному - воля, бешенному - поле! Моя порода! - эти слова обжигают
меня ударом бича, не поняв сам что происходит в момент оказываюсь на
ногах и испепеляющим взором сверлю своего любимого деда.
-Ой, дед, извини если напугал, примерещелось что-то, смущаюсь я.
-Старый я уже бояться-то, смеется дед, -и ты не бойся, это я про тебя
сказал, а малой твой весь в твоего отца будет, такой же вумный инженер,
а может, прохвессор!!
Обнимаю деда, сажусь с ним у скалы, а слезы просто идут одна за другой
-Я просто хочу ему счастья!
-Будэ, будэ йому щасття, я старый, я знаю...
Солдатики (http://www.yaplakal.com/forum6/topic144397.html)
© sqwer
Вот решил запостить сюда кое-что...м.б. это старая вещь и многие её читали...,но мне нравится!
Ричард ФЕЙНМАН
НЕСОМНЕННО, ВЫ ШУТНИК, МИСТЕР ФЕЙНМАН
Глава из книги
ТЫ ПРОСТО ИХ _С_П_Р_А_Ш_И_В_А_Е_Ш_Ь_?
Приехав в Корнелл, я первое время переписывался с одной девушкой, которую я встретил в Нью-Мексико, когда работал над бомбой. Когда она стала упоминать какого-то другого знакомого парня, я понял, что мне лучше поехать туда сразу, как кончится учебный год, и попытаться спасти дело. Но прибыв на место, я обнаружил, что уже слишком поздно, так что в результате я очутился в каком-то мотеле в Альбукерке со свободным летом и без всякого дела.
Мотель Каса Гранде стоял на 66-м шоссе, главной улице города. В трех домах от него был маленький ночной клуб с варьете. Я часто ходил туда, потому что мне нечего было делать, и потому что я люблю наблюдать за людьми в барах и разговаривать с ними.
В первый же раз, как я туда пришел, я болтал с каким-то парнем в баре, и мы засекли _п_о_л_н_ы_й_ с_т_о_л_ хорошеньких девушек - кажется, это были стюардессы ТВА - которые праздновали чей-то день рождения. Парень говорит: "Ну-ка, давай соберемся с духом и позовем их танцевать"
Мы позвали двух из них танцевать, а потом они пригласили нас за свой стол. Мы выпили, и тут появляется официант: "Что вам _у_г_о_д_н_о_?"
Я люблю изображать пьяного, так что, хотя я был почти совсем трезв, я повернулся к девушке, с которой я до этого танцевал, и пьяным голосом осведомился: "ЧЕ т-те угодно?"
"А что мы можем заказать?" - спрашивает она.
"Вс-с-с-с-с-с-с-с-с-с-с-се что хочешь - ВСЕ!"
"Вот здорово! Мы будем пить шампанское!"
Она была счастлива.
И я заорал - громко, чтобы всем в баре было слышно: "Отлично! Ш-ш-шампанское для всех!"
Потом я слышу, как мой приятель говорит этой девушке, что это подло "так грабить его, пока он пьян", и я начинаю думать, что я, похоже, совершил ошибку.
Тут официант тихонько подходит ко мне, наклоняется и говорит вполголоса: "Сэр, шампанское стоит _ш_е_с_т_н_а_д_ц_а_т_ь_ д_о_л_л_а_р_о_в б_у_т_ы_л_к_а".
Я решаю отменить "шампанское для всех", так что я ору еще громче, чем раньше: "_З_А_Б_У_Д_Ь_ О_Б_ Э_Т_О_М_!_"
Понятное дело, я был поражен, когда через пару минут официант явился к нашему столу при всем параде: с белым полотенцем, подносом, уставленным бокалами, доверху наполненным ведерком со льдом и бутылкой шампанского. Он решил, что я сказал ему "забудь о _ц_е_н_е_", тогда как я имел в виду "забудь о _ш_а_м_п_а_н_с_к_о_м_".
Официант налил нам всем шампанского, я заплатил шестнадцать долларов, а мой приятель не на шутку рассердился на девушку: он думал, что это она заставила меня выложить такую уйму денег. Но что касается меня, на этом все и кончилось - хотя потом оказалось, что это было началом нового приключения.
Я часто бывал в этом ночном клубе; программа в нем менялась каждую неделю. Артисты двигались по замкнутому маршруту, который проходил через Амарильо и много других мест в Техасе, и бог знает где еще. Там была еще постоянная певица, которую звали Тамара. Каждый раз, как в клубе появлялась новая группа артистов, Тамара знакомила меня с одной из девушек. Девушка обычно приходила и садилась за мой столик, я покупал ей выпивку, и мы болтали. Конечно, я бы с удовольствием позанимался кое-чем еще, кроме _б_о_л_т_о_в_н_и_, но в последний момент у нее всегда находилась какая-нибудь отговорка. Так что я никак не мог понять, зачем Тамара каждый раз берет на себя труд знакомить меня со всеми этими милыми девушками, а потом, хотя все шло отлично, дело ограничивалось покупкой выпивки, разговорами на весь вечер - и все. Мой приятель, который не пользовался расположением Тамары, тоже не продвинулся вперед - мы оба оставались на бобах.
И вот, после нескольких недель, нескольких программ и нескольких девушек прибыла очередная смена и, как обычно, Тамара познакомила меня с одной из девушек, и все повторилось опять - я покупаю ей выпивку, мы болтаем, и она очень мила. Она ушла, чтобы участвовать в программе, потом вернулась ко мне, и мне было чертовски приятно. Люди глазели на меня и думали: "Чем это он так хорош, что она пошла к _н_е_м_у_?"
Но в какой-то момент, уже поздно вечером, она сказала то, что к этому времени я слышал уже много раз: "Я бы хотела, чтобы ты пришел ко мне сегодня, но у нас вечеринка, так что может быть завтра..." - и я знал, что это "может быть завтра" означает "НИЧЕГО".
Ну, я весь вечер замечал, что эта девушка - ее звали Глория - довольно часто разговаривает с конферансье, во время представления, и по дороге в туалет и обратно. Так что когда она пошла туда опять, а конферансье проходил мимо моего столика, меня вдруг осенило, и я сказал ему: "Ваша жена - очень милая женщина".
Он ответил: "Да, спасибо", и мы разговорились. Он решил, что она мне сказала. А когда вернулась Глория, она решила, что _о_н_ мне сказал. Так что они оба со мной немного поболтали и пригласили меня пойти к ним вечером, когда закроется бар.
В два часа ночи я пошел с ними в их мотель. Никакой вечеринки, конечно, не было, и мы долго разговаривали. Они показали мне альбом с фотографиями Глории, когда ее муж впервые встретил ее в Айове - пышущая здоровьем толстуха, потом другие фотографии, где она была потоньше, а теперь всякий назвал бы ее изящной. Он научил ее всякой всячине, но _о_н не умел ни читать, ни писать, что было особенно интересно, потому что ему как конферансье нужно было читать названия номеров и имена артистов, среди которых проводилось что-то вроде конкурса, и я даже не заметил, что он не мог читать то, что он "читал"! (Следующим вечером я увидел, что они делали. Когда она вела кого-нибудь на сцену или обратно, она успевала взглянуть на листок, который он держал в руке, и шептала ему название следующего номера и имена исполнителей, пока проходила мимо.)
Это была очень интересная, дружелюбная пара, и у нас было много интересных разговоров. Я напомнил им, как мы встретились, и спросил, почему Тамара всегда знакомила меня с этими девушками.
Глория ответила: "Перед тем, как Тамара познакомила меня с тобой, она сказала: "Сейчас я познакомлю тебя со здешним _м_о_т_о_м_".
Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что шестнадцатидолларовая бутылка шампанского, купленная с таким громогласным и неправильно понятым "забудь об этом" оказалась неплохим вложением капитала. Очевидно, я приобрел репутацию чудаковатого парня, который всегда приходит _н_е_ одетый, _н_е_ в приличном костюме, но _в_с_е_г_д_а готов потратить кучу денег на женщин.
В конце концов я сказал им, что меня кое-что удивляет. "Я довольно умный", - сказал я, - "хотя, возможно, это касается только физики. Но в этом баре полно умных парней - торговцев нефтью, владельцев шахт, крутых бизнесменов и всяких других - и они все время покупают девушкам выпивку, и они ничего не получают _в_з_а_м_е_н_!" (к тому времени я уже решил, что все остальные тоже ничего не имеют с этих выпивок). "Как это может быть, - спросил я, - что "умный" парень может быть таким законченным идиотом, когда он сидит в баре?"
Муж Глории говорит: "Ах, _э_т_о_! Об этом я знаю все. Я знаю весь механизм как свои пять пальцев. Я буду давать тебе уроки, так что потом ты сможешь иметь кое-что с девушек в таких вот барах. Но прежде, чем давать тебе уроки, я должен доказать, что действительно знаю, о чем говорю. Чтобы ты убедился, Глория заставит какого-нибудь _п_а_р_н_я_ купить _т_е_б_е крюшон.
Я говорю: "Ладно", хотя сам думаю: "Как, черт возьми, они собираются это сделать?"
А он продолжает: "Ну, слушай, ты должен делать в точности то, что мы тебе скажем. Завтра вечером ты сядешь в баре подальше от Глории, а когда она подаст тебе знак, ты просто пройдешь мимо нее"
"Да, - говорит Глория, - это будет просто"
На следующий вечер я прихожу в бар и сажусь в углу, откуда я могу следить за Глорией издалека. Конечно, очень скоро рядом с ней уже сидит какой-то парень, а спустя еще немного парень уже слегка забалдел, и Глория мне моргает. Я встаю и с отсутствующим выражением лица медленно прохожу мимо нее. Глория оборачивается и радостно так кричит: "Привет, Дик! Когда ты вернулся в город? Где ты был?"
Тут ее парень тоже оборачивается, чтобы посмотреть, что это еще за "Дик", и то, что я вижу в его глазах, понятно мне до конца, потому что я сам сто раз был в такой же ситуации.
Первая мысль: "Ого, назревает конкуренция! Он хочет увести ее от меня, после того как я купил ей выпивку! Что-то будет?"
Вторая мысль: "Нет, это просто знакомый. Они, кажется, давно знают друг друга" Я мог _в_и_д_е_т_ь_ все это, я мог читать это на его лице. Я абсолютно точно знал, что он испытывает.
Глория поворачивается к нему и говорит: "Джим, это мой старый друг, Дик Фейнман"
Следующая мысль: "Я знаю, что я сделаю. _Я_ б_у_д_у_ л_а_с_к_о_в_ с э_т_и_м_ п_а_р_н_е_м_, т_о_г_д_а_ о_н_а_ е_щ_е_ б_о_л_ь_ш_е_ п_о_л_ю_б_и_т_ м_е_н_я_".
Джим поворачивается ко мне и говорит: "Привет, Дик. Хочешь выпить?"
"С удовольствием!" - говорю я.
"Что ты будешь пить?"
"То же, что она"
"Бармен, еще бокал крюшона"
Так что это было просто; ничего хитрого. В тот вечер, когда бар закрылся, я снова пошел к Глории и ее мужу. Они улыбались мне и хохотали, радуясь, что все прошло удачно. "Замечательно", - сказал я им. "Я абсолютно убежден, что вы двое знаете, о чем говорите. Как насчет уроков?"
"Хорошо", - говорит он. "Главный принцип вот какой: всякий парень хочет быть джентльменом. Он не хочет, чтобы его считали невежей, грубияном или, упаси бог, скупердяем. Раз девушка знает его мотивы так хорошо, она может вертеть им как хочет".
"Поэтому, - продолжает он, - _н_и_ п_р_и_ к_а_к_и_х_ о_б_с_т_о_я_т_е_л_ь_с_т_в_а_х_ - не будь джентльменом! Ты должен - презирать - этих девиц. Больше того, первое правило: не покупай ей _н_и_ч_е_г_о_ - даже пачки сигарет - пока ты не с_п_р_о_с_и_л_ ее, будет ли она спать с тобой, и не удостоверился, что она б_у_д_е_т_, и что она не лжет.
"Э... ты хочешь сказать... ты не... э... ты просто их _с_п_р_а_ш_и_в_а_е_ш_ь_?"
"Ну, хорошо", - говорит он. "Я знаю, что это твой первый урок, и что тебе нелегко будет изображать такую беспардонную скотину. Так что ты можешь купить ей что-нибудь - что-нибудь пустяковое, и только одно - прежде чем спросишь. Но, с другой стороны, это только усложнит дело"
Ну, мне только дайте общий принцип, в деталях я сам разберусь. Весь следующий день я переделывал собственную психику на новый лад. Я внушал себе, что эти девки в барах - стервы все как одна, что они _г_р_о_ш_а л_о_м_а_н_о_г_о_ н_е_ с_т_о_я_т_, и единственная цель их пребывания в баре
- заставить тебя купить им выпивку, и они не намерены дать тебе ни черта; я не собираюсь быть джентльменом с такими недостойными стервами, и все в таком роде. Я твердил себе это до тех пор, пока это не дошло до автоматизма.
Вечером я уже был готов к эксперименту. Я пришел в бар в обычное время, и мой приятель, только увидев меня, говорит: "Ну, Дик, посмотрел бы ты на девушку, которую я подцепил сегодня. Жаль, она ушла переодеться, но она сейчас придет"
"В самом деле?" - говорю я равнодушно и сажусь за другой столик смотреть шоу. Девушка возвращается как раз в начале программы, и я думаю: "Мне плевать, _к_а_к_ она красива, все, что ей надо - заставить его купить ей выпивку, и она не намерена дать ему _н_и_ч_е_г_о_!"
После первого номера мой приятель говорит: "Эй, Дик! Я хочу познакомить тебя с Энн. Энн, это мой друг, Дик Фейнман"
Я говорю "привет" и продолжаю смотреть шоу.
Через несколько минут Энн говорит мне: "Почему бы тебе не сесть за наш столик?"
Я думаю: "Типичная стерва. _О_н_ покупает ей выпивку, а _о_н_а приглашает кого-то еще к ним за столик. Я говорю: "Мне и отсюда неплохо видно"
Немного погодя входит лейтенант с военной базы по соседству, в шикарной форме. Очень скоро Энн уже сидит с лейтенантом в другом конце бара!
Тем же вечером, немного позже, я сижу в баре, Энн танцует с лейтенантом, и когда лейтенант оказывается ко мне спиной, а она лицом, она очень мило улыбается мне. Я снова думаю: "Ну и стерва! Теперь она хочет и л_е_й_т_е_н_а_н_т_а_ оставить в дураках!"
Спустя еще некоторое время она уже больше не сидит с лейтенантом, а требует у бармена свой плащ и сумочку, а потом говорит нарочито громким голосом: "Я хочу пойти погулять. Кто-нибудь хочет пойти погулять со мной?"
Я говорю себе: "Ты можешь продолжать говорить "нет" и отталкивать их, но ты не можешь делать это все время, или ты не получишь ничего. Рано или поздно тебе придется что-то предпринять". Так что я холодно произнес: "_Я погуляю с тобой". И мы вышли. Мы прошли несколько кварталов и увидели кафе, и она говорит: "У меня есть идея - давай купим кофе и сэндвичи, а потом пойдем ко мне и съедим их".
Звучало это неплохо, так что мы зашли в кафе, и она заказала три кофе и три сэндвича, и я за них заплатил.
Когда мы выходили из кафе, я подумал: "Что-то не так - слишком много сэндвичей!"
По пути к ее мотелю она говорит: "Знаешь, у меня не будет времени с есть с тобой эти сэндвичи, потому что тут ко мне придет один лейтенант..."
Я подумал: "Все, я провалился. Ведь меня же учили, как это надо делать, а я провалился. Я купил ей сэндвичей на доллар и десять центов, и ничего перед этим не спросил, и теперь я _з_н_а_ю_, что не получу ничего! Моему учителю будет стыдно за меня; уже поэтому я обязан отыграться".
Я внезапно останавливаюсь и говорю ей: "Ты... ты хуже ШЛЮХИ!"
"Че-е-е?"
"Ты заставила меня купить эти сэндвичи, и что же я получу за это? Н_и_ч_е_г_о_!"
"Ну, ты, скупердяй!" - говорит она. Если тебя это так волнует, я в_е_р_н_у_ тебе деньги за эти сэндвичи!"
Но ей не удалось взять меня на пушку.
"Что ж, верни мне их"
Она остолбенела. Она медленно полезла в сумочку, вытащила немного денег, которые у нее были с собой, и отдала их мне. Я взял свой сэндвич и кофе и ушел.
Когда я покончил с едой, я вернулся в бар, чтобы отчитаться перед своим наставником. Я все объяснил ему и сказал, что мне очень жаль, что я провалился, но что я пытался отыграться.
Он хладнокровно говорит: "Все в порядке, Дик, все нормально. Раз ты ничего не купил ей в конечном счете, она будет спать с тобой сегодня ночью"
- "Что?" -
"Поверь мне", - уверенно говорит он. "Она будет спать с тобой. Я з_н_а_ю_ это"
"Но ее даже нет _з_д_е_с_ь_! Она у _с_е_б_я_ с этим лей..."
"Все в порядке"
Дело идет к двум часам, бар закрывается, а Энн не появилась. Я спрашиваю его и его жену, можно ли мне снова пойти к ним. Они говорят, конечно можно.
Как раз когда мы выходили из бара, я вижу Энн, бегущую через 66-е шоссе прямо ко мне. Она кладет свою руку в мою и говорит: "Ну, пойдем ко мне".
Мой друг был прав. Это было потрясающе!
Когда осенью я вернулся в Корнелл, я танцевал с сестрой одного аспиранта, которая приехала из Вирджинии. Она была очень хорошенькая, и я вспомнил свой урок. "Пойдем в бар и выпьем", - сказал я.
На пути к бару я набирался храбрости попробовать это на о_б_ы_ч_н_о_й девушке. В конце концов, вы можете презирать девицу из бара, которая пытается заставить вас купить ей выпивку - но обычная, хорошенькая девушка с Юга?
Мы вошли в бар, и, прежде чем сесть, я сказал: "Слушай, до того, как я куплю тебе выпивку, я хочу знать одну вещь: ты будешь спать со мной этой ночью?"
"Да"
Значит, это проходит даже с обычной девушкой! Но, несмотря на эффективность этого метода, я, честно говоря, ни разу больше не применял его. Мне не нравится делать это так. Но было интересно узнать, что мир устроен совсем иначе, чем меня учили в детстве.
Мы вошли в бар, и, прежде чем сесть, я сказал: "Слушай, до того, как я куплю тебе выпивку, я хочу знать одну вещь: ты будешь спать со мной этой ночью?"
"Да"
Значит, это проходит даже с обычной девушкой! Но, несмотря на эффективность этого метода, я, честно говоря, ни разу больше не применял его. Мне не нравится делать это так. Но было интересно узнать, что мир устроен совсем иначе, чем меня учили в детстве.
Хм..... очень странный кусок. Блин, если б у меня так спросили, я бы дала по морде. :)
Хм..... очень странный кусок. Блин, если б у меня так спросили, я бы дала по морде. :)
Это ты на эмоциях....от этого-esli u muza ljubovnica :gi: :wink:
Это ты на эмоциях....от этого-esli u muza ljubovnica :gi: :wink:
да нет.... :) Для меня это дико, если в баре парень и девушка платят раздельно (ну по крайней мере, если они как минимум флиртуют). А вообще я не флиртую в барах, не знаю :)
да нет.... :) Для меня это дико, если в баре парень и девушка платят раздельно (ну по крайней мере, если они как минимум флиртуют). А вообще я не флиртую в барах, не знаю :)
Если раздельно-мужчине дают понять,что сегодня(сейчас) скорее всего секса не будет...Кто девушку ужинает-тот её и танцует... ;)
Анегдод в тему.
- Поручик, как Вам удаётся переспать с совершенно незнакомыми барышнями???
- Ничего сложного. Я еи сразу говорю - "Мадемуазель, позвольте я Вам впердолю?".
- Поручик, да за это ведь можно и по мордасам!
- Можно и по мордасам, но обычно - впердоливаю....
Это анекдот из модной сейчас школы пикаперов, когда три слова - 2 девушки, СПБ, Стокгольм, и одноразовая встреча может быть записана в книжечку побед. Сомнительные победы.
ЛАТЫНЬ ИЛИ ИТАЛЬЯНСКИЙ?
В Бруклине была итальянская радиостанция, и мальчиком я часто слушал ее целыми днями. Мне НРАвились РИТмичные ЗВУки, идущие через меня, как будто я был в океане, и волны были не очень большие. Я садился у приемника и позволял этим волнам качать меня, на этом ПРЕкрасном итаЛЬЯнском. В этих итальянских программах всегда были какие-то семейные сцены, где отец ссорился с матерью.
Высокий голос: - "Нио тека ТИЕто капето ТУтто..." -
Громкий, низкий голос: - "ДРО тоне пала ТУТто!!" - (хлопая себя рукой по разным частям тела)
Это было здорово! Я научился воспроизводить все эти эмоции: я мог кричать, я мог смеяться, и все такое. Итальянский - восхитительный язык.
В нашем районе было много итальянцев. Однажды я катался на велосипеде, и какой-то водитель-итальянец рассердился на меня, высунулся из своего грузовика и, жестикулируя, заорал что-то вроде: - "Ме аРРУча ЛАМпе этта ТИче!" -
Я стоял как оплеванный. Что это значит? Что я должен орать в ответ?
Я спросил у своего школьного приятеля-итальянца, и он дал мне совет: "Просто отвечай: - "А те! А те!" - это значит: "Сам такой! Сам такой!"
Я решил, что это великолепная идея. Теперь я всегда кричал в ответ: "А те! А те!", не забывая размахивать руками. Когда я освоился с этим, я стал развивать свои способности дальше. К примеру, я еду куда-то на велосипеде, и какая-нибудь дамочка со своим автомобилем оказывается у меня на пути, и я кричу: "ПУцциа а ля маЛОче!" - и она убирается с дороги! Какой-то ужасный итальянский мальчишка ругается на нее своими ужасными итальянскими ругательствами!
Было не так уж просто распознать в моем итальянском фальшивку. Однажды, уже в Принстоне, я въезжал на своем велосипеде на стоянку Пальмеровской лаборатории, и кто-то загородил проезд. Я, по своему обыкновению, ору: "оРЕцце каБОНка МИче!", отчаянно жестикулируя и колотя тыльной стороной одной руки по ладони другой.
А чуть поодаль, на другой стороне большого газона, садовник-итальянец сажает цветы. Он бросает работу, машет руками и радостно кричит: - "РЕцца ма ЛИа!" -
Я не менее радостно кричу: - "РОНте БАЛЬта!" - Он не знал, а я не знал, что он сказал, а он не знал, что я сказал. Но все прошло отлично! Это было здорово! Это сработало! На самом деле, когда они слышат интонацию, они немедленно узнают свой итальянский - может быть, это миланский диалект, а не романский - какая разница. Главное, что он итаЛЬЯнец! Так что все идет превосходно. Но вы должны быть абсолютно уверены в себе. Продолжайте, как ни в чем не бывало, и все будет в порядке.
Однажды я приехал из колледжа домой на каникулы, и моя сестра была грустной, она чуть не плакала: ее девочки-скауты устраивали банкет "Отцы и дочки", а наш отец был в от езде, продавал униформы. Я сказал, что я могу пойти с ней, раз я ее брат (я на девять лет старше, так что это не было очень уж глупо).
Когда мы туда пришли, я немного посидел среди отцов, но они мне быстро надоели. Они пришли с дочками на этот маленький праздник, но говорили только о ценах на бирже - они не умели разговаривать с собственными детьми, и еще меньше - с чужими.
На этом банкете девочки развлекали нас всякими сценками, стихами, и так далее. Потом они вдруг вынесли какую-то странную штуку, похожую на фартук, с дыркой для головы наверху, и объявили, что теперь отцы будут развлекать _и_х_.
Каждый отец должен был встать, сунуть голову в эту дырку и сказать что-нибудь - один парень прочел "У Мэри был барашек" - и они не знали, что делать. Я тоже не знал, что делать, но когда я встал, я сказал им, что я сейчас прочту маленькое стихотворение, и я прошу прощения, что оно не на английском, но я уверен, что они все равно его оценят.
- А ТУЦЦО ЛАНТО -
- Поиси ди Паре -
- ТАНто САка ТУЛна ТИ, на РУта ТУчи ПУти ТИ ла.
РУНто КАта ЧАНто ЧАНта МАНто ЧИ ла ТИ да.
ЙАЛЬта КАра СУЛЬда МИ ла ЧАта ПИча ПИ но ТИ то БРАЛЬда пе те ЧИна нана ЧУНда лала ЧИНда лала ЧУНда!
РОНто пити КА ле, а ТАН то ЧИНто квинта ЛАЛЬда
О ля ТИНта далла ЛАЛЬта, ЙЕНта ПУча ТАЛЬта! -
Я прочел три или четыре подобных строфы, вложив туда все эмоции, которые я слышал на итальянском радио, и детей нельзя было остановить, они бегали по проходам и хохотали от удовольствия.
Когда банкет кончился, их воспитатель и какой-то учитель подошли ко мне и сказали, что они поспорили о моем стихотворении. Один из них думал, что оно на итальянском, а другой полагал, что это латынь. "Кто из нас прав?" - спросил меня учитель. "Спросите ваших подопечных", - посоветовал им я. "Они-то сразу поняли, что это за язык".
ТРИНАДЦАТЬ РАЗ
Однажды ко мне пришел учитель из местного колледжа и попросил меня прочесть там лекцию. Он предложил мне пятьдесят долларов, но я объяснил ему, что деньги меня не волнуют. "Это ведь _г_о_р_о_д_с_к_о_й_ колледж, верно?"
"Да"
Я вспомнил, какая бумажная канитель начиналась всякий раз, как я имел дело с государством, так что я улыбнулся и сказал: "Я с удовольствием прочитаю эту лекцию. Но с одним условием". Я выбрал число наобум и продолжал: "Я не буду подписываться больше тринадцати раз, включая подпись на чеке!"
Он тоже улыбнулся: "Тринадцать раз? Нет проблем"
И вот началось. Сперва я должен подписать что-то насчет того, что я лоялен по отношению к правительству, иначе мне нельзя читать лекцию в городском колледже. И я должен подписать это дважды, правда? Затем шла какая-то расписка для города - не помню какая. Очень скоро числа пошли вверх.
Я должен был расписаться в том, что занимаю отвечающую существу вопроса должность профессора, чтобы гарантировать (ведь это государственное дело!), что я не являюсь женой или другом какого-нибудь засевшего в колледже негодяя, который заплатит мне эти деньги безо всякой лекции. Нужно было гарантировать много всяких вещей, и подписей становилось все больше.
Парень, который сперва так мило улыбался, делался все мрачнее. Но все обошлось. Я подписался ровно двенадцать раз. Оставалась еще одна подпись на чеке, так что я спокойно отправился туда и прочел им лекцию.
Спустя пару дней этот парень зашел ко мне, чтобы отдать чек. Он имел жалкий вид. Он не мог отдать мне деньги, пока я не подпишу бумагу, что я действительно прочел лекцию.
Я сказал ему: "Если я подпишу бумагу, я не смогу подписать чек. Но т_ы_ был там. Ты слышал лекцию; почему бы тебе не подписать эту бумагу?"
"Слушай, - говорит он, - разве все это не глупо?"
"Нет. Мы договорились об этом с самого начала. Мы не думали, что дело действительно дойдет до тринадцати, но таков наш договор, и я думаю, мы должны его держаться".
Он сказал: "Слушай, я работал как вол, я обошел всех. Я испробовал в_с_е_, но они говорят, что это невозможно. Ты просто не можешь получить свои деньги, пока не подпишешь бумагу"
"Хорошо", - сказал я. "Я подписался двенадцать раз, и я прочел лекцию. Мне не нужны деньги"
"Но я не хочу так _п_о_с_т_у_п_а_т_ь_ с тобой"
"Не волнуйся. Дело сделано, все нормально"
На следующий день он позвонил мне. "Они не могут не дать тебе эти деньги. Они уже отсчитали эти деньги и списали их, так что они д_о_л_ж_н_ы заплатить их тебе"
"Прекрасно. Если они должны заплатить мне эти деньги, пусть они заплатят мне эти деньги"
"Но ты должен подписать бумагу"
"Я не буду подписывать бумагу"
Я поставил их в тупик. Не было такой графы для денег, которые человек заработал, но не хочет получать.
В конце концов они уладили это дело. Это отняло у них много времени и было совсем не просто - но я использовал тринадцатую подпись, чтобы получить деньги по чеку.
ВЗЛОМЩИК ВСТРЕЧАЕТ ВЗЛОМЩИКА
Открывать замки без ключа меня научил один парень, его звали Лео Лавателли. Оказывается, открыть обычный автоматический замок - вроде "американского" - очень просто. Вы вставляете отвертку в замочную скважину (сбоку, чтобы отверстие оставалось свободным) и пытаетесь повернуть ее. Она не поворачивается, потому что там внутри имеются штырьки, которые должны быть подняты на определенную высоту (ключом). Поскольку замок сделан не идеально точно, он в большей степени держится на одном штырьке, чем на всех остальных. Если вы теперь засунете туда специальной формы проволоку - скажем, канцелярскую скрепку с расплющенным концом, и будете тыкать ею во всех направлениях, вы рано или поздно поднимете этот единственный штырек, на который приходится большая часть нагрузки, как раз на нужную высоту. Замок чуть-чуть подается, так что первый штырек остается на месте - он уже не может опуститься назад. Теперь большая часть нагрузки приходится на другой штырек, и вы продолжаете действовать методом случайного тыка еще несколько минут, пока все штырьки не встанут как надо.
Отвертка постоянно соскальзывает, и вы слышите "тик-тик-тик", и это сводит вас с ума. Там есть такие маленькие пружинки, которые толкают штырьки назад, после того, как вынут ключ, и вы слышите, как они щелкают, когда вы убираете отвертку (иногда вы нарочно убираете отвертку, чтобы узнать, продвинулись ли вы хоть на шаг - может, вы давите слишком сильно, или еще что-нибудь не так). Так что вы действуете подобно Сизифу: всегда возвращаетесь к подножию горы.
В общем технология довольно проста, но требует практики. Нужно научиться давить на отвертку с определенной силой: достаточно сильно, чтобы удерживать штырьки в поднятом положении, но, самое главное, не настолько сильно, чтобы мешать им подниматься. Большинство людей не осознает, что не так уж трудно открыть те замки, на которые они без конца запирают себя и других.
Когда мы начинали работать над атомным проектом в Лос-Аламосе, все делалось в такой спешке, что ничего не было подготовлено как следует. Все наши секреты - всю информацию об атомной бомбе - мы держали в бюро, которые, если вообще имели замки, так только висячие, самое большее с тремя штырьками; открыть их было проще, чем банку пива.
Чтобы еще увеличить надежность, каждое такое бюро снабдили длинным железным прутом, проходящим через ручки ящиков, а этот прут, в свою очередь, крепился висячим замком.
Один парень говорит мне: "Смотри, какую новую штуку они добавили сюда
- сможешь ты теперь открыть бюро?"
Я посмотрел на бюро сзади и увидел, что задние стенки ящиков не сплошные. В каждой из них была щель с проволочным стержнем, по которому мог свободно перемещаться зажим (держащий бумаги в ящике). Я залез сзади в один из ящиков, отодвинул зажим и начал вытаскивать бумаги через щель одну за другой. "Гляди-ка! - сказал я, - не надо даже открывать замок".
В Лос-Аламосе мы чувствовали, что делаем одно общее дело, и мы считали своим долгом указывать на недостатки. Я все время объяснял, что эти штуки ненадежны, что хотя все _с_ч_и_т_а_ю_т их надежными из-за стальных прутьев и висячих замков, это ни черта не значит.
Если мне нужен был чей-нибудь отчет, а человек был в отъезде, я, чтобы показать, что замки ничего не дают, просто шел к нему в офис, открывал бюро и доставал нужную бумагу. Когда я кончал с ней работать, я возвращал ее назад: "Спасибо за отчет".
"Где ты его взял?"
"В твоем бюро"
"Но я _з_а_п_и_р_а_л_ его!"
"Я _з_н_а_ю_, что ты запирал его. Замки ненадежны"
В конце концов мы получили несколько новых бюро, которые имели кодовые замки фирмы "Мослер Сейф Компани". Там было три ящика. Когда верхний ящик был выдвинут, можно было свободно выдвинуть и два других. Чтобы открыть верхний ящик, нужно было повернуть ручку влево, вправо и снова влево, устанавливая числа кода, а затем установить число десять, - после этого внутри открывался шпингалет. Запереть бюро можно было, задвинув сперва оба нижних ящика, потом верхний, и заменив число десять любым другим, - тогда шпингалет поднимался обратно.
Это был, конечно, прямой, ничем не прикрытый вызов. Я обожаю загадки. Один парень пытается придумать защиту от другого парня; я должен перехитрить его!
Сначала следовало понять, как этот замок работает, так что я разобрал тот, который был на моем бюро. Устроен он был так. Три диска насажены на одну ось, один за другим, и в каждом диске имеется вырез. Чтобы замок можно было открыть, вырезы должны стоять в ряд, друг за другом, - тогда, если вы поставите число десять, маленькая фрикционная передача опустит шпингалет в образованный ими паз.
Чтобы крутить эти диски, на ручке с внутренней стороны имеется стерженек, и такой же стерженек торчит из первого диска на том же расстоянии от центра. Повернув ручку на один полный оборот, вы подцепляете первый диск.
С тыльной стороны первого диска тоже есть стерженек на том же расстоянии от центра, что и стерженек на лицевой стороне второго диска, так что когда вы повернули ручку дважды, вы подцепили уже второй диск.
Крутя ручку дальше, вы стерженьком, находящимся с тыльной стороны второго диска, цепляете стерженек на лицевой стороне третьего диска и поворачиваете третий диск в правильное положение, устанавливая первое кодовое число.
Теперь вы должны повернуть ручку в другую сторону на полный оборот, чтобы зацепить второй диск с другой стороны, и затем установить второе кодовое число, а с ним и второй диск.
Затем вы снова меняете направление и ставите на место первый диск. Теперь вырезы выстроились в ряд, и, выставив число десять, вы открываете бюро.
Я долго бился, но сделать ничего не мог. Я купил несколько руководств для взломщиков сейфов, но все они были похожи друг на друга. В начале книги вам рассказывают несколько историй о фантастических подвигах взломщиков сейфов, вроде женщины, попавшей в мясной холодильник и замерзающей там насмерть, но взломщик, вися вверх ногами, открывает его за две минуты. Или на дне океана лежат драгоценные меха, или золотые слитки, и взломщик ныряет туда и открывает сундук.
Во второй части книги вам объясняют, как взламывать сейфы. Тут начинаются всевозможные идиотские рекомендации вроде: "Имеет смысл попробовать дату в качестве кода, потому что многие люди любят использовать даты". Или: "Вникните в психологию владельца сейфа, подумайте, что он мог использовать при выборе кода". И "Секретарша часто боится забыть забыть код сейфа, поэтому она может записать его в одном из следующих мест: на ребре ящика стола, на списке фамилий и адресов..." и так далее.
Я все же _н_а_ш_е_л_ в этих книгах кое-что полезное о том, как открывать обычные сейфы; эта идея довольно проста. Обычные сейфы имеют еще одну ручку, наподобие дверной, и если с силой надавить на нее, то из-за неизбежных отклонений в размерах (как в случае замка) шпингалет, пытающийся пройти через вырезы в дисках (которые не стоят в ряд), давит больше на один диск, чем на другие. Когда вырез на этом диске заходит под шпингалет, раздается слабый щелчок, который можно услышать при помощи стетоскопа, или трение чуть-чуть уменьшается, и это можно почувствовать (натирать предварительно кончики пальцев наждачной бумагой не обязательно), и вы говорите себе: "Ага! Вот число!"
Вы не знаете, какое это число - первое, второе или третье, но вы запросто можете выяснить это, определив, сколько раз нужно повернуть ручку в другую сторону, чтобы снова услышать такой же щелчок. Если чуть меньше одного полного оборота - это первый диск, если чуть меньше двух - второй (с учетом поправки на толщину стерженьков).
Этот полезный прием проходит только с обычными сейфами, у которых есть еще одна ручка, так что я по-прежнему не знал, что мне делать.
Я пробовал применять к этим бюро всякие вспомогательные приемы; пытался, например, не открывая верхний ящик, отодвинуть задвижки двух нижних: откручивал винт на передней стенке и шарил внутри проволокой с петлей на конце.
Я крутил ручку очень быстро, а потом сразу ставил на десять, надеясь, что возросшее трение каким-то образом поставит диски в нужное положение. Я испробовал _р_е_ш_и_т_е_л_ь_н_о_ все. Я был в отчаянии.
Я также произвел некоторые систематические изыскания. К примеру, типичный код был 69-32-21. Откроют ли сейф числа, близкие к этим? Если первое число 69, годится ли 68? Или 67? Для наших замков ответ был "да" для обоих, но 66 уже не годилось. Точно так же можно было промахнуться на два в большую сторону. Значит, проверять нужно лишь одно число из пяти: нуль, пять, десять, пятнадцать и так далее. Проверяя таким образом двадцать чисел из ста, мы получаем 8000 вариантов, вместо 1_000_000 вариантов при проверке всех возможных кодов.
Следующий вопрос был, за какое время я смогу перебрать эти 8000 вариантов. Предположим, первые два числа я набрал правильно, скажем, это числа 69-32, но я этого не знаю - я набрал 70-30. Теперь я могу пробовать двадцать возможных третьих чисел, не устанавливая каждый раз заново первые два. Пусть теперь я правильно набрал только первое число. Попробовав двадцать вариантов третьего числа, я двигаю второй диск лишь самую малость, и снова пробую двадцать вариантов третьего числа.
Я все время упражнялся на своем собственном сейфе, так что я мог делать все это чертовски быстро, не сбиваясь и не путая первое число. Подобно цирковому жонглеру, я добился абсолютного ритма и мог перебрать 400 вариантов кода меньше, чем за полчаса. Стало быть, я мог открыть сейф самое большее за восемь часов - в среднем за четыре часа.
В Лос-Аламосе был еще один парень, его звали Стейли, который тоже любил возиться с замками. Мы то и дело обсуждали эту проблему, но оба мы немногого добились. Когда мне пришла в голову идея, как открыть сейф в среднем за четыре часа, мне захотелось показать это Стейли, так что я пошел в один из офисов вычислительной лаборатории и спросил: "Вы не возражаете, если я использую ваш сейф? Я хочу показать кое-что Стейли".
В это время туда зашли несколько парней - техники или программисты - и один из них кричит: "Эй, все, глядите, Фейнман сейчас покажет Стейли, как открывать сейф, ха, ха, ха!" На самом деле я не собирался открывать сейф; я только хотел показать Стейли, как быстро перебирать два последних числа кода, не сбиваясь и не устанавливая каждый раз заново первое число.
Я начал: "Предположим, первое число - сорок, а в качестве второго числа мы пробуем пятнадцать. Мы крутим туда, потом ставим десять; снова туда, на пять дальше, и снова обратно, на десять, и так далее. Вот мы перебрали все возможные третьи числа. Теперь мы пробуем двадцать в качестве второго числа: мы крутим туда, потом на десять; на пять дальше, на десять; еще на пять дальше, на десять, ЩЕЛК!" Моя челюсть отвисла: первое и второе число оказались верными!
Никто не видел выражения моего лица, потому что я стоял к ним спиной. Стейли был очень удивлен, но мы оба быстро сообразили, что случилось, и я эффектным жестом распахнул верхний ящик и, как ни в чем не бывало, закончил: "И дело в шляпе!"
Стейли подыграл мне: "Я все понял; это замечательный метод" - и мы ушли. Все были поражены. Это было чистое везение. Теперь я имел репутацию н_а_с_т_о_я_щ_е_г_о_ взломщика сейфов.
У меня ушло два с половиной года, чтобы дойти до этого (я ведь еще заодно работал над бомбой!), но я решил, что я победил эти сейфы, в том смысле, что если бы возникла реальная проблема - если бы кто-нибудь исчез или умер, и никто другой не знал бы кода, а содержимое сейфа было бы необходимо - я смог бы открыть его. После несообразных подвигов всех этих взломщиков в книгах это казалось мне вполне приличным достижением.
В Лос-Аламосе некуда было пойти развлечься, а как-то развлекаться надо было; играть с Мослеровским замком моего бюро было одним из моих развлечений. Однажды я заметил интересную вещь: когда верхний ящик выдвинут, а на циферблате оставлено десять (что всегда происходит, когда кто-то открыл бюро и вынимает из него бумаги), шпингалет по-прежнему опущен. Что значит, что шпингалет по-прежнему опущен? Это значит, что он находится в пазу, образованном тремя дисками, которые по-прежнему стоят как надо. А-а-а-а-а!
Если я теперь чуть поверну ручку, шпингалет поднимется; если я сразу вернусь на десять, он опять опустится, потому что паз все еще существует. Если я буду отходить каждый раз на пять чисел дальше, в какой-то момент шпингалет уже не опустится обратно, когда я вернусь к десятке: я повернул первый диск и разрушил паз. Последнее число, после которого шпингалет еще опускался, - это последнее число кода!
Я тут же понял, что я могу точно так же узнать и второе число: раз я уже знаю третье, я могу крутить ручку в другую сторону и сдвигать первый диск все дальше и дальше, пока он не зацепит второй и не разрушит паз. Последнее число, при котором шпингалет все еще опускался, будет вторым числом кода.
Если бы у меня хватило терпения, я мог бы узнать таким способом все три числа, но определять первое число таким хитрым путем будет куда более хлопотным делом, чем просто попробовать на запертом бюро все двадцать вариантов кода с уже известными вторым и третьим числами.
Я тренировался и тренировался, пока не научился извлекать два последних числа из открытого бюро, почти не глядя на циферблат. Теперь, когда я обсуждал физические проблемы у кого-нибудь в офисе, я прислонялся к открытому бюро и, вроде как иногда рассеянно играют связкой ключей, когда говорят, я покручивал себе ручку вперед и назад, вперед и назад. Время от времени я щупал пальцем шпингалет, так что мне не нужно было смотреть, опускается он еще или нет. Так я узнал последние два числа для многих бюро. Когда я возвращался к себе, я записывал эти числа на листке бумаги, который я хранил внутри замка моего бюро. Я разбирал замок каждый раз, чтобы достать листок - я считал это место очень надежным.
Очень скоро я стал набирать авторитет; происходило примерно вот что. Кто-нибудь окликал меня: "Эй, Фейнман! Кристи нет в городе, а нам нужен документ из его сейфа - ты можешь открыть его?"
Если я знал, что для этого сейфа у меня нет двух последних чисел, я просто говорил: "Прости, но я не могу сейчас помочь тебе; у меня такая-то срочная работа". В противном случае я говорил: "Ясное дело, могу, но мне нужно сходить за инструментами". Инструменты мне были ни к чему, но я шел в свой офис, открывал бюро, доставал свой листок и смотрел: "Кристи - 35, 60". Затем я брал отвертку, шел в офис Кристи и закрывал за собой дверь. Само собой, не следует показывать всем и каждому, как это делается!
Я оставался один и открывал сейф за пару минут. Все, что мне нужно было сделать - это попробовать самое большее двадцать первых чисел; потом я садился рядом и читал какой-нибудь журнал, минут пятнадцать-двадцать. Не стоило создавать впечатление, что это слишком просто; кто-нибудь мог смекнуть, что здесь дело нечисто! Потом я распахивал дверь и объявлял: "Он открыт".
Люди думали, что я открываю эти сейфы с нуля. Я поддерживал их убеждение, возникшее после того случая со Стейли, что я могу открыть мертвый сейф. Никто не догадался, что я извлекал из их сейфов два последних числа, несмотря на то - а может быть, именно потому - что я делал это _в_с_е_ время, как карточный шулер, который всюду появляется с колодой карт.
Я часто ездил в Окридж проверять технику безопасности на урановом заводе. Все это происходило в постоянной спешке, потому что время было военное, и однажды мне пришлось поехать туда в выходные. Было воскресенье, и мы собрались в офисе одного парня - какой-то генерал, глава или вице-президент какой-то компании, еще несколько важных шишек и я. Мы должны были обсудить доклад, лежавший в сейфе у этого парня - в потайном сейфе - как вдруг до него дошло, что он не знает кода. Только его секретарша знала код; он позвонил ей, и оказалось, что она уехала на пикник в горы.
Пока все это происходило, я спросил: "Вы не возражаете, если я повожусь с сейфом?"
"Ха, ха, ха - сколько угодно!" Я подошел к сейфу и стал с ним возиться.
Они принялись обсуждать, где бы достать автомобиль, чтобы поехать и найти секретаршу, и парень сгорал со стыда, потому что все эти люди стояли и ждали, а он, как последний болван, не мог открыть свой собственный сейф. На него уже начинали злиться, обстановка накалялась, и тут ЩЕЛК! - сейф открылся.
За десять минут я открыл сейф, содержащий всю секретную документацию по этому заводу. Это их ошеломило. Очевидно, надежность этих сейфов не так уж надежна. Это был страшный удар: все эти "совершенно секретные" штучки, высшие тайны, заперты в этом чудесном потайном сейфе, а этот парень открывает его за десять минут!
Конечно, я смог открыть этот сейф благодаря своей вечной привычке снимать два последних числа. Когда я приезжал в Окридж месяцем раньше, я был в том же офисе, и сейф был открыт, и я машинально определил два последних числа - это уже превратилось в манию. Хотя я не записал их тогда, я все же смог их смутно припомнить. Сперва я попробовал 40-15, потом 15-40, но результат был нулевой. Тогда я попробовал 10-45 со всеми первыми числами, и сейф открылся.
Похожая история произошла еще раз, когда я снова приехал в Окридж на выходные. Я написал отчет, который должен был утвердить один полковник; отчет лежал у него в сейфе. Все остальные хранили документы в бюро, таких же, как у нас, в Лос-Аламосе, но он был полковник, так что у него был куда более внушительный сейф, с двумя дверцами и громадными рукоятками, посредством которых из корпуса выдвигались четыре стальных прута толщиной три четверти дюйма каждый. Тяжелые латунные дверцы распахнулись, полковник извлек мой отчет и сел его читать.
До этого мне не приходилось видеть по-настоящему _х_о_р_о_ш_и_х сейфов, поэтому я спросил его: "Вы не станете возражать, если я осмотрю ваш сейф, пока вы читаете отчет?"
"Валяйте", - ухмыльнулся он, уверенный, что я для его сейфа не опасен.
Я посмотрел на обратную сторону массивной латунной дверцы и обнаружил, что ручка, которой устанавливают код, связана с маленьким замком, в точности таким же, как на моем бюро в Лос-Аламосе. Та же компания, тот же маленький шпингалет; разница только в том, что когда шпингалет опущен, громадные рукоятки, торчащие из сейфа, могут могут раздвинуть несколько стержней, и при помощи целой кучи рычагов вы можете втащить обратно в корпус все эти стальные прутья толщиной три четверти дюйма. Оказалось, что весь сложный механизм зависит от этого маленького шпингалетика.
Исключительно из профессионального интереса, чтобы у_б_е_д_и_т_ь_с_я, что замок действительно такой же, я определил два числа тем же способом, какой я применял для бюро.
Полковник в это время читал мой отчет. Когда он кончил, он сказал: "Хорошо, все в порядке", положил отчет в сейф, ухватился за громадные рукоятки и захлопнул тяжелые дверцы. Это звучало очень неплохо, когда они закрылись, но я знал, что все это одна психология, потому что по сути это все та же до слез знакомая система.
Я не мог удержаться, чтобы не подколоть его самую малость (у меня всегда была слабость к этим военным в таких замечательных блестящих мундирах), и я сказал: "Судя по тому, с каким видом вы закрыли сейф, вы, кажется, считаете, что его содержимое находится в полной безопасности".
"Еще бы"
"Вы так думаете только потому, что штатские называют это сейфом" (Я нарочно вставил слово "штатские", чтобы получилось, что штатским удалось одурачить полковника)
Он очень рассердился: "Вы что, не считаете этот сейф надежным?"
"Хороший взломщик откроет его за тридцать минут"
"Можете _в_ы_ открыть его за тридцать минут?"
"Я сказал - _х_о_р_о_ш_и_й взломщик. У меня это займет почти сорок пять".
"Отлично!" - говорит он. "Моя жена ждет меня дома с ужином, но я останусь здесь и полюбуюсь на вас, а _в_ы_ сейчас же сядете и будете корпеть над этим чертовым сейфом сорок пять минут, и _н_е_ откроете его!" Он уселся в свое большое кожаное кресло, задрал ноги на стол и стал читать газету.
Я с уверенным видом беру стул, ставлю его около сейфа, усаживаюсь и начинаю крутить ручку в разные стороны, просто чтобы создать видимость работы.
Минут через пять - это довольно большой срок, если вы просто сидите и ждете - он стал терять терпение: "Ну что, как ваши успехи?"
"В таких делах успех может быть только один - открыть сейф"
Я решил, что через пару минут будет в самый раз, и принялся за дело всерьез; две минуты спустя, ЩЕЛК - сейф открылся.
Челюсть полковника отвисла, а глаза вылезли из орбит.
"Полковник", - сказал я торжественно, - послушайте, что я скажу вам об этих замках: когда дверца сейфа или верхний ящик бюро открыты, совсем нетрудно определить код. Именно это я и сделал, пока вы читали мой отчет, но только для того, чтобы указать вам на эту опасность. Вы должны приказать, чтобы все сотрудники запирали свои бюро на время работы, потому что когда эти бюро открыты, они очень, очень уязвимы".
"О-о-о! Я понимаю! Это очень интересно!" Теперь мы были с ним заодно.
Когда я приехал в Окридж в следующий раз, все секретарши и вообще все, кто знал меня, просили: "Не ходи здесь! Не ходи здесь!"
Оказалось, полковник разослал всем служащим завода записку: "Во время последнего визита мистера Фейнмана видели ли вы его в служебное или неслужебное время в вашем офисе, поблизости от вашего офиса или проходящим через ваш офис?" Кто-то ответил "да", другие ответили "нет". Те, кто ответили "да", получили вторую записку: "Пожалуйста, смените код вашего сейфа".
Полковник принял решение: опасность представлял _я_. И из-за меня все они должны были сменить свои коды. Это целая проблема - менять код и запоминать новый, так что все они сердились на меня и не хотели, чтобы я к ним приближался: может, им придется менять код еще раз. Надо ли говорить, что их бюро по-прежнему оставались открытыми во время работы!
В Лос-Аламосе была специальная библиотека, где хранились все документы, которые мы когда-либо писали. Это была комната без окон с бетонными стенами и большой красивой дверью, на которой был железный штурвал, и он мог вращаться - как в банковских подвалах. Во время войны я сделал попытку рассмотреть эту дверь поближе. Среди библиотекарей была одна моя знакомая девушка, и я упросил ее дать мне немного поиграть с дверью. Дверь меня очаровала: на ней был самый большой замок, какой я когда-либо видел! Я обнаружил, что я никак не смогу использовать свой метод извлечения двух последних чисел, чтобы проникнуть внутрь. К сожалению, поворачивая рукоятку, когда дверь была открыта, я заставил замок сработать, так что он торчал наружу, и дверь не могли закрыть, пока не пришла та девушка и не отперла его снова. Это был конец моего знакомства с дверью. У меня не было времени, чтобы разобраться, как работает замок; он был далеко за пределами своих возможностей.
Послевоенным летом я снова приехал в Лос-Аламос из Корнелла, где я читал лекции в течение учебного года: я должен был написать несколько бумаг и закончить кое-какую работу. В самый разгар работы мне понадобилось сослаться на один документ, который я писал давно и плохо помнил; теперь он был в библиотеке.
Я пошел за документом и увидел солдата, который расхаживал туда-сюда с винтовкой в руках. Была суббота, а после войны библиотека была закрыта по субботам.
Тогда я вспомнил, что сделал мой друг, Фредрик де Хоффман. Он работал в отделе рассекречивания. После войны военные решили рассекретить некоторые документы, и он должен был так часто ходить в библиотеку и обратно - взглянуть на этот документ, взглянуть на тот документ, проверить это, проверить то - что он чуть не свихнулся! И он скопировал все документы - все секреты атомной бомбы - и держал их в девяти бюро в своем офисе.
Я пошел к его офису, и там горел свет. Казалось, кто-то - может, его секретарша - просто вышел на пару минут, так что я стал ждать. Пока я ждал, я от нечего делать начал крутить ручку на одном из бюро (кстати говоря, у меня не было двух последних чисел для этих сейфов; они были установлены после войны, когда я уже уехал).
Я начал вертеть эту ручку, и я подумал о тех руководствах для взломщиков. Я сказал себе: "Я никогда не принимал всерьез приемы, описанные в этих книгах, и потому не пытался их применять. Посмотрим, однако, нельзя ли открыть сейфы де Хоффмана по всем правилам науки?"
Первое - секретарша: она боится забыть код, поэтому она записывает его где-нибудь. Я начал осматривать места, указанные в книгах. Ящик стола был заперт, но это был обычный замок, Лео Лавателли научил меня открывать такие - _п_и_н_г_! Я посмотрел на край ящика: пусто.
Потом я просмотрел бумаги в ящике. Я нашел листок бумаги, который есть у каждой секретарши, с тщательно выведенными греческими буквами - чтобы они могли узнавать их в математических формулах - и их названиями. И на этом листке, вдоль верхнего края, было небрежно написано: "пи=3.14159". Это шесть цифр, и с какой стати секретарше знать численное значение пи? Это было очевидно, другого объяснения быть не могло!
Я подошел к ближайшему бюро и попробовал: 31-41-59. Замок не открылся. Тогда я попробовал 59-41-31. Опять ничего не вышло. Тогда 95-14-13. Прямо, задом наперед, вверх ногами, так и этак - ничего!
Я закрыл ящик стола и уже выходил из комнаты, когда снова вспомнил о своих руководствах: "Затем попробуйте психологический метод". Я сказал себе: "Фредди де Хоффман - как раз - такой - человек, который может использовать математическую константу для кода своего сейфа".
Я вернулся к бюро и попробовал 27-18-28 - ЩЕЛК! Замок открылся! (Вторая по важности математическая константа после пи - это основание натуральных логарифмов e: 2,71828...) Там было девять бюро, и я открыл первое, а документ, который был мне нужен, был в другом - они лежали в алфавитном порядке по авторам. Я попробовал второе бюро: 27-18-28 - ЩЕЛК! Оно открывалось тем же кодом. Я подумал: "Это _в_е_л_и_к_о_л_е_п_н_о_! Я открыл все секреты атомной бомбы. Но если я собираюсь рассказывать эту историю, я должен убедиться, что все коды на самом деле одинаковые!" Несколько бюро стояли в соседней комнате, и я попробовал 27-18-28 на одном из них, и замок открылся. Я открыл уже три сейфа - везде одно и то же.
Я подумал: теперь _я_ мог бы написать руководство для взломщиков сейфов, которое переплюнуло бы любое другое, потому что в начале я рассказал бы, как я открыл сейфы, содержимое которых было более ценным, чем у любого другого сейфа, который кто-нибудь когда-нибудь взламывал - кроме, конечно, человеческой жизни - но что касается мехов или золотых слитков, я затмил их всех: я открыл сейфы, которые содержали все секреты атомной бомбы: технология производства плутония, процесс очистки, критическая масса, принцип действия бомбы, как порождаются нейтроны, устройство бомбы, размеры - вся информация, которая была известна в Лос-Аламосе, _д_о_ п_о_с_л_е_д_н_е_й_ з_а_п_я_т_о_й_!
Я вернулся ко второму бюро и вытащил документ, который был мне нужен. Потом я взял толстый красный карандаш и листок желтой бумаги, лежавший неподалеку, и написал: "Я одолжил документ #LA4312. Фейнман - взломщик сейфов". Я положил записку поверх бумаг и закрыл бюро.
Затем я подошел к тому бюро, которое я открыл первым, и написал еще одну записку: "Это было не сложнее открыть, чем то. Умный Парень", и запер бюро снова.
Затем в другом бюро, в другой комнате, я оставил записку: "Когда все коды одинаковые, одно открыть так же просто, как другое. Тот Же Парень", и запер его тоже. Я вернулся к себе в офис и стал писать отчет.
Вечером я пошел в кафетерий поужинать. Там был Фредди де Хоффман. Он сказал, что он идет работать в свой офис, и я пошел с ним, просто чтобы повеселиться.
Он начал работать и скоро пошел в соседнюю комнату к одному из стоявших там бюро - такой возможности я не учел - и его угораздило открыть как раз то бюро, куда я положил третью записку. Он выдвинул ящик и заметил там посторонний объект - такой яркий желтый лист бумаги, на котором что-то нацарапано ярко-красным карандашом.
Я читал в книгах, что когда кто-то сильно испуган, его лицо становится болезненно-желтым, но я раньше никогда этого не видел. Так вот, это чистая правда. Его лицо стало серым, желто-зеленым - было действительно страшно смотреть. Трясущейся рукой он вытащил листок. "Ч-ч-что это?" - выговорил он, весь дрожа.
Записка гласила: "Когда все коды одинаковые, одно открыть так же просто, как другое. Тот Же Парень".
"Что это значит?" - спросил я.
"Все к-к-коды моих сейфов од-д-динаковы!" - произнес он, заикаясь.
"Это не слишком удачная идея"
"Т-теперь я это п-понимаю!" - пролепетал он, потрясенный.
Другое следствие оттока крови от лица - это, должно быть, нарушение работы мозга. "Он написал, кто он! Он написал, кто он!" - запричитал вдруг Фредди.
- "Что?" - (я не подписал эту записку)
"Да-да, это _т_о_т_ ж_е _п_а_р_е_н_ь, который пытался проникнуть в Здание Омега!"
Всю войну, и даже после нее, ходили эти бесконечные слухи: "Кто-то пытался проникнуть в Здание Омега!" При работе над бомбой во время войны проводились эксперименты, в которых собирали вместе столько урана, чтобы цепная реакция только лишь началась. Они позволяли одной порции падать с_к_в_о_з_ь_ другую; в момент контакта начиналась реакция, и они измеряли, сколько выделяется нейтронов. Взрыва не происходило, потому что контакт быстро прерывался, и реакция затухала. Она все же заходила достаточно далеко, чтобы можно было убедиться, что все идет как надо, в нужном темпе и вообще в полном соответствии с теорией - _ч_р_е_з_в_ы_ч_а_й_н_о_ опасный эксперимент!
Разумеется, этот эксперимент проводился не в центре Лос-Аламоса, а за несколько миль, в изолированном каньоне, отделенном от поселка цепочкой холмов. Вокруг Здания Омега имелась ограда и стояли сторожевые вышки. Среди ночи, когда все спокойно, какой-то кролик выбегает из чащи, впиливается в ограду и поднимает шум. Солдат стреляет. Прибегает дежурный лейтенант. Что говорит солдат - что это был всего лишь кролик? Нет. "Кто-то пытался проникнуть в Здание Омега, а я его отпугнул!"
Ну, де Хоффман был бледный и дрожащий, и он не понимал, что в его логических построениях есть одно слабое место: было совсем не очевидно, что тот же парень, который пытался проникнуть в Здание Омега - это тот же парень, который стоит рядом с ним.
Он спросил меня, что ему делать.
"Ну, посмотри, не пропали ли какие-нибудь документы"
"Вроде бы все в порядке. Кажется, ничего не пропало"
Я попытался направить его к тому бюро, из которого я вынул мой документ. "Ну, э-э-э... если все коды одинаковые, может, он взял что-нибудь из другого бюро?"
"Действительно!" - говорит он, идет обратно в офис, открывает первое бюро и обнаруживает там мою вторую записку: "Это было не сложнее открыть, чем то. Умный Парень"
К этому времени ему уже было все равно, что "Тот Же Парень", что "Умный Парень": ему было совершенно ясно, что это тот самый парень, который пытался проникнуть в Здание Омега. Поэтому убедить его открыть бюро, в котором лежала моя первая записка, было особенно трудно, и я не помню, как я уговорил его сделать это.
Он начал открывать бюро, а я стал уходить по коридору, потому что я опасался, что, когда он поймет, кто сыграл с ним такую шутку, он перережет мне горло!
Так и есть: он бежит за мной по коридору; но вместо того, чтобы рвать и метать, он почти обнимал меня, таким огромным было его облегчение, что эта кошмарная история с похищением атомных секретов - это был всего лишь проказничающий я.
Спустя несколько дней де Хоффману понадобилась какая-то бумага, лежавшая в сейфе Керста. Дональд Керст уехал к себе в Иллинойс, и до него было не добраться. "Если ты смог открыть все _м_о_и_ сейфы, используя психологический метод, - сказал мне де Хоффман (я рассказал ему, как я это сделал) - может, тебе удастся таким же образом открыть сейф Керста?"
О той истории уже ходили слухи, и несколько человек пришли посмотреть на этот фантастический процесс: как я буду открывать сейф Керста - мертвый. Одиночество было мне теперь ни к чему. У меня не было двух последних чисел для сейфа Керста, а чтобы использовать психологический метод, мне нужны были люди, знавшие Керста.
Мы все пошли в офис Керста, и я проверил ящики в поисках подсказки - ничего. Затем я спросил их: "Какой код мог использовать Керст - математическую константу?"
"О, нет!" - говорит де Хоффман. "Керст сделал бы что-нибудь очень простое".
Я попробовал 10-20-30, 20-40-60, 60-40-20, 30-20-10. Ничего.
Тогда я спросил: "Как вы думаете, мог он использовать дату?"
"О, да!" - согласились они. "Он как раз такой человек, который может использовать дату".
Мы попробовали разные даты: 8-6-45, когда сбросили бомбу; 86-19-45; такую дату; другую дату; дату начала проекта. Ничего не подходило.
К этому времени большая часть людей разошлась. У них не хватило терпения смотреть, как я это делаю, но ведь единственный способ решить такую проблему - это терпение!
Я решил попробовать все, начиная приблизительно с 1900 и до текущего года. Кажется, что это очень много, но это не так: первое число - это месяц, один из двенадцати, и я могу проверять только три числа - десять, пять и нуль. Второе число - день, от одного до тридцати одного, и я могу проверять шесть чисел. Третье число - год, в то время это было только сорок семь чисел, и мне нужно было проверять девять. Так что вместо 8000 вариантов мы имеем всего 162, а это я мог перебрать за пятнадцать-двадцать минут.
К сожалению, я начал с месяцев с большими номерами, потому что, когда я наконец открыл сейф, код был 0-5-35.
Я повернулся к де Хоффману: "Что случилось с Керстом около 5 января 1935 года?"
"Его дочь родилась в 1936", - отвечает он. "Наверно, это ее день рождения"
Теперь я открыл уже два мертвых сейфа. Мое мастерство росло. Я стал профессионалом.
Тем же летом после войны парень из хозяйственного отдела пытался вывезти оборудование, купленное на государственные деньги и ставшее теперь ненужным, чтобы потом продать его; в том числе и сейф Капитана. Мы все знали об этом сейфе. Когда Капитан приезжал в Лос-Аламос во время войны, он решил, что бюро недостаточно надежны для секретов, которые будут известны _е_м_у_, так что ему пришлось завести специальный сейф.
Офис Капитана был на втором этаже одного из шатких деревянных домиков, в которых мы все работали, а сейф, который он распорядился установить, был стальной и тяжелый. Рабочим пришлось положить деревянный настил и использовать особые домкраты, чтобы поднять его по лестнице. Так как у нас было мало развлечений, все мы собрались, чтобы посмотреть, как этот здоровенный сейф с невероятными усилиями поднимают в офис Капитана, и отпускали шуточки насчет того, какого рода секреты он станет там держать. Один парень сказал, что не худо бы нам держать наши бумаги в его сейфе, а он пусть кладет свои бумаги в наши бюро. Так что этот сейф был всем известен.
Парень из хозяйственного отдела хотел его продать, но прежде нужно было извлечь его содержимое, а код был известен только Капитану, который был на Бикини, и Альварецу, который его забыл. Парень попросил меня открыть сейф.
Я поднялся в бывший офис Капитана и сказал секретарше: "Почему вы не позвоните Капитану и не спросите код у него?"
"Я не хочу его беспокоить", - отвечает она.
"Но вы собираетесь побеспокоить меня, часов этак на восемь. Я не стану ничего делать, если вы не попытаетесь с ним связаться"
"Хорошо, хорошо!" Она подняла телефонную трубку, а я пошел в другую комнату взглянуть на сейф. Он стоял там, громадный, стальной сейф, и его дверцы были распахнуты настежь.
Я вернулся к секретарше: "Он открыт"
"Невероятно!" - поразилась она и положила трубку назад.
"Нет" - объяснил я. "Он уже _б_ы_л_ открыт"
"О! Наверное, хозяйственному отделу в конце концов удалось его открыть"
Я иду к парню из хозяйственного отдела: "Я поднялся к сейфу, и он уже был открыт".
"О, да" - говорит он. "Простите, что я вас не предупредил. Я послал нашего слесаря сверлить его, но прежде, чем он начал сверлить, он попробовал открыть его, и он его открыл"
Так! Первая информация: в Лос-Аламосе теперь есть штатный слесарь. Вторая информация: этот человек умеет сверлить сейфы - искусство, мне совершенно неизвестное. Третья информация: он может открыть мертвый сейф - за несколько минут. Это _н_а_с_т_о_я_щ_и_й профессионал, н_а_с_т_о_я_щ_и_й источник информации. С таким парнем надо познакомиться.
Я узнал, что этого слесаря наняли после войны (когда не так заботились о секретности) специально для подобных случаев. Оказалось, что работы по взламыванию сейфов у него не очень много, и он заодно чинит Марчентовские арифмометры, которые мы использовали при работе над бомбой. Во время войны я тоже постоянно чинил их - так что у меня был повод для знакомства.
Вообще-то я никогда не скрывал своего желания познакомиться с кем-то и не искал поводов: я просто подходил и представлялся. Но тут был особый случай: было слишком важно познакомиться с этим человеком, и, кроме того, я знал, что прежде, чем он расскажет мне хоть один из своих секретов взламывания сейфов, мне придется доказать, что я достоин этого.
Я выяснил, где находится его мастерская - в подвале сектора теоретической физики, где я работал - и я знал, что он чинит арифмометры по вечерам, когда ими никто не пользуется. Для начала я стал проходить мимо его двери каждый вечер, когда шел в свой офис. И все. Я просто проходил мимо.
После нескольких вечеров я стал говорить "привет". Спустя немного, когда он увидел, что один и тот же парень проходит мимо каждый вечер, он тоже стал говорить "привет" или "добрый вечер".
Еще несколько недель медленного продвижения вперед, и я вижу, что он чинит Марчентовские арифмометры. Я ничего не сказал ему о них: еще не время.
Постепенно наши диалоги стали чуть длиннее: "Привет! Я вижу, у вас много работы!"
"Да, много работы", - все в таком роде.
Наконец, прорыв: он предлагает мне пообедать вместе. Дело идет на лад. Каждый вечер мы обедаем вместе. Я завожу разговор о счетных машинах, и он говорит мне, что у него проблема. Он пытается выстроить в ряд несколько пружинных колесиков, и у него нет нужного инструмента, или еще что-то в этом роде; он бьется над этим уже целую неделю. Я говорю ему, что мне приходилось работать с этими машинами во время войны, и "Вот что: вы вечером оставьте эту машину снаружи, а я завтра на нее гляну"
"Хорошо", - говорит он, в полном отчаянии.
На следующий день я осмотрел эту штуку и попытался насаживать колесики, держа их всех в одной руке. Они моментально соскакивали обратно. Я подумал: "Если он делал это целую неделю, и я делаю это, и ничего не получается, значит, это _д_е_л_а_е_т_с_я_ не так!" Я остановился и очень внимательно осмотрел колесики, и я заметил, что в каждом из них была маленькая дырочка - просто маленькая дырочка. Тут меня осенило: я насадил первое колесико и продел в маленькую дырочку кусок проволоки. Потом я насадил второе колесико и продел проволоку сквозь него. Потом еще одно, и еще одно - словно бусы на нитку - и я насадил их все с первой попытки, выровнял, вытащил проволоку, и все было в порядке.
Тем же вечером я показал ему маленькую дырочку, и как я это сделал, и с того дня мы стали много говорить о машинах; мы стали друзьями. В его мастерской была масса закуточков, где лежали полуразобранные замки, и части сейфов тоже. О, как они были прекрасны! Но я все еще ни слова не сказал ему о замках и сейфах.
Наконец, я счел, что пора, момент созрел, и я решил скормить ему небольшую приманку, насчет сейфов: я расскажу ему единственную стоящую вещь, которую я знаю о них - что когда они открыты, можно определить два последних числа кода. "Эге!" - воскликнул я, осматривая его закуточки, - "Я вижу, ты работаешь с мослеровскими сейфами"
"Да"
"А знаешь, эти замки ненадежны. Если сейф открыт, можно узнать два последних числа..."
"Ты можешь?" - спросил он, наконец-то проявляя какой-то интерес.
"Да"
"Покажи". Я показал ему, как это делается, и он повернулся ко мне: "Как тебя зовут?" За все это время мы ни разу не спросили друг у друга фамилий.
"Дик Фейнман".
"Боже! Так ты - Фейнман!" - произнес он с благоговением, - "Великий взломщик сейфов! Я слышал о тебе; я так долго мечтал познакомиться с тобой! Я хочу научиться у тебя, как взламывать сейфы".
"Что ты имеешь в виду? Ты же умеешь брать мертвые сейфы".
"Нет".
"Слушай, я знаю о сейфе Капитана, и я все это время лез из кожи вон, потому что _я_ хотел познакомиться с _т_о_б_о_й_. И ты заявляешь мне, что ты не умеешь брать мертвые сейфы".
"Так оно и есть".
"Но ты, во всяком случае, умеешь сверлить сейфы".
"Этого я тоже не умею".
"ЧТО?" - вскричал я. "Парень в хозяйственном отделе сказал, что ты собрал инструменты и пошел наверх сверлить сейф Капитана".
"Представь, что ты работаешь слесарем, - говорит он, - и к тебе в подвал спускается парень и требует, чтобы ты пошел сверлить сейф. Что бы ты сделал?"
"Ну, - ответил я, я бы для виду пособирал инструменты, взял бы их и пошел бы к сейфу. Потом я нацелил бы дрель в произвольное место на сейфе и стал бы делать "з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з", и сохранил бы работу".
"Это в точности то, что я собирался сделать".
"Но ты открыл его! Ты должен знать, как взламывать сейфы".
"О, да. Я знал, что замки приходят с завода с кодами 25-0-25 или 50-25-50, и я подумал: "Кто знает, может быть, этот парень не удосужился сменить код", и второй код подошел".
Так что я таки _у_з_н_а_л_ от него кое-что - что он взламывал сейфы тем же мистическим методом, что и я. Но еще более удивительным было другое: что эта большая шишка _К_а_п_и_т_а_н_ потребовал самый-самый лучший сейф, и он заставил людей приложить все те сверхъестественные усилия, чтобы втащить эту штуку к нему в офис, и он даже не удосужился установить код.
Я ходил по офисам в нашем здании, пробуя те два заводских кода, и я открыл примерно один сейф из пяти.
Мужская дружба., поулыбало так по доброму...
---------------------------------------------------------
Во времена моей студенческой молодости моим соседом по комнате был парень по имени Сергей. У него было девушка с нашего курса по имени Наташа. Однажды Сергей вышел из комнаты по каким-то срочным делам, оставив нас с Наташей одних и обещав через минуту вернуться. Я лежал на кровати и что-то читал. Наташа рассматривала журнал, сидя на стуле.
- Слушай, - вдруг серьезно сказала она. – А ты мне друг?
- Ну да., - отвечаю. - А чего?
- Настоящий друг?
- Конечно. А чего случилось?
- Вот мне интересно знать, а что обо мне Сергей говорит, когда меня рядом нет?
- Да ничего плохого не говорит, - пожал плечами я.
Это действительно была правда. Сергей о своей девушке говорил только хорошо, а интимные подробности у нас обсуждать было не принято.
- Да нет, - вздохнула Наташа, - я хочу сама послушать, что он такое обо мне говорит, когда меня нет. Давай я в шкаф спрячусь, он придет, а ты как бы случайно про меня спросишь чего-нибудь. Я хочу знать, каким тоном он обо мне разговаривает. Понимаешь?
- Ну, давай, - мгновенно соглашаюсь я.
Окрыленная Наташа быстро прячется в узком и низком шкафу, хотя сама является девушкой высокой и совсем не худенькой. Для того, чтобы поместиться в шкафу, ей пришлось встать на колени и согнуться.
В комнате наступает тишина. Я читаю, лежа на кровати. Наташа сидит в шкафу. Так проходит минут десять.
- Ой, как тут не удобно,- стонет Наташа, - ноги затекли. Надо бы перевернуться.
- Давай! Только быстро! – командую я. - Сергея пока не слышно.
Наташа выбирается из шкафа, разминает затекшие ноги и залезает обратно другим боком.
Проходит еще минут пять.
- Ой, блин, - стонет снова Наташа. – Ноги опять затекли, душно и в туалет хочется.
- Хочешь узнать, что говорит Серега – терпи.
Еще через пять минут Наташа все-таки не выдержала, сменила позу и вновь затаилась.
- Ну чего этот гад не идет?! – вздохнула она еще через несколько минут. - Я уже не могу. В туалет хочу как назло.
- Терпи, - говорю. – иначе все даром. Сейчас он придет.
Наконец, еще минут через десять, послышались шаги, и в комнату вошел Сергей.
- А где Наташа? - спросил он с порога.
- Да тут, - равнодушно показываю рукой,- в шкафу сидит.
Сергей еще не успел удивиться, когда Наташа выскочила из шкафа...
- Сволочь, убью! – кричала она в ярости и одновременно хохотала, как ненормальная. – Гад! Ты ведь сразу так хотел сделать! А я, дура, купилась!
Когда Наташа, наконец, успокоилась, то попросила меня не говорить Сергею, почему она сидела в шкафу.
Как вы думаете - сказал или нет????
©GlenGlen
http://www.yaplakal.com/forum6/topic149324.html
Всякое бывает
Категория: Истории
Рано утром без чего то там пять я выехал в соседний населенный пункт. Хотя «соседний» это как посмотреть. Полторы тысячи километров по северной трассе по местным меркам это почти рядом. Почти.
Снежные вихри вырывались из под колес девятки, в салоне мурлыкал магнитофон, термос с кофе примостился между сидениями. Было тепло и хорошо. Дорога пустая, она в выходные всегда такая. Дальнобойщики или спят, или пьют водку где нибудь на пикете. Можно проехать сутки и не встретить не одной машины. Эх, мелькнуло в голове, таким макаром я завтра уже буду на месте. Подумав про это, я суеверно сплюнул через левое плечо, вспомнив примету, что загадывать время приезда не очень то хорошо.
Через пятьсот километров остановился что бы залить канистру бензина и выпить горячего кофе. Напялив на себя пуховик, шапку-ушанку и варежки, я ежась вылез из машины. Ветер рванул приоткрытую дверь так, что чуть не вырвал ее у меня из рук. По прогнозам на всем протяжении трассы погода была минус сорок пять градусов, а вот про ветер что то не сказали.
Ледяные потоки воздуха моментально забрались под пуховик, ноги начали замерзать и снег бьющий в лицо колол как тысяча иголок. И это при том, что я находился на воздухе меньше минуты.
Кутаясь в одежду я открыл замерзший багажник, достал канистру и воронку. Операция была знакома до движения, поэтому закрывая глаза от ветра и снега я все делал на ощупь. Крышка бака, воронка, переворачиваю канистру. На таком ветру, две минуту заправки кажутся вечностью. Наконец канистра опустела. Уже вконец замерзший я закинул ее в багажник и забрался в теплое нутро машины. Кофе, печка на полную…Вроде отогрелся.
Через пару километров все пришло в норму. Было тепло, стрелка топливного датчика показывала половину бака. Как раз должно хватить до пикета, мелькнула мысль.
И тут же, вслед за мыслью, машина задергалась как паралитик, начала терять обороты и через сотню метров встала окончательно.
Это был писец. Полный и бесповоротный. Заглохнуть на трассе в минус сорок пять, с ветром и в начале выходных, это в девяносто процентах верная смерть. Не тяжелая, я бы даже сказал легкая. Но смерть. Лезть под капот смысла нет, потому как за пятнадцать минут машина остывает так, что потом стартер не в силах прокрутить замерзшее масло.
Я закурил не открывая окон, пытаясь сохранить стремительно выветривающееся тепло. Таак, ну и что дальше? И главное почему?! Вроде машина была исправна, сам проверял. Хотя… Я вспомнил, как давеча мой кореш Санек рассказывал, как на нашей заправке бензин разбавляют то ли водой, то ли солярой. А я на ней заливал канистру.. блинть.. Хоть причина ясна, но что толку то?
Закутавшись по самые глаза я вылез наружу. Друг ветер как будто ждал меня, сразу полез во все неприкрытые щели под шапкой, пуховиком и брюками. Что делать я знал. Вытащив запаску я бросил ее на обочину, достал канистру и остатками бензина облил ее. В леске наломал несколько веток, бросил сверку и добавил пару капель бензина. Щелкнул зажигалкой.
Несмотря на то, что запаска горела неплохо, греться было несколько проблематично. Удушающий дым не давал сидеть с нужной стороны, а с другой стороны тепла не было совсем.
Через некоторое время пришлось разбирать пластик салона и подкидывать его в костер. Вот же везение, блин, заглохнуть в месте, где один чахлый кустарник растет!
Вскоре от салона осталась только промороженная насквозь железная коробка. Потом настала очередь заднего левого колеса…Потом правого…Потом передних…
Сколько я уже тут сидел, пес его знает. Вроде уже темнеть начало? Или нет? Ноги устали плясать вокруг костра, от которого ветром разносился черный дым. Часы почему то остановились. Я присел на корточки максимально близко к огню, положил голову на скрещенные руки.. Что еще осталось? Пол бака бензина. Ну ладно, шлангом не высосать, так гвоздем снизу пробью, нацежу. Но надолго не хватит. Что еще? Ну масла можно попробовать слить как нибудь... Но как? Масла слить…Масла…
- Масло будешь? – услышал я голос жены. Хлебушек свежий, масло. Ну будешь или нет? Я поднял глаза.. Странно…- А где машина? – задал я вполне дурацкий вопрос
- Как где? Ты где ее вечером оставил?
У меня чуть не сорвалось, что я ее оставил, там, где «..назад пятьсот, пятьсот вперед…», но сдержался. Подошел к окну, Хммм, действительно, стоит ласточка. На всех колесах.. Сон.. Какой лядский сон.. Как наяву…Тьфу три раза. На душе полегчало. Сон, всего лишь сон… Нельзя столько спать…Спать…
Не спать!! – грубый прокуренный бас ворвался в уши и заставил разлепить смерзшиеся ресницы. Плять, тащи его, вроде еще живой! Это уже не мне.
Давай браток, просыпайся…Глаза то открой, открой сучий потрох!! Давай помогу. Грубая ладонь воняющая куревом и маслом опустилась на лицо заставляя таять лед на щеках и ресницах.
- Воот, молодец! Володя!, заорал он кому то, давай его в кабину. Чьи то совсем не нежные руки подхватили мое скрюченное тело и с легкостью забросили куда то наверх. Хлопнула дверь и волна тепла окатила меня с головы до ног. Все те же руки снимали ботинки, варежки, шапку, мяли крутили мои руки-ноги, чем то поливали, терли чем то колючим. Постепенно тепло начало доходить до организма. Жутко захотелось спать и я вырубился.
Не знаю сколько я спал, но проснулся вполне бодрым и выспавшимся. Огляделся. Я лежал в спальнике здоровенного МАНа, впереди кто то гоготал в два нетрезвых голоса, слышалось чавканье, тосты и бульканье водки. Я осторожно выглянул из за занавески. Ну точно, дальнобойщики на привале.
Заметив, что я проснулся, один, как говорят в народе «шилом бритый», повернулся ко мне и заржал пьяным смехом.
- Ну чо, проснулся, смертничек?! Шутка оказалась настолько удачной, что они с напарником закатились в гоготе минут на пять.
- Давай, вылезай. Поведай нам, как ты тут, и нахера вообще. На вот, выпей.
Я с удовольствием выцедил пол стакана водки, закусил луковицей и только было открыл рот, как меня перебили. – Да кули тут спрашивать, их вон по трассе десятками собирают, а этот вишь, везучий. Тебе, Витек, путь спасибо скажет. Это ж ты меня взбаламутил поехать. Обернемся туды-сюды за выходные, и пол недели дома – гнусаво передразнил он напарника.
А так бы сидел до понедельника, как зародыш! Последняя фраза была для меня.
Собсно, мне действительно повезло, поскольку встретить в это время дальнобоя, это на грани фантастики.
- Ну ладно, подытожил Володя, давая спать. Утром забросим тебя на пикет, и дальше поедем. Нам некогда, жены, понимаешь, дети ждут. И так неделями не видимся.
Спасибо, мужики. Я не знал, что еще сказать. Да и надо ли было что то говорить? Спасибо.
На следующий день, протресясь в мягкой кабине МАНа они как и обещали, высадили меня на пикете и не задерживаясь попалили дальше.
Через день я вернулся в свой город. В выходные опять пошел в кабак, где в десятый раз рассказал эту историю, похвалил мужиков, Витю и Володю. Пожалел, что не взял их телефонов. Ну ниче, я номер МАНа запомнил, 256, найду их. Обязательно.
- Какой говоришь номер? – малознакомый, но сидевший с нами за столом товарищ обернулся ко мне.
- 256, а что?
- А когда, говоришь, ты там замерзал?
- Неделю назад. А что, ты знаешь мужиков? Вместе работаете?
- Ну да, знаю. Точнее знал. Володя и Витя. Разбились они, оба на своем МАНе. Насмерть. Недели за полторы до того, как тебя подобрали.
http://byaki.net/2007/11/09/vsjakoe-byvaet.html
Опять вызов. опять к очередному любителю изменённого сознания. Легко и непринужденно возвращаем его из нирваны, а из ближайшей песочницы бежит детвора, чтоб посмотреть, что это за чудо чихает на весь двор. Дети стоят, шушукаются. Наконец самый смелый. лет пяти-шести, подходит ко мне. держит в руках плюшевого тигра и между нами происходит диалог:
-Дядь, а чё с тем дяденькой?
-Это наркоман.
-Эт как?
-Не хочет жить как человек, хочет умереть, колет в вены всякую дрянь. Тебе понятно?
-Угу. А зачем вы его спасаете?
-Работа такая. Спасать и оказывать помощь всем. Понятно?
-Угу. А если не спасёте?
-Если не спасу, то из-за него, могут возникнуть проблемы и вопросы. Понятно?
-Угу. А если спасёте?
-Да вон, видишь, уже дышит. спасли. Теперь он пойдёт искать новую дозу, будет воровать, грабить, колоть наркоту другим мальчикам и девочкам, чтобы они тоже болели. Понятно?
Ребёнок прижал к груди своего тигрёнка, как будто испугался. что тот тоже может стать жертвой наркомании, тихо сказал:"Понятно", и направился к друзьям, чтобы поделиться услышанным. Вдруг остановился, обернулся, и глядя мне в глаза спросил:" Так зачем вы их спасаете?! "
Такая любовь..
Такая любовь
- Ста-а-ась…
Я тихонько подул в светлую макушку.
- Стася-я-я-я… Будильник прозвенел десять минут назад.
-М? – Настя приоткрыла затуманенные сном глаза. – Что? А.. Угу… Сейчас-сейчас…
Потершись щекой о мое плечо, она тут же снова засопела. Я осторожно высвободил руку, прикрыл одеялом ее обнаженную спину, и пошел на кухню.
Она появилась, как всегда, не предупредив. Она всегда приходила неожиданно. И пропадала так же неожиданно. Устало опустилась на стул в прихожей, и, прислонившись к стене, сидела, закрыв глаза. Я опустился перед ней на колени, стянул сапоги. И обхватив тонкую лодыжку, прижался щекой к коленке.
- Тебя не было две недели…
- Десять дней, - она тихонько ворошила пальцами мои волосы. – Ты опять оброс. И почему у меня так быстро не отрастают волосы?
Она провела рукой по своим коротким волосам.
- На улице снег…
Я подхватил ее на руки и понес в спальню.
- Я люблю тебя, Стася.
- Угум…
Она сидела на кровати, поджав ноги, и курила.
- Я скучал.
- Угум…
Я провел пальцем по спине. Там, где на загорелом теле осталась светлая полоса от купальника.
- Где ты была эти две недели?
- Десять дней. В стране тысячи островов.
Я вздрогнул.
- Ты была на Бали?
Стася удивленно покосилась на меня.
Я со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы. Я представил ее в Treasure Island, в балийском свадебном наряде, веселую, красивую, счастливую. Музыка, танцовщицы, подношения и традиционный танец Легонг после праздничного ужина. Как-то я присутствовал на такой свадебной церемонии, и решил, что обязательно привезу сюда Стасю.
- Неудачная была поездка, - пробормотала она. - Для дайвинга не очень подходящий сезон, видимость ограниченная. Декабрь, - она пожала плечами. - Как-нибудь, покажу тебе съемки. Мы были в Туламбене.
Она затушила сигарету, навалилась на меня и поставила пепельницу на пол. Засмеявшись, я притянул ее к себе. Время потеряло счет…
- Стася, просыпайся же! - крикнул я, когда вода в чайнике закипела.
Шлепая босыми ногами, она зашла на кухню и встала у окна. Потянувшись, от чего полы моей рубашки доходящей ей почти до колен, распахнулись, оголяя бедра, она забралась на стул. Натянув рубашку на колени, она сидела, глядя на меня.
Я достал из буфета два калебаса, и две серебряные бомбильи.
- Зеленый? Жареный? Золотой? – я вопросительно смотрел на Стасю, распахнув дверцы кухонного шкафчика.
Она любила матэ, а я любил смотреть как она, закрыв глаза, смаковала обжигающий напиток.
- М-м-м, - Стася задумалась на секунду, - Давай золотой.
Я засыпал золотисто-фисташковые листья, по очереди, накрыв калебасы ладонью, встряхнул их несколько раз. Наклонил их, ссыпав листья на одну сторону, вставил бомбильи на пустое место и аккуратно поставил калебасы.
- Ты прям как Гудвин, Великий и Ужасный, - хихикнула Стася. – Колдуешь. Я люблю наблюдать за тобой.
- А я люблю тебя, - ответил я, осторожно наполняя калебасы горячей водой.
- Я тебя тоже.
Сердце мое болезненно сжалось. Я отставил чайник в сторону.
- Сейчас впитается, и долью, - я старался говорить безразлично. – Что будешь делать в Новый год?
- А ты?
- Скорей всего дома, - неопределенно пожал я плечами.
- А я не знаю. Даже думать об этом не хочется. Не люблю Новый год. Еще один год проходит. И столько всего не сделано. Я безвозвратно старею.
- Ста-а-ася, - укоризненно протянул я. – Что за глупые мысли появляются в твоей светлой головке? Ты никогда не постареешь.
Я подошел к ней, она обхватила меня руками и, прижавшись щекой к животу, беззвучно заплакала. Я гладил ее вздрагивающие плечи и думал о том, что не могу без нее жить.
- Алеша! Захвати зажигалку! Надо зажечь свечи!
Я поставил бутылку шампанского в ведерко со льдом, прихватил с холодильника зажигалку и пошел в комнату. Маша склонилась над низким столиком, то так, то эдак поворачивая тяжелый подсвечник.
- Посмотри, так ведь лучше? Или все-таки поставить несколько штук?
- Без разницы, Маш, - я протянул ей зажигалку.
- Ну, тогда я переодеваться? Скоро уже полночь, - девушка зажгла свечи, и выключила свет, выходя из комнаты. – Дорогой, включи какую-нибудь музыку! – крикнула она, зайдя в ванну.
Я поставил первый попавшийся диск и нажал play. В углу отражали зыбкий свет серебристые шары, украшавшие елку. Стильно, но холодно. Маша предпочитает выдерживать все в одном стиле. Я хмыкнул.
«Когда-нибудь устанешь без меня,
Тогда поймешь, как я теперь страдаю.
Ты исчезаешь, вновь меня дразня,
А я разлуку залпом выпиваю…»
Прикурив от свечи, я опустился в кресло.
Ровно год назад я ехал к своим друзьям на дачу. Рядом, в промерзшей электричке, сидела девушка, зябко потирая руки.
- Потеряла перчатки, - виновато пробормотала она, перехватив мой взгляд.
Я выудил из сумки бутылку коньяка и вопросительно приподнял бровь.
- А почему бы и нет? – рассмеялась она.
Мы разговорились, и дорога перестала быть скучной.
- А из Кейптауна мы поехали на мыс Доброй Надежды, - восторженно рассказывала Стася. – Леша, это просто грандиозно! Двухсотметровая отвесная скала! И обрывается в океан!
Она закрыла глаза и продолжила вполголоса:
- Океан… Валы бирюзовых волн.… Накатывают на черные камни.… И пена… Белоснежная…
Я, затаив дыхание, смотрел на ее губы. Она глубоко вздохнула и открыла глаза, в которых плескались те самые бирюзовые волны.
- А где мы сейчас едем? – вдруг спросила она.
Я притянул ее к себе и впился в губы.
Новый год мы встретили на какой-то глухой станции в лесу, вместе с пожилой обходчицей. В праздничную полночь коньяк был допит возле пушистой елочки, которую украшал разноцветный шарфик Стаси. Сама она была закутана в теплый пуховый платок обходчицы и обута в огромные, неуклюжие валенки.
- Лешка-а-а-а! – кричала она, схватив меня за руки и кружась. – С Новым годо-о-ом!
Обходчица смеялась и называла нас городскими чудаками.
Потом мы пили душистый, обжигающий чай. Стася сидела у меня на коленках, раскрасневшаяся и веселая… Она была только моей…
«Ты для меня жалеешь нежных слов,
И о любви мне говоришь не часто,
А я живу в прекраснейшем из снов,
И наслаждаюсь лишь минутным счастьем…»
В прихожей хлопнула дверь. Сердце гулко застучало. Как всегда, она пришла без предупреждения. После трех недель молчания.
«После двадцати дней» - поправил я себя.
Стася заглянула в комнату. На пушистой шапочке красовалась разноцветная мишура.
- Ух, ты-ы-ы! – присвистнула она. – А чем это у тебя пахнет? Неужели твоими фирменными фаршированными кальмарами?
Щеки ее алели с мороза, глаза сияли.
- Я пришел к тебе с приветом! – начала декламировать она.
- Здравствуйте, - растерянно произнесла Маша, появляясь за спиной.
- Ой! – Стася обернулась. – Здравствуйте! А я вот.… На секунду забежала.… Поздравить Лешу с Новым годом.
Я, молча, смотрел на колеблющиеся язычки пламени. Сигарета обжигала пальцы, но я не мог заставить себя встать и взять пепельницу.
- Алеша? – Маша удивленно смотрела на меня.
- Извините, что без предупреждения. С наступающим вас. Леша, там, в прихожей торт… «Наполеон». Ты же любишь его. Всего доброго!
Негромко закрылась дверь, но мне показалось, что она захлопнулась с ужасающим грохотом.
- Алеша???
Маша уперла руки в бока.
- Ты мне объяснишь, что это было?
Я, наконец-то встал, затушил сигарету в тарелке, стоящей на столе, прибавил громкость до предела и подошел к окну.
«Когда-нибудь я вспомню этот сон,
И удивлюсь, со мной ли это было?
И мне ответит сердца долгий стон,
И я пойму, что я тебя любил…»
Стася стояла под тусклым фонарем, держа в руках бенгальскую свечу. Увидев меня, она помахала ей, воткнула ее в снег и, развернувшись, пошла.
Я выскочил в прихожую, чуть не сбив с ног Машу, сорвал с вешалки дубленку и выбежал в подъезд.
- Ты куда? – Маша выбежала вслед за мной.
- Машенька, солнышко, - я подскочил к ней, чмокнул ее в щеку. – Так надо, понимаешь? Не обижайся! С Новым годом! Ключ отдашь соседке!
Я выбежал на улицу. Бенгальская свеча догорала. Рядом с ней лежала открытка, придавленная ключами от квартиры. Я засмеялся.
Стася шла по другой стороне улицы.
- Стася!
Она обернулась.
- Я люблю тебя!!!
Нас разделяла пустынная дорога. Светофоры на перекрестке моргали желтым цветом.
- Я не изменюсь, понимаешь?! – крикнула она.
- Я люблю тебя такой!
С перекрестка повернуло такси. Стася взмахнула рукой. Открыв дверцу остановившейся машины, она крикнула:
- Зачем тебе такая любовь? – и села в салон.
Машина плавно тронулась. Я вышел на середину дороги и смотрел, как она удаляется.
За перекрестком такси остановилось, задняя дверца открылась. А я просто стоял и смотрел на распахнутую дверь…
«Я без тебя как будто не живу,
Когда с тобой – счет времени теряю.
И никогда, наверно, не пойму,
Зачем тебе нужна любовь такая…»
- Давай, давай, полтора часа до футбола осталось. Жена уже к подруге свалила, так что затаривайся пивком и ко мне, и рыбу не забудь! – скороговоркой прокричал мне в трубку Серёга.
- Добро, жди, скоро буду.
До Серёги добираться пять минут даже если ползком бежать, так что особо не напрягаясь и не спеша я собрался и потопал за покупками. Благо, вечер был тёплым, настроение умеренным, или каким оно там ещё бывает… в общем - ничего не предвещало беды.
Через пять минут я уже стоял в очереди в кассу, обнимая большой пакет с пивом и разглядывая симпатичную попу в соседней очереди. Знатная такая. Ещё меня немного развлёк странный бомжевидный дедуган, держащий в руках две бутылки водки и десять вешалок. На этикетке красовалась надпись - «купи девять, и десятая в подарок». Ну зачем ему вешалки? Так и представил себе картину как он приходит к корешам и заявляет «Зырьте ребзя водку купил ещё и вешалку замутил одну». Ладно, что мне до них, я сейчас футбол смотреть буду, с пивом.
До Серёгиного дома дотопал быстро и без приключений, взбежал по ступенькам, вызвал лифт, стою жду. Мне, на девятый. Громко хлопнула входная дверь - мамочка молоденькая с коляской поднимается. Ну я помог, в лифт их усадил, а сам не поместился, но ничего, дело доброе сделал в кои то веки. Мамаша шумно выгрузилась на одном из верхних этажей и лифт начал спускаться за мной. Именно в этот момент, дверь снова громко хлопнула.
- Есть тут кто? – услышал я кряхтящий старческий голос.
- Нету, – честно ответил я.
- Ой, милок, помоги бабушке сумочку поднять.
Сделал шаг в сторону бабки, а за спиной открылись двери лифта. Поставил пиво на пол и наслаждаясь каждым шагом пошел за бабушкой. Лифт закрылся и уехал, блин. Подошел к бабушке, а она ручонками к лицу моему потянулась, даже увернуться не успел, до того неожиданно всё произошло. Не бойся, говорит, вижу просто плохо, мало ли вдруг ты вор, или насильник какой, вон их сколько развелось. Пощупала меня своими корявыми пальцами, вручила мне сумку, подними говорит на верх, а по ступенькам я уже сама. Ну не пиздец? Поднял сумку и аккуратненько поставил.
Подошел к лифту, нажал на кнопку, снова жду. Чтобы там не произошло, теперь с места не сдвинусь. Все бы хорошо, но теперь не двигался лифт, было слышно, как где-то на верхних этажах веселились дети. Ну что ты будешь делать? Пешком?
Глубоко вздохнул и потопал, но – недалеко ушел. Не доходя несколько ступенек до второго этажа, я встретил маленькую девочку. Она сидела на ступеньках и сосредоточенно точила перочинный ножик, этот процесс сопровождался яростным, истерическим плачем.
- Девочка, чего ты плачешь? – поинтересовался я.
На ступени шумно ляпнула огромная зелёная сопля. Молчит.
- Девочка как тебя зовут? – не унимался я.
- Ада! – проревела девочка и взглянула на меня своими огромными детскими глазищами, которые так неуютно примостились на её страшном личике. Жуткое зрелище.
- Исчадие? – захохотал я, - у тебя родители видимо наркоманы, это ж надо было придумать. Вот уж воистину как уёбище ты назовёшь, таким оно и вырастит. – Какая же ты страшная девочка.
В ответ девочка перестала плакать и вытерла лицо рукавом своей розовой кофточки с броской надписью на пузе «ЗАЙКА». Неправильный подход, я точно знаю, что правильно сия надпись должна звучать «ЯЗАЙКАБЛЯТЬ и ниибёт». Второй рукой, которая сжимала ножик, она сделала красноречивый жест, проведя ей вдоль горла.
Йобнуть ботинком в лоб и спустить в мусоропровод, метнул приказ мой мозг. Эта маленькая чертовка видимо тоже уловила сигнал и с каким-то потусторонним смехом убежала вверх. Ада блять. Нет, ну что-то ж побудило так ребёнка назвать.
- Ага, сука попался!? – как заорёт что-то позади меня, смотрю, а это бабка опять.
- Я не попался, я только что обосрался бабуля!
- Где мая сумка ворюга! – закричала бабка и стукнула меня палкой. Мозг снова кинул комбинацию символов – ботинок плюс мусоропровод равно счастье тишина и спокойствие.
- Бабуля, я сумку твою, на первом этаже оставил, спустись и посмотри.
- Ага, слетай ещё скажи, я за тобой и так уже пятнадцать минут в погоне. Идём покажешь где её оставил.
Ну и мы медленно передвигая конечностями, начали спуск. Бабуля шла туго, на каждую ступеньку уходило минуты полторы две, отпускать она меня не хотела ни в какую. Это не смотря, на то, что сумку я видел всё время, она стояла на самом видном месте.
О, а вот и лифт приехал, и из него выскочила толпа детей и с шумом убежала на улицу. Нам оставалось полторы ступеньки, когда открылась дверь лифта и из него выскочила Ада. Она приветливо помахала мне ручкой, взяла бабушкину сумочку, несколько раз взмахнула ей, подпрыгнула и шарахнула её об стену. В сумке что-то хрустнуло, потом зазвенело, а затем потекло и запахло малиновым вареньем. Что меня тогда сдержало, чтоб не метнуть бабушку в ребёнка, одному богу известно. На всё ребёнок потратил несколько секунд и запрыгнул обратно в лифт, вместе с сумкой бабушки.
- Что там происходит, что за шум? - спросила бабушка.
Что я мог ей сказать? Взглянул на часы - до футбола оставалось сорок минут. Сегодня определённо кто-то пострадает, а ведь всё так хорошо начиналось. В голове пронеслись десятки вариантов развития событий, но бабка должна была пострадать при любых раскладах. Нужно бежать.
Не успел. Открылся лифт, из него вышел огромный мужик и вынес девочку. Он держал её за ногу, на безопасном расстоянии от себя, та корчась и извиваясь продолжала играться с сумочкой – поднимала её повыше и с размаха била об землю.
- Здравствуйте Марь Ванна, - не спуская глаз с девочки сказал этот здоровый.
- Ой, Алёшенька, ты представляешь, вот вора поймала, сумку мою слямзил скотина, – запричитала она и реально начала плакать, нет ну это уже слишком.
- Та не Марь Ванна, это Адочка снова балуется.
- Значит разобрались, ну я тогда пошел? – вмешался я в разговор. Девочку, я так понял он об стену всё равно не ёбнет, можно уходить.
И так чтоб никого не задеть и не потревожить, развернулся и заторопился по ступенькам на верх. Второй этаж, третий.
- Мужик постой, погоди минутку! – за мной бежал этот здоровый с девочкой в руке. Я перешел на бег, перепрыгивая по три ступеньки. Но куда мне до его гигантских ног! Он умудрялся перепрыгивать весь пролёт сразу! Я реально начал переживать за свою жизнь, ибо если девочку я бы ещё мог затолкать в мусоропровод, тот этот дядька, легко и со мной такой фокус провернёт.
- Что такое!? – заорал я и к стеночке прижался.
- Мужик, выручи, посиди с ребёнком две минуты, я за женой слетаю, а то сам не справлюсь. Она в соседнем подъезде у подруги. А? – и реально с такой надеждой на меня смотрит. Я на часы глянул, пятнадцать минут осталось. Перевёл взгляд на девочку, а она ножичком ко мне тянется и чёта орёт потустороннее, ужас. И висит же верх ногами, глаза кровью налились, я себе как представил ещё пять минут с ней посидеть, так даже не почувствовал как ноги сами меня подняли и потащили по ступенькам вверх. Занёс ногу для первого прыжка как раз в тот момент, когда кто-то выключил свет, ну это мне тогда так показалось.
Открываю глаза… и как заору! Не ну ни ёб тваю мать! Этот антихрист маленький сидит рядом, на меня таращится, ножик точит и адски улыбается(смотрите как получается - Ада адски улыбнулась, Андрей адски обосрался, мдамс, вчера это заставило бы улыбнутся). Мы с этим исчадием сидим пристёгнутые наручниками к перилам, голова раскалывалась, свободной рукой я нащупал огромную шишку. В руках записка «изините, вернусь через 5 минут». До футбола осталось семь минут.
- Серёгааааа! – заорал я. А в ответ только ржание сидящего рядом уёбища.
А в лифте тем временем кто-то пел или орал, там трудно было разобрать. Ада, как пение услышала, напряглась сразу странно как-то и ножик мне бросила и привстала чуток и со словами «такова селяви» громко досчитала до трёх, размахнулась головой и об стеночку так бумц с размаху и орать сразу. Слезы, сопли, визг, со лба кровь течёт, она руками всё это перемешала для полноты картины. Под этот аккомпанемент открылся лифт, снова. Из лифта вышла старшая Ада, ну по любому мамочка, я смерть именно такой себе представлял, только на килограмм сто худее. Проверил на прочность перила – крепкие.
- Ада? Доченька, что с тобой? – завопила мамаша, глядя на меня, на наручники, на ножик в моих руках и расквашенный лобик дочурки. Мама, положила огромные баулы на пол, и не спуская с меня глаз открыла дверь и с подозрительной улыбкой скрылась за ней.
- Серёгаааааа! – сука ору так, что весь дом уже должен слышать, но хер же кто откроет. – Помогитееееее! ААААА!!! – тишина.
- Иду, иду, - услышал я за дверьми. Ада тем временем прыгала и смеялась, хлопая в ладоши. Предвкушала зрелище.
Мама появилась с газовым баллончиком и молотком.
- Я её не трогал!!! – кричу я, - Вы! Вы, вообще понимаете, что сейчас происходит?
- А ну доченька посторонись, сейчас мама спасать тебя будет.
У меня не было выбора, я взял маленькую страшилку за горло.
- Не подходите ко мне! Или ей пиздец! Я её сейчас в стену метну! – заорал я и замахнулся ребёнком. Ада засмеялась радостно, видать не в первой.
Открылся лифт. Вышел бугай, огляделся и залепил смачную пощёчину страшной бабе.
- Где шлялась тварь? – рявкнул он на неё, а потом взгляд упал на меня, - О, отлично, дождался, спасибо друг! – с этими словами он подошел ко мне и отстегнул наручники. Выхватил у меня девочку и вручил её мамочке. - Ты прости, у меня выхода не было! Всё, все домой! - скомандовал он. И семейство скрылось за дверью.
Футбол начался десять минут назад. Я посидел ещё с пяток минут, покурил, пива ёбнул и засобирался в дорогу. Подобрав с пола свой кулёк, я снова медленно побрёл вверх. Ещё одна ступенька и я на седьмом этаже. Поворот, и передо мной возникает уже знакомый бомжевидный дед из магазина. Он стоял со своими собутыльниками и о чём то громко дискутировал. Я как вешалки в его руках увидел, обомлел. Он то меня не узнал, смотрит кто-то с бухлом на верх поднимается, свой значит. Приветливо вешалкой мне машет, улыбается, остальные тоже мне вешалками замахали. Открылись двери лифта.
- Есть тут кто? – услышал я знакомый старческий голос. Дед и компания вытянулись по струнке смирно и спрятали за спинами вешалки и водку.
Без слов, я развернулся и пулей полетел в низ, все семь этажей были преодолены в несколько секунд. Через пять минут я уже сидел в уютном кресле у себя дома с открытой бутылкой пива в руке.
В гостях конечно зоебись, но откровенно говоря, я ебал такие приключения!
© Chiko
Бабай и дама сердца.
Всё началось как всегда, от скуки и безденежья. На дворе стоял месяц май. Сидели мы впятером у Генкиного гаража, потягивали дешёвое пиво, от которого бы все жители Велкопоповитска вымерли бы как тараканы от дихлофоса. Бабай жаловался нам, что свою девушку не может порадовать даже походом в дешёвую кафешку. Мы сочувственно вздыхали и пытались, как-то успокоить его. И тут Гена достал старенькую кассету, зашел в гараж. А там у него отец в своё время электричество провёл, ну и поставили там старый магнитофон. Зарядил Генка в него кассету. Зашипело, затрещало что-то не понятное.
Я спросил. –Ген это что, Мерелин Мэнсон с Борисом Моисеевым распеваются?
Генка потрошил магнитофон и соединял, какие то проводки.
-Да это я кассету просто на улице нашел, решил вот послушать что там.
И в этот момент из мафона пошла чистая запись. Мы были просто в восторге.
Играл: Bobby McFerryn - Don’t Worry be happy. Мы начали улыбаться, щёлкать пальцами, подсвистывать и подвывать в такт.
-У уу уууу ууу у у!! Донт вори би хепи!
Настроение улучшилось, прилив позитива сделал своё дело и у нас начали рождаться свежие идеи, как помочь Бабаю. Кстати Бабаем его начали звать не мы, а его родители. За то, что он всё, что узнавал, пытался применить на практике. А так как многое он узнавал от Фунтика, последствия их деятельности, поражали своими разрушительными последствиями.
Но на этот раз нас удивил не Фунтик, а Пашка. Будучи самым правильным из нас, он всегда отговаривал нас от очередной авантюры. Но тут его прорвало.
-Давай мы тебя с крыши на страховочном тросе спустим к окну твоей девушки. Вот она обрадуется. Я с братом сто раз с пятиэтажек спускался, тебе даже делать ни чего не придётся, я сам тебя спущу. Оборудование у меня есть…
Бабай задумался. Так как Паша серьёзно увлекался альпинизмом, эта авантюра не представляла особой опасности, по сравнению с тем, что он выделывал раньше.
Глядя на Бабаевские раздумья, я добавил:
-А что бы было интереснее, оденешься в роскошный фрак, и подаришь ей цветы. Я попрошу у сестры, чтоб из театра своего чего ни будь, вынесла, там точно есть, что-то подобное.
В Бабаевских глазах вспыхнул характерный, маниакальный блеск.
-Я сегодня в восемь, за ней должен зайти. Успеем подготовиться?
После лихорадочных приготовлений, ровно в пол восьмого мы стояли на крыше пятиэтажки, распаковывая инвентарь.
Паша сразу начал крепить свои верёвки и ремешки. Фунтик притащил, какой то газетный свёрток. А мне предстояло, как-то оправдываться, за то, что мне вытащила из театра сестра. Когда я достал из огромного пакета ЭТО, Бабай побледнел и замер, а остальные задохнулись от хохота.
-Это ты называешь хорошим костюмом? – Обречённо взвизгнул Бабай.
-А почему нет? На мой взгляд, это лучше чем все эти пиджаки и галстуки.
Начал распинаться я.
Фунтик, аккуратно разворачивая газету, с авторитетным видом добавил:
- Любая девушка о таком мечтает.
Бабай нахмурился, и грозно посмотрев на меня, сказал:
-А если она подумает, что я ненормальный?
-Тогда мы все слёзно попросим у неё прощения, за то, что не рассказали ей о твоём сумасшествии раньше. - Заверил его я.
-Ладно. Давай сюда. – Проворчал он.
Я передал ему неказистый костюм супермена. После того как ему всё-таки удалось облачиться в супер-героя, мы просто разрыдались от смеха.
Костюм оказался слегка маловат, и плотно обтягивал пухловатое тело Бабая , а на его ногах красовались начищенные до блеска туфли. Глядя на его вечно хмурое выражение лица, создавалось впечатление, что коротко стриженый бандит, решил, почему-то, что он супермен и собирается это доказать наглядно. Хотя, в сущности, так и было.
Фунтик, наконец, развернул газету, и достал небольшой горшок с какой-то пальмой.
-Вот! Из дома стянул. Красивая да? И не завянет как розы.
С этими словами он всучил растение Бабаю. Тот в свою очередь попытался испепелить взглядом сначала многострадальную пальму, а потом Фунтика, но он невозмутимо и по идиотски улыбался, даже не сообразив, что цветы в горшках девушкам не дарят.
Гена достал фотоаппарат, и стараясь не трясти его от смеха, сделал несколько фотографий, хмурого супермена с пальмой.
Более-менее отсмеявшись, Паша закрепил страховку на нашем герое, и мы начали спуск. Надо отдать Бабаю должное, он внимательно слушал Пашу и без намёка на страх, плавно свесился с крыши. И вот весь растопыренный, как нашкодивший кот, которого держат за шкирку, с горшком в левой руке, он добрался до четвёртого этажа, и предстал во всём великолепии перед окном возлюбленной.
Заглянув в него, он понял, что это конец. Он глядел на своё психоделическое отражение в стекле, из-за которого на него вылупились ошарашенные родственники его девушки, и орава детишек открывших от удивления рты, сидевших за праздничным столом, и видимо справлявших какое-то семейное торжество. С надеждой, взглянув вверх, на наши хохочущие головы Бабай понял, что просить нас затащить его обратно, просто бесполезно и выхода у него нет, придётся выкручиваться самому. И он спокойно, как будто делает это каждый день, настойчиво постучал по стеклу.
Отец семейства нерешительно приоткрыл форточку.
Сделав ещё более серьезное, чем обычно лицо Бабай, совершенно хладнокровно поздоровался.
-Драсти Виктор Васильевич. Это вам.
Покачиваясь на поскрипывающем тросе, супергерой неуклюже запихнул пальму в форточку.
Онемевший от происходящего, Виктор Васильевич чуть не уронил горшок с растением.
-Э… Я тут пролетал мимо и решил вот заскочить.…
При всём этом действе, от нас, с крыши дома, раздавался уже не хохот, а дикий рёв. И продолжительное время мы были просто не в состоянии вытягивать Бабая обратно.
Повисшую в комнате тишину разорвал радостный детский вопль.
-Ула!!! Ко мне на день лождения супелмен плилетел!!!
Поняв, что терять уже нечего Бабай продолжил, обращаясь уже к мальцу.
-Я прилетел по заданию, межгалактического совета, что бы передать тебе поздравления от имени всех разумных жителей галактики Млечного пути. Они желают тебе счастья, здоровья, и что бы ты родителей слушался и учился только на пятёрки.
Выпалил Бабай чезез форточку, словно маятник, раскачиваясь на потрескивающем тросе.
Мать именинника, звучно икнУла со звоном уронив вилку.
-А ты меня летать научишь?!
Быстро сориентировался мальчуган.
-Обязательно научу, только когда подрастёшь, а пока тебе права на полёты не выдадут. Нравоучительно ответил Бабай.
Дети радостно заголосили, упрашивая Бабая научить их летать.
Взрослые вопросительно уставились на родителей малыша. Те в свою очередь уставились на дочь, Наталью. О наших похождениях Наташка уже успела наслушаться, и поняв в чём дело выкрутилась, прошептав родителям, что попросила ребят сделать сюрприз братишке на день рождения.
Минут десять шокированные взрослые наблюдали за радостными детьми, столпившимися перед форточкой, из которой супермен авторитетно поучал их основам безопасности и жизнедеятельности, после чего у Паши всё-таки хватило сил вытянуть его обратно. Но уже через пять минут по сотовому, его срочно вызывала Наташка, для продолжения представления.
В общем, пришлось в тот вечер Бабаю, веселить ребятню. А к ночи они с Наташкой вытащили два пакета всякой вкуснятины и две бутылки вина, которые собрали для нас Наташкины родители. И мы всю ночь провели на этой крыше, хохоча над Супер-Бабаем, который так и не снимал костюм. А он в свою очередь гордо обнимал Наташку, которая уже через год стала счастливой женой супергероя.
P.S. И кто сказал, что супергероев не существует?
©етевой ветер
Кирюха шел вприпрыжку рядом со мной, задавая свои бесконечные вопросы. Кто сильнее, Человек-паук или Бэтмен? Почему тигры в полоску, а гепарды в пятнышки? Если самолет сильно
разгонится, то за сколько он долетит до Луны? Его маленькая ладошка доверчиво согревала мою пятерню. Он был рад, что папа забрал его из детсада не позже всех. Рад просто идти
со мной рядом домой, где я сварю ему покупных пельменей, искупаю и уложу спать. Может быть, перед сном мы вместе посмотрим "Бесконечную историю", уже, наверное, в сотый раз.
- Папа, а нас сегодня спрашивали, у кого мамы где работают. Меня спросила Зинаида Андреевна, а я не знаю. А, пап? Мама наша когда приедет?
Я познакомился с ней на улице. Был сильный летний ливень, а она шла босиком по лужам, промокнув до нитки, и улыбалась. Было в её улыбке что-то такое, необъяснимое. Какая-то
лукавая чертовщинка, притаившаяся в уголках мокрых губ. Хотелось впиться в эти губы хмельным поцелуем, прямо здесь, под дождем, на сыром асфальте, покрытом отяжелевшими от
дождя комьями тополиного пуха. Я догнал её,+ а дальше нас закружило и понесло.
Мы поженились. Все было как у всех. С кольцами и куклами на "Волгах". С теткой в ленте РСФСР через плечо. С маршем Мендельсона на раздолбанной ионике. С пьяными краснолицыми
гостями, кричащими: "Горько! Горько! Горько!" Нам было плевать на всё это. Дань традиции не более, для родителей родственников и друзей. Надо так надо. Мы любили друг друга, и
это было главное.
Потом родился Кирюшка, и я стоял с цветами под окнами роддома, а она, уставшая, измотанная, но счастливая, показывала мне в окно маленький сверток с розовым личиком. В
уголках её губ по-прежнему прятались лукавые чертовщинки. Точно такие же, как и три года назад.
Не смотря на бессонные ночи и вечную нехватку денег, мы были счастливы. Ведь у нас была любовь, а всё остальное было неважным. Кирюха подрос и пошел в садик, а мы не
переставали любить друг друга. Словно встретились только вчера. На мокром асфальте, под летним ливнем, среди комочков тополиного пуха.
Как-то я зашел домой не вовремя. Забыл отчет, пришлось за ним вернуться. Я открыл дверь своим ключом, не желая беспокоить её, и почти сразу наткнулся на чужие ботинки в
прихожей. Я тихонько подошел к нашей спальне и заглянул в приоткрытую дверь.
Она лежала, широко раздвинув ноги и тихо постанывая, а её ебал какой-то мужик. Я осторожно прикрыл дверь, также осторожно забрал отчет и вышел. Вечером она встречала меня с
работы. Милой, любящей женой. Меня ждал вкусный и горячий ужин. Все было как всегда. Только я её больше не любил.
Примерно через пару месяцев, мы поехали на дачу. Вернулся с дачи я один. Она осталась там, в подвале. Который я специально приготовил для неё. Я подсыпал ей снотворное в
вино, а после, когда она уснула раздел, и посадил её на цепь в бетонированном полутемном помещении. Раз в три дня я приезжал к ней, чтобы бросить объедков в корыто, из
которого она теперь ела. Иногда, я привозил для неё бомжей, бомжи ебали её, а я смотрел на их грязные и вонючие, совокупляющиеся тела. Она периодически пишет письма под мою
диктовку, что у неё все хорошо в затяжной служебной командировке. Я читаю эти письма Кирюхе, а он хранит их в коробке из под конфет.
Сначала я хотел убить её, но потом понял, что делать этого не следует. Мы ведь не убиваем животных, за то, что они спариваются друг с другом. Мы не обращаем на них внимания,
а тем, кто немного ближе нам - мы просто позволяем жить рядом.
Наверное, ей хорошо жить такой жизнью, она ведь так хотела этого. Жить и спариваться. Она разучилась любить, значит, она разучилась быть человеком. Она животное, поэтому
должна жить как животное, только и всего. Из уголков её губ исчезли лукавые чертовщинки. Её сальные и немытые волосы неопрятными лохмами свисают на её грязное тело. Она
постепенно утрачивает человеческий облик. Ползает на коленках, подвывает. Радостно облизывает мои ноги, в надежде получить вкусную подачку. Даже бомжи теперь брезгуют ею.
Теперь я вижу, что происходит с человеком, сердце которого покидает любовь. Он действительно становится животным+
- Пап, ну ты чего молчишь? Я тебя спрашиваю, спрашиваю, а ты молчишь. Мама наша когда приедет? - Кирюха обиженно засопел.
Я стряхнул с себя оцепенение, инстинктивно сжал ладошку сына, будто боясь его потерять, и ответил:
- Не знаю сынок, наверное, очень нескоро.
©еть.
Очередной изобретатель вошел в зал бочком. Приблизился к стоящему на подиуме столу, покрытому зеленым сукном, осторожненько, словно к полынье по тонкому льду. Остановился в нерешительности поодаль, исподлобья обвел комиссию взглядом и еще больше ссутулился. Непрезентабельный какой-то: хилая неухоженная бороденка, одет в обноски, сед, бос. Как такому вот замухрышке деньги доверить? Материально-товарные ценности, так сказать...
- Докладывайте, - устало предложил ему председатель и зачем-то перевернул список соискателей — слегка помятый лист бумаги с загнувшимися уголками. В двух местах на нем были отметины от плохого стержня, который расписывали перед тем как поставить подпись в протоколе.
- Да... вот... это... значит, - суетливо начал старичок.
- По существу, пожалуйста, - поторопила его секретарша, сидящая за маленьким столиком перед подиумом. Проверяя реакцию начальства она преданно оглянулась на президиум.
- Вот я и говорю, что оно работает. Хорошо. И уже не первый год. Энергии не потребляет, даже в последнее время само вырабатывать начало. Вы в прошлый раз мне замечания...
- Это все та же модель? - перебил сидящий слева от председателя, угрюмый, усталый, грузный и, судя по всему, не очень здоровый член комиссии.
- Нет-нет, это новая модель!
- Третья? - уточнила миловидная женщина, которая тем-не-менее тоже была членом...
- Да, - с неуловимой задержкой согласлся соискатель.
- Не отвлекайтесь, пожалуйста, - призвал к порядку председатель, - итак, вы предоставили на суд комиссии...
Он снова перевернул листок, нашел в табличке нужную графу, провел пальцем до колонки, прочел, шевеля губами, не очень понятное слово, привздернул брови... Соискатель уже хотел подсказать название, но не успел.
- ...проект вечного двигателя: «Три емля».
- Да, - как-то неуверенно подтвердил изобретатель, - представил.
- И где же он?
- Пожалуйста, - встрепенулся визитер, - вот.
Из видавшей виды не очень опрятной и чистой котомки он извлек нечто в тряпице, сквозь которую пробивался свет, поднял на уровень глаз. Убрал покров.
Члены комисии даже слегка прищурились. Так ярко сияло что-то в центре.
- Вы утверждаете, что оно будет работать вечно?
- Очень в это верю.
- «Верю» - хмыкнула секретарша и снова оглянулась на председателя, ожидая поощрение.
- Вы хотите сказть, что эта штука будет светить, а вокруг нее будут крутиться шарики? Кстати, коллеги, меня смущает, что они весьма разнятся по величине. Не уверен, что это понравится военным. Двигаются хаотично. За ними уследить невозможно.
- М-да, - неопределенно подтвердил председатель и перевел взгляд со стрингов секретарши на другую... на менее интересное лицо другого члена комиссии женского пола, - а вы что скажете?
- Вы как хотите, но я считаю, что все это слишком ярко, вызывающе и весьма.... Я подчеркиваю! Весьма пожароопасно. И это в наше-то время, когда все занимаются энергосбережением и экологией. Лично я не вижу в этом ни формы, ни содержания, ни... ни... как там ее...
- Идеи? - подсказал изобретатель.
- Вот именно! - председатель уже увереннее хлопнул ладонью по столу, словно ставя печать на документ. - Мы вас просили в прошлый раз сделать что-нибудь полезное. Нужное обществу, а вы... как не стыдно! Ведь взрослый же человек. Вы нам опять шарики крутите.
- Наперсточник, - пискнула секретарша.
- Мне кажется, тут все предельно понятно. Кто «за»? Кто «против»? Отвергается единогласно. Идите, голубчик, и больше не отвлекайте нас по пустякам. Следующий!
После окончания работы комиссии старичок снова зашел в пустой зал. Прошлепал к столу, развернул список: «Что еще за ЕМЛЯ?.. Грамотеи! Правильно слово написать не могут, а туда же, других судить! Хаотично... расход энергии... пожарная опасность... Три емля. Бля! Руки бы оторвать секретарше за пробел в слове и пробелы в образовании. Не «три» - а буква «З»! И слитно. Ладно, не хотите - я не буду больше вас утруждать. Ищите других дураков изобретать!»
Модель «Три емля» так и болтается в звездной пыли на окраине вселенной.
©Виктор Санин
Модель «Три емля» так и болтается в звездной пыли на окраине вселенной.
©Виктор Санин
"Так и болтается в звёздной пыли" - хорошо сказано!
Это то, что читаю сейчас:
«Мечта о свободе не умозрительной, а животной, физической.
С возрастом такое чувство появляется всё реже, и за ним едешь специально, словно по рекомендации бюро путешествий: «Где бы я мог испытать ощущение свободы? Длинный уик-енд, в крайнем случае неделя, отель не больше трёх звёздочек, желательно чартерный рейс» У меня такое чувство возникает в Венеции, сразу на вокзале Санта Лючия, даже когда ещё не вижу воды, а только пью кофе в станционном буфете. Объяснить это никому – себе тоже –реально неохота: просто ценишь и лелеешь.
Совсем другое дело в молодости, когда физиология свободы была ощутима знакома, о чём помнишь так, что и сегодня спазм в горле. Просыпаешься в малознакомой квартире, тихо встаёшь, не тревожа ровное дыхание, на кухне допиваешь, если осталось, не стукнув дверью, выходишь на рассвете в уличную пустоту – и нельзя передать этого счастья.
Никакого отношения не имеет свобода к любви»
Петр Вайль «Гений места»
«Ощущение скуки, которое здесь описано, действительное. Но это было и замечательно. Мне именно это и нравилось. Жизнь на самом деле скучна. В ней процент монотонного выше, чем процент экстраординарного. И в монотонности вот в этой скуке – гораздо больше правды, хотя бы Чехова можно вспомнить…. В этой скуке есть прелесть. Когда тебя оставляют в покое, ты становишься частью пейзажа….Нам всё пытаются доказать, что мы - центр существования, что о нас кто-то думает, что мы в каком то кино в главной роли. Ничего подобного.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной »
Бродский «Похвала скуке»
Был солнечный полдень.
- Ну?.. – спросил дракон.
- По-моему, он дохл. – сказал рыцарь. Потом уточнил: – И мёртвл!
Тут тело, почти уже признанное мёртвым, с кольчужным бряком перекатилось на спину. Открыло мутные глаза и заплетающимся языком спросило:
- Кво вадис?
- Не понял. – рыцарь невольно сделал шаг назад.
- Куда прёшь, спрашиваю? – лежащий в пыли детина икнул мощным перегаром.
- А ты кто такой, чтобы нам тыкать? – напыщенно поинтересовался рыцарь.
- Как это, етить, кто я?!.. – возмутился детина, воткнувши вертикально в землю иззубренный меч и теперь с кряхтением подтягивая на нём себя вверх: - Я этот... Как его?.. А!.. Святорусский чудо-богатырь, вот.
- И правда – чудо… - пробормотал дракон, обозревая громоздящиеся вокруг курганы пустых амфор, бочонков, корчаг, склянок и баклажек. – Чудо, что он ещё жив, после потребления такого количества горячительных напитков…
- Я кто? Я ж заступник земли русской! Защитник ея! – разорялся тем временем богатырь, пуская скупую слезу, гулко бия себя кулаком в окольчуженные перси и, одновременно, норовя вот-вот вернуться в валяющееся состояние. – Я ж этот… Плоть от плоти, соль от соли и глаз за глаз!..
- О чём это он? – спросил, впавший в лёгкий ступор от услышанного, рыцарь.
- Не обращай внимания, - с кротким вздохом посоветовал ящер напарнику.
– Он сумасшедший?
- Нет, партнёр. В этих краях данный феномен называется «загадочная русская душа».
- О!.. – только и смог выдавить из себя рыцарь.
Богатырь покричал ещё с минуту, потом его словно обрезало. Закрыв глаза и выронив меч, заступник грянулся оземь. И с чувством захрапел.
- О ля-ля. – понимающе покивал рыцарь. – Загадочная русская душа.
Партнёры успели уже изрядно удалиться от богатыря, когда послышался нарастающий стук копыт, перемежающийся визгливыми криками: «Ай смерть урусам! Ай смерть! Якши?..»
Из степи на дорогу вынеслись сотни две низеньких мохноногих лошадок. На спинах их сидели кривоногие и узкоглазые молодцы в лисьих шапках. Подскакав к спящему детине, молодцы мигом набросили на него две сотни арканов и принялись рубить лежащего двумя сотнями сабель. Детина в ответ едва слышно постанывал, сучил ногами, пару раз горестно причмокивал, но просыпаться, похоже, и не думал.
- «Пьяному – море по колено», - прокомментировал зрелище ящер.
- Переведи. – попросил напарник.
- Нетрезвый славянин – неуязвимый славянин.
- Надо же, – поразился рыцарь. – Совершенно не ожидал встретить в этой глухомани столь самобытное воинское искусство…
Закончить свою мысль рыцарь не успел. Где-то по ту сторону залежей порожней тары раздался клич «вставайте, люди русские!»
На дорогу густо, как муравьи, прыснули старики с клюками, старухи с ухватами, мужики с топорами, бабы с вилами и дети с рогатками. Это посконное воинство мигом набросилось на оторопевших узкоглазых и принялось их жестоко дубасить, приговаривая: «Вот тебе, басурман, по сусалам! Вот тебе, поганый, за нашего заступника!»
- Минуточку, - совсем запутался рыцарь. – Так кто чей заступник?!
- Теперь уже не знаю. – честно признался дракон.
Рыцарь поймал за плечо плюгавенького мужичка, торопящегося мимо с увесистым дрыном в руках:
- Эй, милейший, не подскажешь ли, что тут происходит?
- Идёт война народная! Священная война!.. – азартно выпалил мужичок. Вырвался и нырнул в гущу свалки.
Побоище кипело ещё минут пять. Потом кто-то из местных изловчился опрокинуть в приоткрытый рот заступника жбан рассола…
Храп прервался. Все замерли. С резким хлопком лопнули арканы. Народ охнул и попятился. Посреди своих и чужих медленно, как призрак конца света, поднялся чудо-богатырь.
Дракон почувствовал, как у него на спине чешуя встают дыбом. Богатырь был абсолютно, совершенно, кристально трезвым!
…Детина неторопливо вытер мякотью большого пальца губы. Крякнул. Зевнул. Чихнул. Почесался. Узрел узкоглазых. Задумался. Нахмурился. Подбоченился. И гаркнул по-молодецки так, что мохноногие лошадки сразу бросились на четвереньках врассыпную:
- ЧТО?!!!.. РУСЬ-МАТУШКУ ЗАБИЖАТЬ?!!!!!!..
В следующую минуту мимо рыцаря и дракона с паническим писком, смешно дрыгая в воздухе косолапыми ножками, пронеслись лисьи шапки. За ними, волоча за собой иззубренный меч, с самым воинственным видом гарцевал трусцой чудо-богатырь и ревел «Ура!»
Один миг – и они скрылись за горизонтом. Рыцарь с драконом потрясённо переглянулись…
Наступал вечер, когда напарники выбрались на широкую просеку. В её дальнем конце сидел догнавший узкоглазых святорусский заступник. Он попеременно обнимался с одеревеневшими от выпитого лисьими шапками, бодро размахивал громадным рогом с брагой и дружелюбно кому-то ревел: «Ты меня, итить, уважаешь?»
- О-ля-ля. – кивнул рыцарь понимающе.
- Да-да, – согласился дракон. – Это она – загадочная русская душа.
Потом ящер подумал и добавил: «Итить!..»
shum_lol.gif shum_lol.gif
via(u_96)
«Хорхе, в этом лице, иссушенном ненавистью к философии, я впервые в жизни увидел лик Антихриста. Он не из племени Иудина идёт, как считают его провозвестники, и не из дальней страны. Антихрист способен родиться из того же благочестия, из той же любви к Господу, однако чрезмерной. Из любви к истине. Как еретик рождается из святого, а бесноватый – из провидца. Бойся, Адсон, пророков и тех, кто расположен отдать жизнь за истину. Обычно они вместе со своей отдают жизнь многих других. Иногда – ещё до того, как отдать свою. А иногда вместо того чтобы отдать свою.
Должно быть, обязанность всякого, кто любит людей, - учиться смеяться над истиной, учить смеяться саму истину, так как единственная твёрдая истина - что надо освобождаться от нездоровой страсти к истине»
Умберто Эко «Имя розы»
За поворотом будьте добры.
Убийство паука не считалось чем-то особенным. «Убей паука – 40 грехов простится». Исходя из этой простой теологии, население детского сада «Алёнушка» уничтожало безобидных в сущности тварей сотнями. С тех пор и повелось, если чего-то боишься, избавься от источника неудобства.
Меня забирали из садика по вечерам. Когда большинство детей уже смотрели вечерние мультики или играли во дворе, я и ещё пара ребят: сын нянечки и Сашка, которого родители всегда забирали поздно, оставались в большой комнате с включённым неоновым светом.
Потом приходил папа. Иногда он подхватывал меня на руки, чаще просто трепал по голове и обязательно спрашивал: "Ну как ты?"
Я натягивал сырые после прогулки колготки, полосатые, бледно-коричневого цвета, штаны, свитер (задом наперёд) и шапку. Папа надевал на меня куртку, а я шнуровал ботинки.
Идя с ним по улице, держась за руку, я глазел по сторонам, совершенно не задумываясь ни о чём, подмечая всякие любопытные мелочи. Он их не видел, потому что думал за нас двоих: как не попасть под машину, не простыть и не промочить ноги. Проходя мимо лужи он высоко поднимал меня за руку – мне нравилось, и у следующей лужи я нарочно не обходил её.
Вот какая-то тётенька умильно посмотрела на папу, а он не заметил. У мальчишки во дворе автомат, которого у меня нет. Наверное, дорого стоит. А папа зарабатывает немного. У нас в детском саду дети делятся на тех, за кем приезжают и тех, за кем приходят. За мной приходят.
Мы с папой едем в метро. При входе на экслокатор.. экс.. эслакатор, ну на ездящую вниз-вверх лестницу я долго топчусь и прыгаю в последний момент, так интереснее. По вечерам люди в вагоназ более хмурые, чем по утрам. Странно, ведь по утрам они ездят на работу, а по вечерам?
Работа. Она есть только у пап и мам. У меня её нет.
Но однажды мама взяла меня с собой на Работу. Меня было не с кем оставить, а "если за мной не смотреть, я спалю дом". Всё из-за того, что однажды я натащил спичек и зажёг их на ковре.
Честное слово, работа – это большой детский сад. То есть, детский сад для больших. Они там бегают, кричат по телефону (у меня тоже есть такой, сломанный, но его сломал не я), на них кричит другой дядька, это их воспитатель, он смотрит, чтобы они себя хорошо вели.
Почему-то все говорили обо мне, но с мамой, а не со мной. "Похож, очень-очень похож на тебя!" – говорили они. А я похож на папу, так говорила бабушка. Поэтому я стоял-стоял и показал им казюлю. Тогда все они разошлись.
Ну это я отвлёкся. Я ужасно несобранный и неорганизованный – так говорит мама.
Просто в моей неорганизованности есть своя организация.
Мы едем домой. Тётя объявляет нашу станцию и мы выходим. Экс.. лестница едет вверх.
На улице холодно и темно. Мне нравится, но папа хочет скорей домой, и мы садимся в нашу маршрутку. Я запоминаю лица людей, которые ездят в нашей маршрутке. Чаще всего на них ничего нет, они ни о чём не говорят. А те весёлые люди, которые иногда ездят с нами, почему-то плохо пахнут, когда дышат.
Водитель всегда чем-то недоволен и всюду развешал надписи: "не хлопать дверью (нарисован злой человек), тише скажешь – дальше будешь, норму проезда устанавливает дирекция".
Не доезжая до остановки, какой-то чужой дядя произносит: "За поворотом будьте добры!"
А мы выходим раньше! Там, за этим поворотом, я никогда не был, он очень далеко, меня так не отпускают. "За поворотом будьте добры!" – так он приказал водителю.
По дороге домой я шёл и не бросался в сугробы, не ел снег, как обычно и не кидался снежками в папу. Я думал. Папа, наверное, тоже. Во всяком случае он смотрел на часы и вздыхал.
Дома оказалось, что он пропустил футбол. Не люблю футбол. Все кричат и машут флажками. Папа говорил, что раньше так бывало на демонстрациях. А потом я узнал, что такое демон и что такое рация.
Я не играл и не шалил, когда мама пришла укладывать меня спать.
Два дня этот волшебный дядя не появлялся в маршрутке. Наверное, потому, что меня забирала из садика мама. Но третьего дня за мной приехал папа и дядька снова был в нашей маршрутке. "За поворотом будьте добры!" – снова приказал он.
Там, за поворотом, люди становятся добрее, я думал так и верил в это. Я верил в то, что однажды поеду за поворот.
А потом мы переехали. Бабушка осталась, а мы переехали.
Здесь не было маршруток, просто выход из метро, над которым всегда висела надпись "Вход".
Прошло много лет. Я сам теперь хожу на работу. И никогда не вспоминал об этой истории. Но однажды, возвращаясь к себе домой, я произнёс, не задумываясь: "За поворотом будьте добры!" – поднял глаза и увидел прямо перед собой девушку, которая мне улыбнулась. Машина повернула, остановилась, но я не вышел. Водитель прокричал что-то, но я не помню что. Меня толкали, ухмылялись, а она.. она улыбалась.
С тех пор я всегда говорю всем: "За поворотом будьте добры!"
©еть.
Она на цыпочках подкралась к окну. Лукас ещё спал. За занавеской встало ноябрьское утро, сквозь туман просачивались солнечные лучи. Она оглянулась и застала Лукаса за потягиванием.
-Ты спала? – спросил он.
Она завернулась в халат и прижалась лбом к стеклу.
- Я заказала тебе завтрак, они сейчас постучаться. Я иду собираться.
- Это так срочно? – спросил он, ловя её за руку и притягивая к себе. Она села на кровати и запустила пальцы ему в волосы.
- Знаешь, что такое Башер? – спросила она.
- Звучит знакомо, где-то я, кажется, об этом читал…
- Я не хочу, чтобы мы расставались.
- София, нас настигает ад, у нас есть только сегодняшний день, нам некуда бежать. Останемся здесь и проживём вдвоём отпущенное нам время.
- Нет, я им не подчинюсь. Я – не пешка на их шахматной доске, я хочу придумать не предусмотрительный ими ход. В гуще невозможного всегда кроется невероятное.
- Ты говоришь о чуде, а это не моя епархия…
Марк Леви. Семь дней творения
Бродский «Похвала скуке»
Онно, не знаешь, есть ли в Интернете где возможность почитать?
PearLinShell
16-04-2008, 07:31
Онно, не знаешь, есть ли в Интернете где возможность почитать?А гооглем пользоваться не умеем? :lamo:
http://lib.ru/BRODSKIJ/skuka.txt
Наметанный глаз.
Если бы у Коли и Оли спросили в тот день: «Какой самый короткий месяц в году?» — они бы не задумываясь ответили: «Медовый». Только через четыре месяца после его начала, когда у Оли наконец впервые возникла потребность в платье (во всяком случае, в выходном), они с Колей вышли из своей комнаты в общежитии, держа в руках отрез крепдешина, купленный молодым на свадьбу в складчину всеми студентами и преподавателями родного техникума, и направились к дамскому портному Перельмутеру.
В тот день Коля точно знал, что его жена — самая красивая женщина в мире, Оля точно знала, что ее муж — самый благородный и умный мужчина, и оба они совершенно не знали дамского портного Перельмутера, поэтому не задумываясь нажали кнопку его дверного звонка.
— А-а!.. — закричал портной, открывая им дверь. — Ну наконец-то! — закричал этот портной, похожий на композитора Людвига ван Бетховена, каким гениального музыканта рисуют на портретах в тот период его жизни, когда он сильно постарел, немного сошел с ума и сам уже оглох от своей музыки.
— Ты видишь, Римма? — продолжал Перельмутер, обращаясь к кому-то в глубине квартиры. — Между прочим, это клиенты! И они все-таки пришли! А ты мне еще говорила, что после того, как я четыре года назад сшил домашний капот для мадам Лисогорской, ко мне уже не придет ни один здравомыслящий человек!
— Мы к вам по поводу платья, — начал Коля. — Нам сказали…
— Слышишь, Римма?! — перебил его Перельмутер. — Им сказали, что по поводу платья — это ко мне. Ну слава тебе, Господи! Значит, есть еще на земле нормальные люди. А то я уже думал, что все посходили с ума. Только и слышно вокруг: «Карден!», «Диор!», «Лагерфельд!»… Кто такой этот Лагерфельд, я вас спрашиваю? — кипятился портной, наступая на Колю. — Подумаешь, он одевает английскую королеву! Нет, пожалуйста, если вы хотите, чтобы ваша жена в ее юном возрасте выглядела так же, как выглядит сейчас английская королева, можете пойти к Лагерфельду!..
— Мы не можем пойти к Лагерфельду, — успокоил портного Коля.
— Так это ваше большое счастье! — в свою очередь успокоил его портной. — Потому что, в отличие от Лагерфельда, я таки действительно могу сделать из вашей жены королеву. И не какую-нибудь там английскую! А настоящую королеву красоты! Ну а теперь за работу… Но вначале последний вопрос: вы вообще знаете, что такое платье? Молчите! Можете не отвечать. Сейчас вы мне скажете: рюшечки, оборочки, вытачки… Ерунда! Это как раз может и Лагерфельд. Платье — это совершенно другое. Платье, молодой человек, это прежде всего кусок материи, созданный для того, чтобы закрыть у женщины все, на чем мы проигрываем, и открыть у нее все, на чем мы выигрываем. Понимаете мою мысль? Допустим, у дамы красивые ноги. Значит, мы шьем ей что-нибудь очень короткое и таким образом выигрываем на ногах. Или, допустим, у нее некрасивые ноги, но красивый бюст. Тогда мы шьем ей что-нибудь длинное. То есть закрываем ей ноги. Зато открываем бюст, подчеркиваем его и выигрываем уже на бюсте. И так до бесконечности… Ну, в данном случае, — портной внимательно посмотрел на Олю, — в данном случае, я думаю, мы вообще ничего открывать не будем, а будем, наоборот, шить что-нибудь очень строгое, абсолютно закрытое от самой шеи и до ступней ног!
— То есть как это «абсолютно закрытое»? — опешил Коля. — А… на чем же мы тогда будем выигрывать?
— На расцветке! — радостно воскликнул портной. — Эти малиновые попугайчики на зеленом фоне, которых вы мне принесли, по-моему, очень симпатичные! — И, схватив свой портняжный метр, он начал ловко обмерять Олю, что-то записывая в блокнот.
— Нет, подождите, — сказал Коля, — что-то я не совсем понимаю!.. Вы что же, считаете, что в данном случае мы уже вообще ничего не можем открыть? А вот, например, ноги… Чем они вам не нравятся? Они что, по-вашему, слишком тонкие или слишком толстые?
— При чем здесь… — ответил портной, не отрываясь от работы. — Разве тут в этом дело? Ноги могут быть тонкие, могут быть толстые. В конце концов, у разных женщин бывают разные ноги. И это хорошо! Хуже, когда они разные у одной…
— Что-что-что? — опешил Коля.
— Может, уйдем отсюда, а? — спросила у него Оля.
— Нет, подожди, — остановил ее супруг. — Что это вы такое говорите, уважаемый? Как это — разные?! Где?!
— А вы присмотритесь, — сказал портной. — Неужели вы не видите, что правая нога у вашей очаровательной жены значительно более массивная, чем левая. Она… более мускулистая…
— Действительно, — присмотрелся Коля. — Что это значит, Ольга? Почему ты мне об этом ничего не говорила?
— А что тут было говорить? — засмущалась та. — Просто в школе я много прыгала в высоту. Отстаивала спортивную честь класса. А правая нога у меня толчковая.
— Ну вот! — торжествующе вскричал портной. — А я о чем говорю! Левая нога у нее нормальная. Человеческая. А правая — это же явно видно, что она у нее толчковая. Нет! Этот дефект нужно обязательно закрывать!..
— Ну допустим, — сказал Коля. — А бюст?
— И этот тоже.
— Что — тоже? Почему? Мне, наоборот, кажется, что на ее бюсте мы можем в данном случае… это… как вы там говорите, сильно выиграть… Так что я совершенно не понимаю, почему бы нам его не открыть?
— Видите ли, молодой человек, — сказал Перельмутер, — если бы на моем месте был не портной, а, например, скульптор, то на ваш вопрос он бы ответил так: прежде чем открыть какой-либо бюст, его нужно как минимум установить. Думаю, что в данном случае мы с вами имеем ту же проблему. Да вы не расстраивайтесь! Подумаешь, бюст! Верьте в силу человеческого воображения! Стоит нам правильно задрапировать тканью даже то, что мы имеем сейчас, — и воображение мужчин легко дорисует под этой тканью такое, чего мать-природа при всем своем могуществе создать не в силах. И это относится не только к бюсту. Взять, например, ее лицо. Мне, между прочим, всегда было очень обидно, что такое изобретение древних восточных модельеров, как паранджа… — Так вы что, предлагаете надеть на нее еще и паранджу? — испугался Коля. — Я этого не говорил…
— Коля, — сказала Оля, — давай все-таки уйдем.
— Да стой ты уже! — оборвал ее муж. — Должен же я, в конце концов, разобраться… Послушайте… э… не знаю вашего имени-отчества… ну, с бюстом вы меня убедили… Да я и сам теперь вижу… А вот что если нам попробовать выиграть ну, скажем, на ее бедрах?
— То есть как? — заинтересовался портной. — Вы что же, предлагаете их открыть?
— Ну зачем, можно же, как вы там говорите, подчеркнуть… Сделать какую-нибудь вытачку…
— Это можно, — согласился портной. — Только сначала вы мне подчеркнете, где вы видите у нее бедра, а уже потом я ей на этом месте сделаю вытачку. И вообще, молодой человек, перестаньте морочить мне голову своими дурацкими советами! Вы свое дело уже сделали. Вы женились. Значит, вы и так считаете свою жену самой главной красавицей в мире. Теперь моя задача — убедить в этом еще хотя бы нескольких человек. Да и вы, барышня, тоже — «пойдем отсюда, пойдем»! Хотите быть красивой — терпите! Все. На сегодня работа закончена. Примерка через четыре дня.
Через четыре дня портной Перельмутер встретил Колю и Олю прямо на лестнице. Глаза его сверкали.
Поздравляю вас, молодые люди! — закричал он. — Я не спал три ночи. Но, знаете, я таки понял, на чем в данном случае мы будем выигрывать. Кроме расцветки, естественно. Действительно на ногах! Да, не на всех. Правая нога у нас, конечно, толчковая, но левая-то — нормальная. Человеческая! Поэтому я предлагаю разрез. По левой стороне. От середины так называемого бедра до самого пола. Понимаете? А теперь представляете картину: солнечный день, вы с женой идете по улице. На ней новое платье с разрезом от Перельмутера. И все радуются! Окружающие — потому что они видят роскошную левую ногу вашей супруги, а вы — потому что при этом они не видят ее менее эффектную правую! По-моему, гениально!
Наверное… — кисло согласился Коля.
Слышишь, Римма! — закричал портной в глубину квартиры. — И он еще сомневается!..
Через несколько дней Оля пришла забирать свое платье уже без Коли. — А где же ваш достойный супруг? — спросил Перельмутер.
Мы расстались… — всхлипнула Оля. — Оказывается, Коля не ожидал, что у меня такое количество недостатков.
Ах вот оно что!.. — сказал портной, приглашая ее войти. — Ну и прекрасно, — сказал этот портной, помогая ей застегнуть действительно очень красивое и очень идущее ей платье. — Между прочим, мне этот ваш бывший супруг сразу не понравился. У нас, дамских портных, на этот счет наметанный глаз. Подумаешь, недостатки! Вам же сейчас, наверное, нет восемнадцати. Так вот, не попрыгаете годик-другой в высоту — и обе ноги у вас станут совершенно одинаковыми. А бедра и бюст… При наличии в нашем городе рынка «Привоз»… В общем, поверьте мне, через какое-то время вам еще придется придумывать себе недостатки. Потому что, если говорить откровенно, мы, мужчины, женскими достоинствами только любуемся. А любим мы вас… я даже не знаю за что. Может быть, как раз за недостатки. У моей Риммы, напри мер, их было огромное количество. Наверное, поэтому я и сейчас люблю ее так же, как и в первый день знакомства, хотя ее уже десять лет как нету на этом свете.
Как это нету? — изумилась Оля. — А с кем же это вы тогда все время разговариваете?
— С ней, конечно! А с кем же еще? И знаете, это как раз главное, что я хотел вам сказать про вашего бывшего мужа. Если мужчина действительно любит женщину, его с ней не сможет разлучить даже такая серьезная неприятность как смерть! Не то что какой-нибудь там полусумасшедший портной Перельмутер… А, Римма, я правильно говорю? Слышите, молчит. Не возражает… Значит, я говорю правильно.
©еть.
«А теперь представляете картину: солнечный день, вы с женой идете по улице. На ней новое платье с разрезом от Перельмутера. И все радуются!»
Ой! Спасибо, rаdon, порадовали хорошим еврейским юмором, а у меня как раз настроение грустное было, а тут рассказик душевный от вас. :)
Одна особа, ломая в горести руки, говорила: « Мне нужен интерес к жизни, а вовсе не деньги. Я ищу увлечения, а не благополучия. Мне нужен муж не богач, а талант, режиссёр, Мейерхольд!»
***
Одна жена, ложась в посталь, не засыпала до тех пор, пока её муж не коснётся своей рукой до её пяток.
***
Жила была девочка по имени Катя. И была у девочки собака, которую звали Гынмынфынбын. Вот однажды девочка Катя купила виноград.
***
Один черезвычайно умный человек пошёл в лес и там заблудился.
Даниил Хармс.
«Джентльмен никогда не ударит женщину без повода»
Совсем недавно, согласно общественным опросам, любимым стихотворенинм англичан оказалось знаменитое «Если…» Киплинга.
О, если ты покоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовешь,
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, -
Земля — твое, мой мальчик, достоянье!
И более того, ты — человек!
Это и есть моральный кодекс джентльмены ( и строителя коммунизма – сходство!), своего рода декларация о намереньях, желаемое и отнюдь не всегда действительное.
Правила «справедливой игры» - часть кодекса джентльмена – хотя и с огрехами, но соблюдалась в своё время в узких кругах английской аристократии ( как и в России); разве возможно было перенести пощёчину и не вызвать обидчика на дуэль, не прослыв трусом? Не сдержать своего слова? Оскорбить даму?
Моральный кодекс существует в каждом обществе и в каждом обществе повсеместно нарушается – не будет ли натяжкой втягивать в национальный английский характер ДЖЕНТЕЛЬМЕНСТВО? Термин « джентльмен» всегда был размыт:
Шекспир: Князь Тьмы – джентльмен
О. Уайльд Английский джентльмен в сельской местности охотится на коне за лисицей: бессловесное в погоне за несъедобным» или «Джентльмен никогда не оскорбит ближнего преднамеренно»
М. Тэтчер : Все мужчины слабы, а слабее всех джентльмены
Барбара Стрейзанд: «Сегодня мужчина считается джентльменом, если он перед поцелуем вынимает сигару изо рта»
Можно прийти к выводу, что в Англии к концу двадцатого века все стали джентльменами, и виноваты в этом не только исчезновение старых сословий и барьеров, но и возникновение массовой телевизионной, эстрадной культуры. Джентльмен исчез, поглощенный чернью. Слёзы льются из моих глаз.
Михаил Любимов «Гуляние с чеширским котом»
Мемуар - эссе об английской душе.
Предсмертное письмо Габриэля Гарсии Маркеса
Проси у Господа мудрости и силы...
Если бы на одно мгновение Бог забыл, что я всего лишь тряпичная марионетка, и подарил бы мне кусочек жизни, я бы тогда, наверно, не говорил всё, что думаю, но точно бы думал, что говорю. Я бы ценил вещи, не за то сколько они стоят, но за то, сколько они значат. Я бы спал меньше, больше бы мечтал, понимая, что каждую минуту когда мы закрываем глаза, мы теряем шестьдесят секунд света. Я бы шёл, пока все остальные стоят, не спал, пока другие спят. Я бы слушал, когда другие говорят, и как бы я наслаждался чудесным вкусом шоколадного мороженного.
Если бы Бог одарил меня ещё одним мгновением жизни, я бы одевался скромнее, валялся бы на солнце, подставив тёплым лучам не только моё тело, но и душу. Господь, если бы у меня было сердце, я бы написал всю свою ненависть ко льду и ждал пока выйдет солнце. Я бы нарисовал мечтой Ван Гога на звёздах поэму Бенедетти, и песня Серрат стала бы серенадой, которую я бы подарил Луне. Я бы полил слезами розы, чтобы почувствовать боль их шипов и алый поцелуй их лепестков... Господь, если бы у меня ещё оставался кусочек жизни, я бы не провёл ни одного дня, не сказав людям, которых я люблю, что я их люблю. Я бы убедил каждого дорогого мне человека в моей любви и жил бы влюбленный в любовь. Я бы объяснил тем, которые заблуждаются, считая, что перестают влюбляться, когда стареют, не понимая, что стареют, когда перестают влюбляться! Ребёнку я бы подарил крылья, но позволил ему самому научиться летать. Стариков я бы убедил в том, что смерть приходит не со старостью, но с забвением. Я столькому научился у вас, люди, я понял, что весь мир хочет жить в горах, не понимая, что настоящее счастье в том, как мы поднимаемся в гору. Я понял, что с того момента, когда впервые новорожденный младенец сожмёт в своем маленьком кулачке палец отца, он его больше никогда его не отпустит. Я понял, что один человек имеет право смотреть на другого свысока только тогда, когда он помогает ему подняться. Есть столько вещей, которым я бы мог ещё научиться у вас, люди, но, на самом-то деле, они вряд ли пригодятся, потому что, когда меня положат в этот чемодан, я, к сожалению, уже буду мёртв. Всегда говори то, что чувствуешь, и делай, то что думаешь. Если бы я знал, что сегодня я в последний раз вижу тебя спящей, я бы крепко обнял тебя и молился Богу, чтобы он сделал меня твоим ангелом-хранителем. Если бы я знал, что сегодня вижу в последний раз, как ты выходишь из дверей, я бы обнял, поцеловал бы тебя и позвал бы снова, чтобы дать тебе больше. Если бы я знал, что слышу твой голос в последний раз, я бы записал на плёнку всё, что ты скажешь, чтобы слушать это ещё и ещё, бесконечно. Если бы я знал, что это последние минуты, когда я вижу тебя, я бы сказал: Я люблю тебя и не предполагал, глупец, что ты это и так знаешь. Всегда есть завтра, и жизнь предоставляет нам ещё одну возможность, чтобы всё исправить, но если я ошибаюсь и сегодня это всё, что нам осталось, я бы хотел сказать тебе, как сильно я тебя люблю, и что никогда тебя не забуду. Ни юноша, ни старик не может быть уверен, что для него наступит завтра. Сегодня, может быть, последний раз, когда ты видишь тех, кого любишь. Поэтому не жди чего-то, сделай это сегодня, так как если завтра не придёт никогда, ты будешь сожалеть о том дне, когда у тебя не нашлось времени для одной улыбки, одного объятия, одного поцелуя, и когда ты был слишком занят, чтобы выполнить последнее желание. Поддерживай близких тебе людей, шепчи им на ухо, как они тебе нужны, люби их и обращайся с ними бережно, найди время для того, чтобы сказать: "мне жаль", "прости меня, пожалуйста" и "спасибо", и все те слова любви, которые ты знаешь. Никто не запомнит тебя за твои мысли. Проси у Господа мудрости и силы, чтобы говорить о том, что чувствуешь. Покажи твоим друзьям, как они важны для тебя. Если ты не скажешь этого сегодня, завтра будет таким же как вчера. И если ты этого не сделаешь никогда, ничто не будет иметь значения. Воплоти свои мечты. Это мгновение пришло.
Мне повезло. Мои родители могли себе позволить заниматься любимым делом, разъезжать по СССР, при этом ни быть, ни военными, ни уголовниками, ни комсомольскими лидерами и при том зарабатывать приличные деньги. Я много где побывал. Чуть не утонул в реке Ангаре, где раскинулось Усть-Илимское водохранилище с одноимённой ГЭС. Видал свадьбу негров в Братске. Знаю, какое (эпитет сами вставьте) и холодное озеро Байкал. Видел, как наглые жирные сибирские белки скачут через капот между выхлопных труб фашистского «Магируса» который, утробно ворча пониженной передачей, поднимался со свежим «пиловником» по разбитой «колейке» на косогоры, до которых даже самый смелый пилот U-2 и не мечтал долететь. Обосраться можно. Понимаю пиндосов. До Луны не так страшно. Спасибо партии родной! Как старый медведь в пещере не тронул нас пацанов в Усть-Катаве. Где в городе сумрак, как в Мордоре, а в горах солнце. Вряд ли мишка испугался. Просто мудро ушел. Составы в 120 вагонов. Где руда, а где танки? Надо узнать, резанув ножом промерзший брезент. Успеть до поворота. Потом шесть тепловозов «наберут ход под горку» и будет уже не спрыгнуть. Если я скажу, что как-то мы нашли промасленную станину от пулемета «Максим»- вы мне не поверите. Может из него мочканули Чапая? Если я скажу, что сто килограммовый с осетр жил целую неделю в цистерне топливного бака С-300, только хвостом шевелил и изредка трепыхался, как асфальтовый в крапинку флаг. Вы поверите? Если я скажу что «лошадку» из м.ф. «Ежик в тумане», я видел своими глазами в Башкирии. Не поверите тоже. «Земляничные поляны» на самом деле существуют, это не сказка, а быль. Кипры с Тунисами -сосут. Я повидал свою Родину. Это- сказка. Это так. Но это другая история. Всему своё время.
Мы вернулись в город- Герой трех Революций. В своей родной школе я успел поучиться только первые два класса. Мы не успели купить школьную форму и поэтому, мама мне приобрела за какие-то по тем временам бешеные деньги чехословацкий костюм светло-синего цвета. На праздничном параде в честь 1го сентября наша бывшая учительница начальных классов, провожая класс в долгий путь, не преминула отметить: «Все дети, как дети, один ты, Ефимов, как белая ворона». И участливо погладила меня по голове, гадливо заглянув мне в глаза. Я знаю теперь, что она знала, что мой костюм стоил, как «тысяча новых курток» © Буратино.
Её наверняка бесило то, что привезли меня на новенькой волге. Её наверняка бесило, что меня привела моя очаровательная мама, элегантно (не шикарно!) одетая по последней европейской моде и слегка обдав Ларису Александровну чуть уловимым ароматом французских духов, которые даже и за деньги по блату было не достать, подарила ей самый красивый букет. Увидев маму, у многих пап поотваливались челюсти. Я знаю теперь, зачем она сказала это мне перед всем классом. Не зря же Лариса Александровна, гореть ей в аду, ставила меня, первоклассника, на все четыре урока в угол? Она мне мстила за неё. Но, тем не менее — эту суку многие уважали. За что? Видимо, «много значила». Это её идея была создать «элитный класс» на положении лучшей школы района. А положение- это власть, это — деньги.
Ну а тогда. Тогда мы прощались с прежней беззаботной жизнью одного кабинета.
Теперь мы не «мелочь пузатая», а ученики «средних классов». И если в первом классе мы как, котята, с опаской бегали на четвертый этаж смотреть на бюст партизана- героя лесгафтовца Д.Ф. Косицина, имя которого носила наша школа, то теперь мир раздвинул свои границы. Уроков по шесть, разные учителя, разные этажи. И Косицин в своем маскхалате казался уже вовсе не страшным, а даже смешным. Напоминал бабульку в платке на паперти.
Форму мне все-таки купили. Но иногда по выходным мама силком впихивала меня в этот ненавистный костюм. Я понимал, как он ей нравится, но ничего не мог с собой поделать. У меня очень красивая мама, все обращают на неё внимание. А я тащусь за ней понуро, как верблюд в колючках и колтунах, глядя исподлобья из-за этого костюма. Я втягиваю шею, сутулюсь. Мама регулярно хлопает меня по спине. Отовсюду, как мне казалось, несется шепот: «О! Глядите-ка! Белая ворона идет! Белая ворона!». К сожалению, я знал, что значит это «выражение». Вообще я был впечатлительным и весьма начитанным мальчиком.
Присмотревшись к классу, я заметил «новеньких». Впрочем, я и сам уже стал «новеньким». В этом возрасте всё быстро забывается. Как кленовый опавший лист. Сегодня он ещё желтело- красный, завтра- полужелтый. А вчера? Среди пришедших из других школ был и Витя Трубочкин. Он был почти на год старше, выделялся не только плохими отметками, замечаниями в дневнике за «поведение» и характерным видом хулигана, но и какой-то особой независимостью.
«Мы — лучший класс в правофланговой школе, такого поведения я не допущу! Трубочкин, когда же, наконец, ты будешь вести себя нормально?» © классный руководитель А.С. Орданян. «Веди себя нормально!» Никогда не говорите эту фразу своим детям! Что означает выражение «вести себя нормально»? По какой норме/ГОСТу? Какое-то нарочито навязанное раздвоение личности, по-моему.
Конечно, мы все сыновья и дочери инженеров, преподавателей вузов, стоматологов, моряков дальнего плавания, директоров магазинов, юристов и прочих «работничков» умственного труда. Витька же был сыном слесаря при училище автотранспорта и нянечки в детском саду. Несколько лет спустя мы случайно узнали, что «Чечик» вовсе не «белорусская» фамилия, и «Кричашвили» вовсе не «русский», как в журнале, а в единственную (по журналу) «еврейку» «Берлинг» было влюблено полкласса. Дети. Им то по хуй на ваш «ганопольский радикюль». (привет радио «ЭХО Москвы») Потом, по прошествии некоторого времени дошел слух, что «дядя Коля», отец Виктора, был «гениальным механиком», хоть и пьяницей. Он мог починить буквально все, от детского заводного паровозика, до импортной стиральной машины. Практически все «папы» в классе ремонтировали свои автомобили у него. «Дядя Коля» мог по звуку двигателя определить, что «не так». А ремонтировал дядя Коля на совесть и лишнего не брал. Так Витька оказался в нашем классе. И практически сразу получил прозвище «Щегол» из-за своего презрительного, высокомерного выражения: «Ну ты щегол!». Причем, независимо от рода объекта, подвергаемого унижению. Еще Витька умел, необыкновенно ловко свертывая трубочкой язык, свистеть «по-птичьи», чем раздражал всё поголовье учителей кроме Самуила Исакыча Метрика -учителя зоологии и природоведения. Но Витьке было плевать и на это. Как-то раз на перемене я сказал, что за это мастерское владение языком ему бы пошла кличка «Трубочник», а не «Щегол». Он крепко взял меня за локоть, отвел за угол и, быстро оглянувшись по сторонам, врезал мне под дыхало. Упав и корчившись в спазмах на полу, я увидел своими слезящимися глазами прямо перед своим носом насмешливо- презрительные глаза Витьки. Холодные, как льдинки. Он одной рукой схватил меня за грудки, вторую занес для второго удара и угрожающе прошипел.
— В следующий раз — в глаз получишь, щегол. Понял?
— Понял, понял. Я же пошутил, — еле выдавил из себя я, а в голове пронеслось: «Будет добивать или нет?»
— За такие шутки в зубах бывают промежутки.
Витька недобро ухмыльнулся и стряхнул меня со своей руки. Дрался он жестоко и без правил, я это знал, даже старшеклассники его побаивались.
Витькиных родителей вызвали в школу, видимо, все же кто-то настучал. Позвонили и моим, но я, сделав недоуменную мину, что-то наврал. Это было сродни ощущению от пресловутого чехословацкого костюма. Естественно, после этого с Витькой я вообще перестал общаться и замечать его. Есть во мне такое свойство относиться к людям как к явлениям природы. Я до сих пор не имею зонта и теплых ботинок. Витьке тоже было плевать, но по другой причине. Его индивидуализм был на голову выше.
Это продолжалось достаточно долго, настолько долго, что сама причина была уже стерта и не имела значения. Но как-то по весне у нас отменили один урок, и мы практически всем классом сбежали на школьный двор. Делать это было нельзя категорически, в таких случаях нам лепили внеочередную «контрошу», но это был урок «физры». Слоняться просто так было здорово. Бархатистое в своих первых прикосновениях солнце еще не такое охристое, каким оно будет летом, но во дворе уже растаял снег, и все равно было скучно. Мяча не было и тогда я предложил сыграть в «попа». Этой игре я научился на Урале, нечто среднее между городками и лаптой с элементами хоккея. Для игры нужны были биты, ими послужили палки от старых швабр в изобилии водившихся в дворницком сарайчике, большая консервная банка и участники. Участников навалом, банку стащили в столовке. Началась игра, да такая, что только девчонки нас вытащили на следующий урок. Витька не участвовал, только покосил в нашу сторону, сплюнул и свалил куда-то, как всегда насвистывая. Витька вообще редко в чем участвовал и то из-под палки. Даже необходимую помощь пионерского звена в учебе принимал в штыки с неизменным презрительным выражением физиономии и со своим любимым «щеглы» во всех вариациях.
Однако, в тот день он подошел ко мне после уроков в раздевалке и сказал, как всегда грубо и безапелляционно: «Пошли. По пути. Разговор есть» Я, сдерживая дрожь в руках, застегнул молнию на куртке и безразлично сказал: «Пошли». Руки дрожали вовсе не от страха перед Витькой. Я его тогда презирал, и он знал это. То чувство было сродни последнему ощущению перед тем, как раскачавшись, прыгнуть с тарзанки в холодную воду.
Пошли мы на самом деле к дому. Как оказалось, мы жили на одной улице — через несколько домов. Витька чуть попыхтел и начал:
— Я знаю, что не ты меня заложил. Молоток, щегол. Это Михайлов.
Я вспомнил, что действительно Юрка какое-то время ходил с фингалом, видимо, не доставшимся мне и все время зачем-то лебезил перед Витькой. Я молчал.
— Слышь, ты научишь меня в «попа» играть?
— Нечему там учить, оставался бы и смотрел.
— А правда, что твой дед Косицина тренировал?
— Правда.
Витька засопел. Сказать больше ему явно было нечего.
— Да ладно, не злись. Но друзей. Как это? Не покупают штоли, или не меняют там. Они случайно находятся. Почему-то редко, правда.
Витька видимо окончательно запутался и притих. Некоторое время мы шли молча, я демонстративно глядел в другую сторону. И вдруг он, забежав вперед, несильно, но ощутимо ткнул меня в плечо и широко улыбнулся. Я тогда впервые увидел его губы не в высокомерной усмешке, а глаза были больше не похожи на холодные льдинки.
— Я мог бы предложить тебе посмотреть на моих птиц!
— А у тебя взаправду птицы есть? — удивился я.
— А то! Два кенара и пять щеглов! — еще шире улыбаясь, обрадовался Витька.
— Ну ты — Щегол! — засмеялся я и в ответ ткнул Витьку в плечо.
— Сам-щегол! Пошли?
С этого момента мы стали друзьями — не разлей вода. Но только вне школы. В школе Витька по-прежнему ничем не высказывал своего расположения ко мне. До порога, после порога — и только.
«Как денди лондонский одет, он наконец увидел свет». Моя соседка по парте Аня Лабутина читала по слогам, как и пердела. Некое, едва ощутимое подобие выразительности, которое могут оценить лишь китайцы и то в своем неосязаемом бытие умиротворенности, гармонии дао. В массе полуразложившихся сине-зеленых куриных яиц (привет птичий грипп) найти то, что не имеет корней и стеблей, листьев и цветов. Амеба Лабутина была дочкой директора комиссионки. Понятно? Выпуская «шипунков», это тупорылое существо отравляло мне ТРИ года уроки литературы. Причем делала ЭТО весьма изящно. Чуть поерзав, слегка изогнувшись, но не теряя осанки, одно из бедер скромыжно- (легкомысленно) целлулоидным оплывом сливалось на край деревянного с железным каркасом стула, второе бедро оставалось крепиться на впадине в межъягодичной складке. Колготы натужно скрипели, но шов был толст. Издавался легкий присвист и чуть погодя -невообразимая вонь. Может, у бедняжки было не все в порядке с желудком?
Что такое «женское бедро» я узнал значительно позже, а пока это была «ляжка». Но тогда я первый нюхал эту вонь, а Аня покрывалась аллергическими пятнами стыда, но ничего не могла с собой поделать. Природа — хуле. Так вот.
Софья Петровна учительница литературы задумчиво смотрела в окно, и
в такт нетленному ямбу Пушкина, меланхолично помахивала указкой.
— А что такое «денди» вдруг прервавшись, — спросила дура Лабутина, поправив свои совиные плюсовые очки. Софья Петровна вздрогнула и обернулась.
— Денди? Вы не можете объяснить значение этого слова?! Она игриво засмеялась.
Тут всезнайка, подхалим и почти круглый отличник Архипченко затрясся в своей полубесноватой, противной манере, протягивая руку в каком-то полунацистком приветствии в сторону доски.
Я мммогу! Я могу!-полушипел он. Софья Петровна благосклонно махнула пухлистой ручкой с указкой в его сторону.
— Денди -это как русское «щеголь». Ну как Трубочкин у нас- Щегол! Только наоборот.
Кое-где хохотнуло. И тут Витька, не поднимая взгляда от учебника, негромко, но внятно произнес:
— Защелкни щегало, щегол! Щеголей на перемене насвистеть? Щеголь- моголь нашелся.
Наступила резкая тревожная тишина. Первой прыснула Софья Петровна, потом заржал весь класс.
— Так! Тишина! Трубочкин и Архипченко покиньте класс. Нет. Пожалуй. один Трубочкин, а то наш «Могуголь», пожалуй, до перемены не доживет. Запомните дети, «Денди» это фамилия. Трубочкин, я жду.
— Пожалуйста, Софья Петровна. Я вас и за дверью послушаю.
Витька встал и нарочито посвистывая удалился.
— Денди это фамилия молодого агличанина славившегося своим пристрастием к модной одежде. Фамилия стала нарицательным словом. Именно это и имел в виду Александр Сергеевич, — продолжала Софья Петровна.
Надо ли говорить, что с этого дня Архипченко стали звать « Могуголем», а в нашем лексиконе появились всевозможные замены «мата» от производного «щегол»
Что мы только ни вытворяли после школы, руководствуясь буйным Витькиным воображением.
Просто «пускать кораблики» или «носиться с брызгалками» нам было неинтересно. Если «брызгалка», то обязательно с валерьянкой и с дерева, чтобы потом, аккуратно держась за ствол тополя, обоссать ополоумевших котов.
Как-то Витька притащил горсть стартовых патронов. Аккуратно разместив их на трамвайных рельсах, мы, за углом, давясь от смеха, смотрели, как пассажиры, дружно подвалившие к трамваю, вдруг с криками рассыпались кто куда от звуков «автоматной очереди». Тогда много кто еще помнил блокаду.
Витька почему-то не терпеть не мог туристов, называл их «пыжонами», я не знал этого слова. Когда у него было плохое настроение, он швырял с моста булыжниками, выковырянными нами со спуска к каналу, в плексигласовые стекла речных трамвайчиков- «калошек». Мы четко знали их расписание. « Слы, щегол! «Фонтанка» прошла! Через 15 минут-«Ладожка» поплывет! Успеем! Айда!»
И Никольская колокольня говорила: «БОМмм!» И тучи мерзких голубей взлетали к облакам с засраных собаками дорожек.
Адреналина Витьке вечно не хватало, и он заводил себе «врага». Например, ночного сторожа строящейся бани. Вечером, когда сторож еще не спал, он пробирался в здание и с наслаждением ломом вдребезги крошил оконные стекла пачками привозимых для ремонта. Сторож, топая гулкими коридорами, истошно орал: «Убью гада!», а Витька, насвистывая, улепетывал. После пятого или шестого раза сторож уволился или его уволили. Витька опять хандрил и бездумно бросал булыжники. Новый «враг» вскоре появлялся. Витька не мог не бороться. Одним из них стала вредная тетка со второго этажа в нашем дворе. Я как-то случайно посетовал, что она постоянно не дает нам стучать о пустую стену мяч. Теперь- то я понимаю, каково пожилому человеку целый день слушать звонкие удары резиновой клизмы под окном.
Мой друг оживился. Банально нахамить — это было не в его стиле. Но бабка оказалась крепким орешком. Витька испробовал всевозможные фокусы от собачьего кала с подожженной сверху газетой и звонком в дверь, до тщательно спланированных взрывов, когда она возвращалась домой. Бабка не сдавалась. Витька обозлился и почти разбил таки насквозь крышу речной калоши. И тут его осенило. Бабка всегда поднималась и спускалась на лифте (я тогда -не знал почему). Витька под видом жильца выяснил у жэковского электрика, где в этой парадной выключается свет, сделал из пятка пинг-понговых шариков, нескольких пластмассовых линеек «для вонючести» огроменную дымовуху, пару раз отрепетировал и запер бабку в лифте на несколько минут. Я не помню, откачали её или нет. У бабки оказалась астма, но в мяч мы стали играть теперь без проблем.
Но не все так безнаказанно сходило нам с рук. В те годы у нас большой популярностью пользовались шарики-прыгунки, которые вырезали из каучука. А каучук доставался на полувоенном предприятии «Красный треугольник». Особо ценился черный. На эти шарики можно было выменять практически все. От оловянных солдатских пуговиц-ушек, вкладышей от жвачек, пробок от импортного пива до порнофоток. На ушки нам было наплевать, вкладышами нас в изобилии снабжала адвокатесса, любительница кошек и по совместительству местная спекулянтка тетя Руфа. Достать пробки было плевым делом, только надо было отличить гэбиста или дэндэшника от «пыжона» у гостиницы «Советская» и вовремя слинять. А вот фотки можно было достать только у Петракова, у него папа был выездным профессиональным фотографом в ТАСС. Мы перли с Витькой этот каучук с охраняемого военизированной охраной «Треугольника». Это вам не «колюшку» под трамвай класть и слушать, как она забавно лопается.
Как- то летом в один из немногих рейдов нас засекли.
— Бежим! — заорал Витька, — бросай этот чертов каучук!
— Нет уж!- ответил я и рванул к забору, но подпрыгнуть высоко мне не удалось.То-ли от страха из-за грохнувшего в воздух выстрела, то — ли от тяжести каучука под рубашкой.
— Давай, щегол!
Витька подставил руки, я оперся ногой, и он подкинул меня на забор. Потом подпрыгнул сам. Прогремел второй выстрел. Тяжело перекувырнувшись, Витька ничком упал на землю. Я поднял его, и мы побежали дворами. Юркнув за гаражи, Витька остановился, тяжело дыша. Только сейчас я заметил, что его спина вся в крови.
— Попал-таки, гад, своей дробью!
Я снял с себя рубашку и накинул на него. Драгоценный каучук спрятал под гараж.
— Куда теперь, щегол?- спросил Витька.
— Сам щегол! К тете Руфе, конечно! Не по домам же топать, тебя отец прибьёт. А она промоет все, смажет, а ты скажешь, что это тебя её сиамец ободрал. Все знают, какой он зверюга.
— Молодец, щегол. Бубен варит, -похвалил он устало и добавил, — но жадность фраера- погубит. Запомни.
Так мы и сделали. Тетя Руфина была добрая женщина, но все ж спекулянтка. За её молчание я целую неделю вычесывал её то ли 15 то ли 20 питомцев. А Витька валялся дома. К нему пробовала пробиться группа сотоварищей пионеров, но он послал их ко всем «щеглам» и сказал, что уроки буду носить ему только я. Это в такой степени подняло мой авторитет перед одноклассниками, что я даже сам удивился. Я притащил Витьке свою железную дорогу, чтоб не скучал, и каждый вечер навещал его.
Другой, более драматичный случай, произошел следующим летом. Было тихое спокойное утро. Народ праведно отдыхал после пятничной пьянки. Мы с Витькой встали пораньше и полезли на его крышу. На чердаке невесть откуда в изобилии валялись бутылки из-под шампанского. Мы наполнили несколько из них чердачным окатышем и на корточках поползли к водосточной трубе. Первые две прошли как по маслу. Во дворе — колодце грохот стоял неимоверный. Как никак -7 этажей, мертвого разбудишь. Тут у меня то ли рука подвернулась, то ли голова закружилась, но запустив очередной снаряд, я через мгновение понял, что вишу на карнизе под грохот падающей в водосточной трубе бутылки. Еще помню вытаращенные от ужаса глаза Витьки перед собой и его шепот:
— Ты чо щегол? Ты чо?
Он протянул мне руку, другой ухватил за куртку, ногами как-то зацепился за ограждение. В себя я пришел только на уже теплом от утреннего солнца железе.
— Ну ты, щегол, даешь стране угля!
Мы истерически смеялись, сидя на крыше, и хлопали друг дружку по плечам.
Как оказалось, самое плохое случилось позже. Кто-то из соседей нас все же опознал, и мой отец первый и последний раз в жизни жестоко отлупил меня своим ремнем с пряжкой, а мама долго плакала в ванной.
Я долго клянчил велосипед у родителей. Они поначалу всё отнекивались отметками за четверть и ненавистными мне хозработами на даче, но в конце концов сдались, и я стал обладателем шикарной складной «Камы» бордового цвета с хромированным багажником сзади и разноцветными катафотами на спицах колес. Я видел, что Витьке хочется такой же, но на все мои предложения дать ему велик на пару дней, неизменно отвечал: «На фига! Отчепись щегол!». И вот однажды он влетел ко мне домой и, хитро прищурившись, приказал:
«Одевайся! Выкатывай свою рухлядь. Едем кататься!» Я удивленно пожал плечами, отпросился у мамы и, выкатив свою «красотку» во двор, обалдел. Небрежно облокотившись на сияющий велик непонятной конструкции, стоял не менее сияющий Витька. Сейчас такие велосипеды называются «таун чоппер», а тогда по впечатлению сильнее было бы, если только всех героинь наших коллекций порнофоток материализовать в одну секунду у нас во дворе.
— Что это? — спросил я в полнейшем ахуе указывая пальцем, как салага, на это чудо, напоминавшее небольшой «Харлей Дэвидсон» с педалями…
— Мой велик, — фальшиво небрежно сказал Витька и, не удержавшись, с гордостью добавил, — папка сварил.
Мы забросили свои дурацкие выходки. Мы катались сутками, разрабатывали все новые и новые маршруты, наносили их на карту. Дядя Коля приделал нам на рули настоящие автомобильные зеркала, фары, а сзади «стопаки», питавшихся от трех плоских батареек. Мне лично он сварил точно такое же вальяжное седло, как у Витьки. Так что мы были первыми байкерами в Ленинграде.
Наконец, мы закончили восьмой. Вы знаете, как это бывает? Кто-то из недорослей идет в девятый. Из нашего класса в девятый не пошли только трое, вторая была Люда Безрукова, а третьим был Игорь Лесин- он пошел в спортивную школу. Люда пошла в Вагановское. Были составлены парты в нашем классном кабинете. Чай, торты, фрукты. Какие-то сценки. Мы с Лехой Лысенко коряво сыграли пару битловских песен (отдельная история), Вахтик Кричашвили, как всегда, пародировал, кто-то читал стихи, но все ждали, когда же начнется «дискотека». У Вики Мозалевич был кассетный магнитофон “JVC” и она притащила заранее согласованный ворох итальянского музыкального ширпотреба. Папа Вики был… впрочем, об этом чуть позже.
Не хочется говорить о том, что «нынче не то, что прежде». Конечно, может быть кому- то и невозможно такое представить. Никакого алкоголя, при полном коридорном освещении в присутствии умильно глазеющих родителей. И тут чей-то изрядно поддатый голос громко объявил:
— Тушите свет! Чичас дамы приглашают кавалеров!
Конечно, это был дядя Коля. Я стоял, опершись о подоконник, и выдавливал из себя улыбку Глеба Жиглова. Как мне тогда казалось — это было «круто». Вдруг ко мне подошла Люда и что-то сказала. Может, не сказала. Помните песню А. Челентано “Soli”? Просто я ко второму куплету, с привитой мне с младых ногтей родителями «констатацией случившегося факта» понял, что влюбился. По уши. Мне казалось что на нас смотрели все, а я наконец увидел то, чего не замечал шесть лет! И понял, что мое «второе я» уже бессильно опровергать очевидное, потом подумал: «Как все это глупо! Но надо же что-то делать?!» Холм издали кажется просто точкой. Лишь подойдя ближе ты видишь его очертания. Люда сама все решила по-женски просто и изящно.
— Пойдем, погуляем. (не вопрос, а утверждение).
Мы сбежали. Шатались до утра. Говорили о чем угодно или просто молчали, держась за руки, разглядывая другой, чуть подернутый рябью отражений, канал. И там, потусторонние мы, под потусторонними тополями также смотрели из другого измерения на реальных (?) нас. Потом я, её уже обессилившую, тащил на руках домой. Она стерла себе ноги новыми туфлями не до крови, а в кровь. Потеря девственности, как правило, заметна. Наш наивный роман продолжался около полутора лет. Дальше неловких слюнявых поцелуев в парадной дело не зашло. И вдруг Вика Мозылевич звонит мне как-то с утра в субботу и говорит: « Сережа, помнишь, ты просил «Белый альбом» «Битлз»? Заходи. Только быстро, я должна с Машкой встретиться» Конечно, я поскакал, как обосраная лошадь. Дверь открыла Вика и слегка шлепнула меня по щеке.
— Салатик будешь?
На ней полупрозрачный халат, под халатом ничего нет. Но меня волнуют только эти две пластинки. Мое «второе я» отмечает: «было сборище».
Отец у Вики капитан дальнего плавания, а мать, как настоящая жена капитана, имеет постоянного любовника и иногда в выходные оставляет дочь одну. Но мне все равно, что не позвали меня. «Белый альбом»!
Вдруг из комнаты напротив вываливает Витька в одних трусах с бутылкой портвейна в руках, а на кровати сидит Люда в мужской футболке и недоуменно таращится на бурое пятно на простыне. Я выхватываю бутылку из рук Витьки и с размаха бью его по башке. Мой друг падает. Из головы течет кровь. Второй раз в жизни я оказался висящим на карнизе. Помню, проорал, выскочившей вслед за мной на лестницу что-то бормотавшей Люде: «Да пошла ты!»
Прошло несколько лет. Нет смысла напоминать, что любовь всепрощающа. Мы случайно встретились, потом мои родители купили себе квартиру, и она переехала ко мне.
О Щегле я больше ничего не слышал, да и не хотел. Было детство. Оно прошло. Это только в кино про «ковбойцев и индейцев» с Гойко Митичем присутствует абсолютная правда и абсолютная ложь. Я не давал себе и Люде думать обо всем случившемся и разбираться «почему», «как» и «зачем». Мне было достаточно моего, что есть, а не то, что было. Я, мне, моё. Так, наверное.
Но, однажды, много лет спустя, возвращаясь домой в час поздний по нашей «аллейке» вдоль канала, посасывая пиво и слушая реггей Питера Тоша, дорогу мне преградила инвалидная коляска. Я недоуменно вынул из уха один наушник. Безногое тело в коляске прохаркалось и сипло проговорило:
— Накинь рублишко, братишка.
В кармане были только «бумажки».
— Нету.
Я обошел коляску, направился прочь и остановился, как вкопанный, услышав:
— Ну и вали ты! Щегол!
— Витька?! Я обернулся, подошел поближе и сразу вспомнил эту презрительную усмешку, эти глаза льдинки.
— А я тебя сразу узнал, Серый.
Я нащупал в кармане деньги вынул, выискал штуку.
— На. Мне пора. Жена ждет.
— Людка? Он закашлялся, противно осклабившись, и заржал. Я, не помня себя от злости, схватил этого вонючего урода, как когда-то он меня за грудки, и прошипел:
— Заткнись, заткнись, Щегол! Убью!
— Да отчепись же ты, задушишь, мудак!
И все тем же знакомым тоном, не терпящим возражений, посопев, произнес:
— Пошли. По пути. Разговор есть.
У меня задрожали руки, как и тогда в раздевалке почти 20 лет назад.
Я достал сигарету из пачки и «безразлично» сказал: «Пошли»
— Слышь. Я не ебал Людку. Это все конкретная подстава Мозылевич. Тебе интересно, как все было?
Витька насмешливо смотрел мне в глаза, и было такое ощущение, будто не я, а он глядит на меня сверху вниз.
— Ну так что? Интересно?
— Уже нет, — соврал я.
— Не пизди. Давай, присядь.
Он остановился около скамейки и ткнул меня поддых, не как тогда в школьном коридоре, а как ТОГДА в плечо.
— Слушай, не перебивай. Понял, щегол?
— Понял, -машинально ответил я.
— Так вот. Вичка тогда позвала почти всех. Настолько почти, что даже я поверил. Я здорово напился, но ты же знаешь, мне всегда нравились пампушки, а не доходяги типа твоей Безруковой. Вдруг я заметил, что Мозылевич плеснула Людке водяры в шампанское, потом еще раз. Ради хохмы, я тоже неоднократно Вичке плеснул, только побольше. Дальше, когда все разошлись, я остался и пёр Мозылевич во все дыры кроме мутера. Как она меня уговаривала оставить её целкой до «настоящего» мужа, пархатого жыда из министерства! А сиськи помнишь её? Уже тогда размер четвертый был. Упругие. Я в Чечне столько раз дрочил по памяти на её дойки. И все вспоминал, как она после очередного минета с заглотом яиц уговаривала: «Ну давай в попочку!» Весь крем мамашин французский извели. Всадил- таки ей под утро куда надо. Не всеж жыдам блатовать. Хыхы. Людку под утро она раздела, натянула мою футболку и как-то поменяла нашу простынь. С утра сидела на телефоне, а потом заявилась. Надо мной дулями своими колышет и так игриво- ласково говорит: «А не поискал бы ты, Щегол, вина?» Я такой: «Ладно». Нашел вино в комнате, где Безрукова без памяти была. Ну ей -то хуле, много надо что ли? Эта блядь подо мной всю ночь отскакала и хоть бы что, а Люда- балерина ведь! А тут ты. Я и подумать ничего не успел, как очнулся- башка в вине и в крови. И эта курва в истерике у двери открытой бьется: «Я без Сереги- не могу!» Людка в туалете заперлась, блюет и тоже ревет. Посмотрел я на все это дело, влепил Мозылевич пощечину и ушел. А что мне было делать? Я звонил тебе несколько раз, потом бросил. Закончил папкино ПТУ, дальше ушел в армию. Сверхсрочка. Контракт. Чечня первая, потом еще одна. Ноги оторвало. Контузия. Домой вернулся. Мать умерла. Отец еще раньше. Площадь — маневренная, от детсада была. Сам знаешь. Пенсия есть. Медальками хоть до жопы обвеситься могу. А хуле толку? Давай бухнем. У меня есть.
Мы тогда здорово нажрались. У Витьки был особый коктейль — боярышник настоенный на каркаде. Рекомендую. На утро Люда, увидав тела на ковре в гостиной, с ужасом опознала Щегла. Витька остановил меня, когда я пытался помочь ему спуститься до коляски, оставленной внизу.
Тогда я впервые в жизни так наорал на свою жену, что довёл её до слез.
Правда, жизнь -странная штука?
В последний раз встреча с Витькой была холодным апрельским вечером. Снова идя по «аллейке», я вдруг увидел, как по «нашему спуску», где мы ловили на булку в банку с веревкой «колюшку», резко набирая скорость, едет вниз инвалидная коляска. Как в замедленной съемке, переднее колесо попадает в лунку из-под выковоренных булыжников, коляска заваливается в сторону падает, а кочерыжка тела по инерции летит, тяжело плюхается в канал и распластывается крестом на воде лицом вниз.
«Витька! Щегол! — заорал я, — Стой! Погоди!» Я рванул изо всех сил, как тогда на «Треугольнике», и разбежавшись, прыгнул с лету в эту холодную весеннюю воду.
Беспомощно барахтаясь в склизкой жиже кусков грязного льда и скопившегося за зиму вонючего мусора, я уцепился за безногий обрубок человека, переворачивая его лицом вверх.
«Да отчепись же ты! Утопишь себя и меня, придурок. Вставай на ноги! Тут мелко, ты достанешь», — отфыркиваясь произнес Витька. Он сильными гребками подплыл к гранитной набережной, заполз на спуск и, улыбаясь своей широкой задорной улыбкой без льдинок в глазах, добавил:
— Дурак все же ты, щегол. Думал я топиться решил?
Я растерянно стоял по плечи в воде меня бил озноб. Потом он заржал.
— Ой, не могу! Ну и рожа у тебя! Называется — приплыли!
За ним смех стал душить и меня, как тогда, на крыше.
— Ладно, вылазь, яйца отморозишь. Мне потом перед Людкой отмазываться что ли? Согреться надо. Айда за водкой, щегол. Покупались — и будет.
Больше я его не видел, и так и не научился плавать.
P.S. Первый куплет, второй я не помню.
«Стою на остановке я в своей потертой тюбетейке,
И на автобус есть в кармане у меня копейки.
Приеду в свой кишлак,
Зарежу свой ишак,
И сделаю шашлык из него. ООО!»
Припев:
«Соли!
Насыпьте в шашлык мне соли!
Соли!
Насыпьте еще чуть-чуть!»
© народное творчество
(С) Урюк
http://tagoo.ru/ru/?search=soli+chelentano
Из-за угла вынырнули два комка старческой плоти – Мария Михайловна и Дарья Никитична. Вернее, комком была Мария Михайловна, а Дарья Никитична – высохшей спичкой. Платки бабушек перекосились от судорожного и торопливого скольжения по снежной кашке. За спинами старух осталось три двора. Давление резко подскочило у обеих – они пятнадцать минут бежали изо всех своих небольших сил.
Наконец, замерли, пытаясь побороть одышку. У Марии Михайловны, менее приспособленной к длительному кроссу, сердце выдало несколько экстрасистол и потеряло обычный ритм. Закололо под левой грудью. Нестерпимо, резко. При вдохе боль обострялась, заливая половину тела. Ослабшей рукой Мария Михайловна полезла в карман и счастливо вцепилась в облатку нитроглицерина.
- Ой, Даш, что-то сердце закололо. – прорвалась она сквозь одышку.
- Сейчас, Маш. Давай, на лавочку присядем. Отдышимся трошки.
Дарья Никитична дотащила подругу до обледенелой скамейки. Когда они устроились, подложив под себя пустые продуктовые сумки, Мария Михайловна тут же сунула под разросшийся на старости лет язык таблетку, шумно втянула в себя сопли, и с облегчением провела по носу рукавом линялого пальто. Широко и щедро, оставляя склизкий блеск.
Дарья Никитична, с опаской разжала варежку и, как бы не веря своим глазам, в очередной раз взглянула на находку. Пока они санным ходом ускользали с оживленной улицы, примыкавшей к рынку, Дарья Никитична не раз тайком от подруги кривила глаз на неожиданное счастье, найденное в подтаявшем снегу.
- Уф, вроде отпустило. – выдохнула посвежевшая Мария Михайловна и заворожено уставилась на поблекшую варежку Дарьи Никитичны.
Там покоилась новенькая сотенная купюра.
- Ох, и свезло! – воскликнула Мария Михайловна.
- Да, Маш… Свезло!
- А как ты думаешь, никто не заметил? Не отберут?
- Ой, Маш, не знаю. – Дарья Никитична опасливо зыркнула по сторонам и вздохнула. – Вроде, не заметил никто. Да и переулок-то близко был, мы быстро свинтили.
- Вот хорошо! Есть Бог на небе! Какая-никакая, а прибавка к пенсии. А то дождешься от них, от капиталистов поганых!
Дарью Никитичну как будто ущипнул кто-то. Она настороженно уставилась на подругу – та не заметила, поглощенная купюрой. Губы старухи задрожали как нерешительные предатели. Был брошен пробный камешек:
- Да, вот хорошо, вот повезло. Хоть лекарств куплю. А то верошпирон в зеленой аптеке опять подорожал! Не напасешься…
Мария Михайловна напряглась, позвоночник вытянулся стрункой, захрустев.
- Да, свезло, Даш! А я вот внуку конфет куплю. Так и мечтать не могла. А тут вот свезло…- вздохнула она и налитым кровавым глазом несмело ощупала соседку. - Помогает ведь Бог… А так хоть внучка побалую. Он-то ко мне, если подарка какого не куплю, и не зайдет ведь!
- Вот уж хорошо, напомнила ты мне, Маш, ты ж мне полтинник-то так и не отдала.
- Какой полтинник, Даш?
- Да вот ты когда внучку своему портфель хотела покупать, тебе не хватало. Я ж помогла тебе, Маш, три года уж прошло. Помнишь?
Мария Михайловна опять загремела соплями, залилась румянцем и сморщилась как моченое яблочко, будто бы вспоминая. Тем временем Дарья Никитична перешла в добивающую атаку.
- Да и верошпирон шестьдесят восемь пятьдесят три стоит…
- Отдала я тебе полтинник, что ты врешь?!
- Это как это ты мне отдала полтинник?
- Да, отдала, перед Яблочным Спасом в прошлом году! Тебе еще сын колбасы копченной привез… Помнишь? – Мария Михайловна подбоченилась как многоопытный и талантливый полководец.
Дарья Никитична вспыхнула негодованием и сжала варежку в кукиш.
- Что ты врешь, старая! Не отдавала! Ты мне еще тут наговоришь…
- Отдавала! И вообще, я первая сотку заметила! Она моя!
- Да ты ж в очках! Я б, если б в очках…
- Ах ты, старая карга! А ну, отдавай мне сотку! Я её первая заметила!
Дарья Никитична вскочила с лавки и засунула купюру в карман пальто. Попыталась схватить свою сумку, но Мария Михайловна вцепилась в неё мертвой хваткой, крича:
- Ах ты, лярва! А ну, отдавай! Тебе подыхать давно пора! Верошпирону захотела!
- Смотри сама не заживись, карга! – надрывалась в ответ Дарья Никитична. – Да твой внук на упыря похож! Ванечка то! Ванечка сё! А он тебя старой блядью называл, я сама слышала! В прошлый четверг!
- Ёб твою дивизию! Я тебе язык вырву! Что, думаешь, я не помню, как ты в сорок первом с немецким офицером в сарае…
- А твой Вася – перебила Дарья Никитична. – Когда под Сталинградом подыхал, небось не знал, что тебя в это время вся деревня ебала!
- Ах ты, старая пизда! – вскричала Мария Михайловна, поднимаясь.
Дарья Никитична повернулась и заковыляла прочь, ускоряя шаг.
- Стой, блядина! – кричала ей вслед Мария Михайловна.
Тощая старуха все разгонялась, увязая в подтаявшем снеге. За спиной слышалась грозная одышка подруги. И тогда Дарья Никитична побежала, надеясь на легкость шага и полуистлевших костей.
Она торжествовала, тугой слух доносил весть о том, что Мария Михайловна отстает. Она обернулась и крикнула:
- Не догонишь! Года не те! – хотела рассмеяться, но в это время поскользнулась и грохнулась в лужу.
Пока Дарья Никитична вставала на нетвердые четвереньки, подоспела Мария Михайловна и ударила её валенком в мягкий отвисший живот. Захлебываясь стоном, Дарья Никитична повалились на спину: голова шла кругом, перед глазами замелькали мушки. Сверху навалилась всем весом Мария Михайловна и полезла в карман подруги. Вытянула сотку, и тут же взвыла, когда зубные протезы Дарьи Никитичны сомкнулись на её запястье. Купюра отлетела в сторону и застыла маняще на снегу.
Мария Михайловна свободной рукой ударила Дарью Никитичну по пергаментной скуле – та разжала хватку протезов.
Ни секунды не помедлив, Мария Михайловна изо всех сил сцепила пальцы на горле Дарьи Никитичны…
Коронарные артерии старого сердца не выдержали стресса и удушья, сжались в последнем, решающем спазме. Инфаркт миокарда. Дарья Никитична поняла, что умирает. В последних судорожных мыслях она нервно припоминала, все ли успела сделать: деньги на похороны, припрятанные в пододеяльнике (в шкафу, на третьей полке), десять лет назад заказан участок на кладбище, вот и гроб недавно ходила присматривать. А Мария Михайловна не ходила! И деньги на похороны не откладывала! И участка на кладбище у неё нет!
«Ах ты, лярва! Пережить меня захотела!» - пока последняя мысль пробиралась по агонизирующим нейронам, Дарья Никитична нащупала на земле ледышку и решающим отчаянным усилием вклинила её в висок Марии Михайловны.
В это время в мозге Марии Михайловны спастически пульсировала аневризма, набухшая от подскочившего давления. Удар ледышки решил все! Стенка сосуда расщепилась, и кровавый фонтан хлынул в беззащитный мозг, превращая его в багровую кашку.
Мария Михайловна повалилась на труп Дарьи Никитичны, стремительно отказывающая рука потянулась к сотке. Медленно, преодолевая тяжесть непослушного тела, она несла умирающую конечность к вожделенной бумажке. Все ближе и ближе. Ближе и ближе. Ближе… Ближе…
Купюра, нежно погладив почти бесчувственные кончики пальцев, отлетела под порывом влажного ветра подтаявшей зимы.
- Ёб твою… - прошептала Мария Михайловна немеющим языком.
© Глеб Каломиец
radon нуууу, как-то грустно стало от прочитанного, лето на дворе, солнце, девушки в мини снизу и сверху)))), а вы про бабушек в лужах.)))) Можно заявочку на оптимизм сделать? ( без пошлости))))
radon нуууу, как-то грустно стало от прочитанного, лето на дворе, солнце, девушки в мини снизу и сверху)))), а вы про бабушек в лужах.)))) Можно заявочку на оптимизм сделать? ( без пошлости))))
Неа, нельзя.
По мере поступления.... :)
Неа, нельзя.
По мере поступления.... :)
Понятно, на почте некому "ящики" разгружать. Буду искать другие источники.)))))
А оно Вам надо?
По старинному еврейскому обычаю - молодоженов после свадьбы, на первый год их семейной жизни, забирают к себе в дом родители невесты.
В украинских семьях такой молодой муж сразу получает звание и статус "прыймака" , а в еврейских и он и она - "наши дети". Дети так дети, живет себе такая молодая семья, дочь со своей матерью особо не ругаются - все как положено в приличном доме...
По прошествии некоторого времени теща обратилась к своему зятю с просьбой починить протекающую в дождь крышу , но получила отказ в наглой форме - "А оно мне надо?". Умная теща сделала вид, что не расслышала ответа и не стала настаивать на своем...А через месяц,попросив зятя отремонтировать падающий забор, снова получила аналогичный ответ - а потом еще раз, по поводу посадки картошки!
Сели двое престарелых родителей и, в целях укрепления молодой семьи, приняли и осуществили стратегический план - переоформить дом со всеми пристройками на зятя, c получением бумаги со всеми положеными печатями у местного нотариуса! На следующий день теща, предвкушая победу над вздорным родственничком, обратилась к нему с прежней темой о крыше - и вот как завершился этот семейный разговор:
- Так вот!- сказала теща.- Теперь это все твое,зятек - и дом,и огород, и забор. Вот документ,теперь не скажешь "а оно мне надо?"!
- Мое,говоришь,тещенька дорогая? Так и в документе написано?
- Твое, зятек родненький,твое!
- Так если все это мое - оно Вам надо?
Провидец
В купе едущего в направлении Киева поезда зашел нищий...Сидевшие там две женщины сразу закрыли платочками носы, мужчина в котелке прижал к себе дорожную сумку, а подвыпивший офицер равнодушно продолжал смотреть в окно. На правильном языке, странно звучащем из уст оборванца, пассажиры услышали:
- Люди, я не простой нищий, я - предсказатель судьбы!Если есть желающие послушать меня и узнать о своем будущем - плата не разорит любого из вас!
Не обращая внимания на остальных попутчиков,офицер прямо спросил:
- Ну,скажи, человече - что меня ждет?
- Полковник,Вы едете в Киев разводиться с женой! - мгновенно отрапотовал провидец.
Офицер, странно блеснув глазами, выдал нищему несколько медяков и плюхнулся на свое место. Нищий вышел из купе, а пораженные увиденным пассажиры набросились с вопросами на полковника:
- Неужто он Вам правду сказал,господин офицер?Не хотите ли пояснить, мужчина?
Полковник невесело улыбнулся, поправил портупею и ответил:
- Да как вам сказать,господа...Что я еду в Киев - не нужно быть провидцем. Только-что мы проехали Боярку, а больше станций до Киева нет!
- Ну, а жена? Насчет жены - неужели верно угадал пройдоха?- не успокаивались попутчики...
- И насчет жены тоже, чушь полная - но я ему заплатил за идею!
БУКИ - ТАШКЕНТ - ХАЙФА
Я умер 9 лет назад…
Я умер почти 9 лет назад. Но я пишу вам не для того, чтобы рассказать, как мне тут живётся. Я пишу, чтоб рассказать вам свою историю. Историю моей большой любви. И ещё хочу сказать, что любовь не умирает. Даже на том свете. Даже если её пытаются убить, даже если этого захотите вы. Любовь не умирает. Никогда…
Мы познакомились 31 декабря. Я собирался встречать Новый год со своей женой у своих старых друзей. Моя жизнь до её появления была настолько никчёмной и ненужной, что очень часто я спрашивал себя: «Для чего я живу?». Работа? Да, мне нравилось то, чем я занимался. Семья? Я очень хотел иметь детей, но у меня их не было. Теперь я понимаю, что смысл моей жизни был - в ожидании этой встречи. Я не хочу описывать её. Вернее, я просто не смогу описать её, чтоб вы действительно поняли, какая она. Потому, что каждая буква, каждая строчка моего письма пропитана любовью к ней и за каждую ресничку, упавшую с её печальных глаз, за каждую слезинку я готов был отдать всё. Итак, это было 31 декабря. Я сразу понял, что пропал. Если бы она пришла одна, я бы не постеснялся своей третьей супруги подошёл бы к ней в первую минуту нашей встречи. Но она была не одна. Рядом с ней был мой лучший друг. Знакомы они были всего пару недель, но из его уст я слышал о ней очень много интересного. И вот, теперь, я увидел её. Когда пробили куранты, и были произнесены тосты, я подошёл к окну. От моего дыхания окно запотело, и я написал: «ЛЮБЛЮ». Отошёл подальше, и надпись на глазах исчезла. Потом опять было застолье, тосты. К окну я вернулся через час. Я подышал на него и увидел надпись: «ТВОЯ». У меня подкосились ноги, на несколько секунд остановилось дыхание…Любовь приходит только раз. И это человек понимает сразу. Всё, что было в моей жизни до этого дня - была мишура, сон бред. Очень много слов есть этому явлению. Но жизнь моя началась именно в тот новогодний вечер, потому что я понял, я увидел в её глазах, что этот день - тоже первый в её жизни. Второго января, мы переехали в гостиницу, и планировали купить свой маленький уголок. У нас вошло в привычку писать друг другу на окнах записки. Я писал ей: «Ты - мой сон». Она отвечала: «Только не просыпайся!».
Самые сокровенные желания мы оставляли на окнах в гостинице, в машине, у друзей дома. Мы были вместе ровно два месяца. Потом меня не стало. Сейчас я прихожу к ней только когда она спит. Я сажусь к ней на кровать, я вдыхаю её запах. Я не могу плакать. Я не умею. Но я чувствую боль. Не физическую, а душевную. Все эти восемь лет она встречает Новый год одна. Она садится у окна, наливает в бокал шампанского и плачет. Ещё я знаю, что она продолжает писать мне записки на окнах. Каждый день. Но я не могу их прочитать, потому что от моего дыхания окно не запотеет. Прошлый Новый год был необычным. Не хочу рассказывать вам секреты потусторонней жизни, но я заслужил одно желание. Я мечтал прочитать её последнюю надпись на стекле. И когда она заснула, я долго сидел у её кровати, я гладил её волосы, я целовал её руки.… А потом подошёл к окну. Я знал, что у меня получится, я знал, что смогу увидеть её послание - и я увидел. Она оставила для меня одно слово «ОТПУСТИ».
Этот Новый год будет последний, который она проведёт в одиночестве. Я получил разрешение на своё последнее желание, в обмен на то, что я больше никогда не смогу к ней прийти и больше никогда не увижу её. В этот новогодний вечер, когда часы пробьют полночь, когда вокруг все будут веселиться и поздравлять друг друга, когда вся Вселенная замрёт в ожидании первого дыхания, первой секунды Нового года, она нальёт себе в бокал шампанского, пойдёт к окну и увидит надпись «ОТПУСКАЮ».
Рассказ трогательный, но вот этому я не верю:
" Всё, что было в моей жизни до этого дня - была мишура, сон бред "
Поэтому свой рассказ закончу фразой :
"Я знаю и верю - завтра я снова увижу море!"
Ожидание моря…
В детстве я ездил на море. Маме брала отпуск и мы всей семьей ехали на юг.
Самым радостным для меня было ожидание моря. Проехав день на поезде, я начинал чаще смотреть в окно. Мне казалось, что на горизонте небо становилось все более синим и уже, если сильно приглядеться, можно увидеть край синей полосы.
В течение дня ожидание становилось все томительнее, а желание увидеть синюю полоску воды - острее.
Помню, мы въезжали в тоннель и, выезжая из него, я видел море! Конечно, до тоннеля и после него мы еще много ехали, но для моей памяти это не имело значения. Восторженные ощущения от въезда в тоннель, в темноту и выезда на скалистый, обрывистый берег моря - это для меня стало единым целым - остальные воспоминания стерлись из-за блеска этих моментов.
Это ожидание стало основой моей жизни. Ожидания радости и счастливых моментов. Я помню их все. Все моменты, которые дарили мне радость, подобные чувству ожидания моря.
Но с возрастом моментов становиться все меньше, а разочарований все больше. Но лишь благодаря желанию "ждать моря" я живу. Я живу "ожиданием моря".
Я знаю и верю - завтра я снова увижу море!
- До метро «Ботанический сад».
- Сколько?
- Сто
- Садись.
«Ты уж извини, так получилось. Я очень хотела приехать пораньше, сто раз уже собиралась, и в последний момент вдруг что-то, блин, шло наперекосяк. Ты ж меня знаешь, у меня ж постоянно всё через жопу. То на работу срочно дёрнут, то погода испортится. А ты ж помнишь, что для меня погода – это важно. Помнишь, мы с тобой даже на свадьбу к Антону не пошли, потому что я сказала, что в такую погоду женятся только дураки и лузеры, а приходят на такую свадьбу только бабки-родственницы. Им похуй, лишь бы салатов пожрать. Ты ещё обиделся тогда, сказал, что Антон твой друг, и что ты всё равно туда пойдёшь. Даже если без меня. И что тебе тоже похуй на погоду, ты не жених и не невеста. Я тогда фыркнула, спиной к тебе повернулась, и ничего не ответила. Только чувствовала: всё будет по-моему. Как всегда.
Ну и никуда ты не пошёл, само собой. Ты слишком меня любил, и слишком во всём потакал. А зря. Мне б тогда это понять…»
- Где высадить?
- Вот тут, у метро. Спасибо.
«Ботанический сад. Вон, ВДНХ отсюда видно. Колесо обозрения. Ужасно боюсь высоты, и ты всегда это знал. Какого хрена, спрашивается, ты потащил меня на это колесо? А один там покататься не мог? Я ж предупреждала, я ж просила… Ну, и чего ты добился? Истерика на два часа, поллитра коньяка, и моя пьяная тушка в прихожей. Кстати, я теперь стресс алкоголем больше не снимаю. Я его переживаю – и всё. Нет, колесо тут не причём, это я так, к слову…»
- Осторожно, двери закрываются, следующая станция «ВДНХ»
«Ну вот, тронулись. Через час-полтора буду у тебя. О чём я говорила? А, стресс. Знаешь, после той ночи я поняла что такое стресс. Слово-то какое мудовое, блин. Стресс. Нет, это не стресс. Стресс – это когда ты пашешь три месяца на дядю, залез в долги по колено, потому что зарплату обещают выплатить «вот-вот, не сегодня-завтра», ты уже должен всем и каждому, друзья звонят только ради того, чтоб узнать когда ты им бабло вернёшь, и вот приходишь ты к дяде за своей зарплатой, а тебе дают три тысячи рублей, и с улыбкой показывают твой трудовой договор. Где чёрным по белому написано, что ты согласен тут канаёбиться по двенадцать часов в день, без выходных, за тыщу рублей в месяц. И ниже – твоя подпись.
Вот это да, стресс. Стрессявый такой. Башка тут же становится как у гидроцефала. Прям на глазах раздувается. Потому что ты очень быстро понимаешь, что ты в жопе, и с этим срочно нужно что-то делать. И вот ты приходишь домой, достаёшь из холодильника бутылку водки, и это единственное, что у тебя там лежит, наливаешь в кружку воды из-под крана, и начинаешь поочерёдно прикладываться то к бутылке, то к кружке…
А потом тебя мучительно тошнит, и хочется плакать. И плачешь ведь. Плачешь, плачешь… И засыпаешь в одежде, на кухонном диване. А утром встаёшь, и идёшь искать новую работу. А так же звонить друзьям, и просить их подождать ещё месяц.
Всё решаемо, видишь? Вот только той ночью уже ничего нельзя было изменить. Ничего. Пей-не пей, плачь-не плачь. Хотя, в общём-то и плакать не хотелось. И пить не хотелось.
И дышать, и жить…»
- Станция метро «Тёплый стан». Следующая станция – «Ясенево».
«Упс. Чуть не проехала. Но успела, успела. Паршивый район, кстати. Занесло тебя, родного, в Большие Пердя. На хромых собаках быстрее доедешь. Кстати, вот тебе ещё одна причина, почему я сюда приезжаю раз в сто лет. Расстояние. На метро - два с половиной часа. На машине почему-то три. А если ещё и погода плохая… Ты ж меня не первый год знаешь, ты поймёшь. Я и сегодня ехать не хотела, если честно. Вчера сижу себе такая, и думаю: вот если завтра будет хорошая погода – съезжу. Если нет – то в другой раз. И где-то там, в глубине души, сильно-сильно надеюсь, что завтра будет дождь… И фигу. Нет дождя. Ну, думаю, это знак. Надо ехать. Никому звонить не стала. Антона не позвала. Алексу не позвонила. Да они и сами-то уж полгода мне не звонят. Глупо же я выглядела бы, если б позвонила им, а мне ответили: «Знаешь, вот как раз завтра я очень занят. И послезавтра тоже. А послепослезавтра я в командировку уезжаю. На месяц. А потом, конечно, обязательно тебе позвоню» И ведь понятно сразу, что времени у них нет. И желания. Зачем навязываться? И, с другой стороны, зачем нам с тобой свидетели? Поговорим с глазу на глаз. Мне есть что тебе сказать. И лишние уши тут не нужны»
- Девушка, такси?
- Возможно. До Ракиток сколько?
- Пятьсот.
- За пятьсот я прям отсюда щас в тундру уеду. На лимузине. Триста.
- Вай, девушка… Ну, что такое триста, а?
- Триста – это три вот таких бумажки. Или вообще ничего. Не борзей. Я частника за сто пятьдесят щас поймаю.
- Такая красивая девушка, и такая жадная… Муж, наверное, мало зарабатывает?
- Так. До свидания.
- Вай, ты куда? Садись, говорю! За триста поеду. Красивая же.
«Красивая… Все у них красивые, если деньги платят. Знаешь, что вспомнила? Девяносто четвёртый год, и вьетнамское общежитие на Огородном проезде. Вьетнамцы там и жили, и торговали. Сколько мне тогда было? Четырнадцать? Пятнадцать? Помню, юбку у них там покупала. Модную. «Резинка» называлась. Почему-то купила сиреневую, хотя нужна была чёрная. А всё потому, что я сиреневую эту напялила, так, для смеха, а мне беременная вьетнамка улыбается, и говорит: «Карашо, карашо! Красиво! Модно! Бери» Ну, я и взяла… Потом уж поняла, что «красиво», «карашо» и «бери» - это единственные русские слова, которые они, гады такие, выучили. А я-то поверила. Да ещё и беременной… А теперь уже не верю. Никому не верю.
И тебе тоже. Ты же мне обещал, что всё будет хорошо. Что у нас всё всерьёз и надолго. Что у нас всё впереди.
А впереди у меня эти ебучие Ракитки…»
- Где остановить?
- Вот тут, возле ворот. Не заезжай, чтоб не разворачиваться, я сама дорогу перейду.
- Осторожнее, да? По переходу иди. А то место тут плохое, вечно кого-то сбивают. Ты красивая. Задавит машина, муж плакать будет.
- Уже не будет. Спасибо.
«Ну вот. Доехала. Вот и ворота уже рядом. Потом прямо и налево. И снова прямо. Это хорошо, что погода хорошая.
«Хорошо, всё будет хорошо, всё будет хорошо, я это знаю…»
Не будет хорошо. Опять мне врут…
Чёрт. Нервничаю почему-то. Как в первый раз. Хотя, я тоже сейчас вру. В первый раз я совсем не нервничала. Я вообще не помню тот, самый первый, раз. Так, урывками. Я, ты, Алекс рядом… Грязно было, и очень холодно… Помнишь? После той ночи мне уже всё равно было. Я до последнего тебя ждала. До последннй секунды. Даже когда телефон зазвонил под утро, тревожно так, паскудно даже как-то… И я точно знала, что не надо брать трубку. А всё равно взяла.
И это был не стресс. Я не знаю, что это было, не знаю. Стресс – это когда… В общем, я тебе уже рассказывала. А в тот раз это было что-то другое…
Вот теперь налево, и ещё чуть-чуть вперёд.
Почти рядом. Я и сама уже чувствую – ты где-то рядом. «Ты здесь. Чувствую я тебя, радуясь и любя…» Кто это пел? Не помню. Вроде, баба какая-то. Нет, не в тему песня. Не радуюсь. Но чувствую.
Ты говорил мне, что никогда меня не оставишь. Говорил, что всегда будешь рядом, и уверял, что на тебя можно положится…
Ты мне врал.
Ты мне врал?
Я осталась без поддержки в самый неожиданный момент. Это как прыгнуть со сцены в зал, набитый людьми, с уверенностью, что тебя сейчас подхватят сотни рук, а они расступаются, и ты падаешь на землю. Тебе больно. И ещё – очень обидно. И непонятно: почему? Ты им доверял, а они тебя… Предали, наверное. Или это слово тут не подходит? А ты меня предал? Или нет?
Я должна это знать. И ты мне сейчас ответишь»
- Ну, здравствуй, мой хороший. Я приехала. Ты не обижайся, что меня так долго не было… У меня сейчас новая жизнь, и всё хорошо. Правда. Я каждый день думаю о тебе, о том, как ты тут… А теперь вижу – у тебя тоже всё хорошо. Ты совсем не изменился за эти годы. Ни капельки. Всё такой же красивый и молодой… Что? Я тоже не постарела? Ну, стараемся, стараемся… Посмотришь на меня лет через десять. Конечно, приеду. И через десять, и через двадцать. Если не умру раньше. Ну, не хмурься, я пошутила. Вот не станет меня – кто к тебе ездить будет? Антон? Алекс? Так что молись там за меня, ладно? Тебе всё-таки поближе будет… Ну, теперь ты рассказывай, я никуда не тороплюсь. Рассказывай, рассказывай…
На лице застыла кривая, неправдоподобная улыбка
С гранитного памятника улыбались гораздо искреннее.
Я врала.
А он – нет.
© Мама Стифлера
Ну что же это мы всё поминки справляем? Хороший рассказ есть у Маркеса на эту тему «За спиной любви стоит смерть» Наши цензоры, хорошо что спят и не отправляют тебя в «баню» за мелкое хулиганство)))
Волна и Утёс
Жила-была Волна. Она любила резвиться на ветру. Любила ласкать камни на берегу.
Однажды она забрела в незнакомую бухту. Там был Утёс. Он стоял посреди бухты. Волна подружилась с Утёсом. Они могли часами разговаривать. Они всё время проводили вместе.
Однажды Волна поняла, что полюбила Утёс. Ему тоже нравилась весёлая и беззаботная Волна. Но он сказал Ей:
— Нет, меня нельзя любить. Я — Камень. Я — Утёс. Я сам не умею любить. Ты об меня разобьёшься.
Но Волна не собиралась отступать. Она попыталась обнять Утёс, и разлетелась тысячей золотых брызг. Но Волна собралась снова. Она заставила себя просто общаться с Утёсом. Она заботливо снимала ракушки, облепляющие его основание. Но Утёс сказал:
— Я — сильный. Я — камень. Мне не нужна твоя забота.
И снова волна рванулась к Нему. И вновь на ветру заблестели брызги…
Шли годы. Волна всё ещё любила Утёс. Он делал вид, что не замечает этого. Всё также пыталась она приблизиться к нему — и всё так же разбивалась.
А однажды утром Волна исчезла. Утёс проснулся и не увидел её рядом. Но он заставил себя не думать о ней. Дни сменяли друг друга, а её всё не было.
Прошло несколько лет, и она вернулась. Она очень изменилась. Теперь Волна знала о жизни гораздо больше. Она больше не была так легкомысленна и беззаботна. Вот только она по-прежнему любила Утёс. А он… он сделал вид, что ему всё равно, что она вернулась. Ведь он — камень. Как он может позволить себе слабость к Волне?
Прошло ещё немало лет. Волна по-прежнему общалась с Утёсом, вот только не было больше задушевных разговоров и долгих ночных бдений. Утёс старел. Вода подтачивала его. А Волна путешествовала, узнавала новые страны и города, новых людей. И как-то, возвращаясь домой, она поняла, что больше не думает об Утёсе. Утёс тоже это понял. И он также понял, что не сможет жить без неё: без её рассказов о городах и чужих берегах, без её щебета обо всём подряд. И он сказал ей:
—Да, я — камень. Да, я — Утёс. Но я не могу без тебя.
И он рухнул в Волну. А Волна... Она просто поцеловала его на прощание.
Ну что же это мы всё поминки справляем? Хороший рассказ есть у Маркеса на эту тему «За спиной любви стоит смерть» Наши цензоры, хорошо что спят и не отправляют тебя в «баню» за мелкое хулиганство)))
Волна и Утёс
Жила-была Волна. Она любила резвиться на ветру. Любила ласкать камни на берегу.
Однажды она забрела в незнакомую бухту. Там был Утёс. Он стоял посреди бухты. Волна подружилась с Утёсом. Они могли часами разговаривать. Они всё время проводили вместе.
Однажды Волна поняла, что полюбила Утёс. Ему тоже нравилась весёлая и беззаботная Волна. Но он сказал Ей:
— Нет, меня нельзя любить. Я — Камень. Я — Утёс. Я сам не умею любить. Ты об меня разобьёшься.
Но Волна не собиралась отступать. Она попыталась обнять Утёс, и разлетелась тысячей золотых брызг. Но Волна собралась снова. Она заставила себя просто общаться с Утёсом. Она заботливо снимала ракушки, облепляющие его основание. Но Утёс сказал:
— Я — сильный. Я — камень. Мне не нужна твоя забота.
И снова волна рванулась к Нему. И вновь на ветру заблестели брызги…
Шли годы. Волна всё ещё любила Утёс. Он делал вид, что не замечает этого. Всё также пыталась она приблизиться к нему — и всё так же разбивалась.
А однажды утром Волна исчезла. Утёс проснулся и не увидел её рядом. Но он заставил себя не думать о ней. Дни сменяли друг друга, а её всё не было.
Прошло несколько лет, и она вернулась. Она очень изменилась. Теперь Волна знала о жизни гораздо больше. Она больше не была так легкомысленна и беззаботна. Вот только она по-прежнему любила Утёс. А он… он сделал вид, что ему всё равно, что она вернулась. Ведь он — камень. Как он может позволить себе слабость к Волне?
Прошло ещё немало лет. Волна по-прежнему общалась с Утёсом, вот только не было больше задушевных разговоров и долгих ночных бдений. Утёс старел. Вода подтачивала его. А Волна путешествовала, узнавала новые страны и города, новых людей. И как-то, возвращаясь домой, она поняла, что больше не думает об Утёсе. Утёс тоже это понял. И он также понял, что не сможет жить без неё: без её рассказов о городах и чужих берегах, без её щебета обо всём подряд. И он сказал ей:
—Да, я — камень. Да, я — Утёс. Но я не могу без тебя.
И он рухнул в Волну. А Волна... Она просто поцеловала его на прощание.
Сорри. Так попалось. Не запостить не мог - красивые буквы.
Независимо от пола
Жили-были на свете бабы. Некоторые их ещё женщинами называют ошибочно. А рядом с бабами, ну, в смысле, рядом с ошибочными этими женщинами, жили вразброс поэты, мужья и любовники. И ещё несколько нормальных мужчин жили с ними рядом. Но эти - на некотором расстоянии или, может быть, удалении. И до них было, конечно, рукой подать, но не дотянуться хоть разорвись. Нет, это, конечно, преувеличение и в высшей степени гипербола. Дотянуться было можно, но с трудом. А труда же у нас никто не любит - ни мужчины, ни женщины. Поэтому до них никто и не дотягивался, и они жили сами по себе, автономно. Как все нормальные люди живут, независимо от пола.
И бабам на свете жилось трудно и беспросветно. Из-за мужей, любовников и поэтов. Потому что куда ни плюнь - если попадёшь в мужчину - так он обязательно или муж твой, или любовник, или - прости Господи - поэт. Который тоже в мужья и в любовники проникнуть норовит. Сволочь. Одни страдания принося всем в радиусе километра три, а то и более. Плюс безденежье беспросветное и безнадежное, плюс алкоголизм хронический, плюс сопли и неврастения.
Поэтому собрались бабы-женщины на женсовет и постановили мужей и любовников коренным образом извести путём отлучения от супружеских и им подобных обязанностей. Начав, само собой разумеется, с поэтов, а любовниками - кончив. А нормальных - тех нескольких - покуда постановили поберечь, оставив их для развода и последующего продолжения рода человеческого.
Ну, и к чему это привело? А к тому, к чему и должно было привести и не привести просто-напросто никак не могло. Мужья и любовники - бывшие женские - сами размножаться стали пробовать, своими силами и средствами, и долг свой супружеский исполнять стали без баб-с.
Правда, пока у них не всё получается. Имеется в виду не процесс - с процессом как-то, применив смекалку, совладали, - а результат. И дети, чтоб им было пусто, не рождаются у мужей и любовников даже в законном браке с соблюдением обряда венчания. Наверно, у них в организме что-то не так, у мужей и любовников. Может, дефект какой от природы заложен - ну, там, недостаёт чего-либо в организме, а может, всего достаёт, но не работает оно функционально, атрофировалось за ненадобностью, пока заодно с женщинами мужья и любовники мирно сосуществовали.
Нормальных же мужчин, тех, нескольких, на всех баб ну никак не хватает, и за ними в очередь стоят годами по предварительной записи, и достояться не все успевают. Абсолютное большинство не успевает, если честно. Потому что смерть их раньше приходит, чем эта очередь беспрецедентная.
А учёные бьются-бьются - понять не могут, почему население падает и уменьшается, демографически стремясь к нулю.
Потому и уменьшается. Александр Хургин
Шорох снега коснулся холодного окна. Огромный пустой дом заскрипел под порывом ветра.
- Что? - спросил я.
- Я ничего не говорил. - Чарли Симмонс, сидевший передо мной возле камина, встряхивал жареную кукурузу в большой металлической миске. - Ни слова.
- Черт возьми, Чарли, я же слышал...
Замерев, я смотрел, как снег засыпал улицы и далекие поля. Самая подходящая ночь для привидений, чтобы подкрадываться к окнам и заглядывать внутрь.
- Тебе померещилось, - сказал Чарли.
Неужели, подумал я. Есть ли голоса у природы? Существует ли язык ночи, времени и снега? Что происходит, что связывает мрак снаружи и мою душу здесь?
И снег ли шуршал на улице, или это прошлое, накопленное за долгие времена, и желания и отчаяния переговариваются на своем языке?
- Боже мой, Чарли, могу поклясться, что только что слышал, как ты сказал...
- Что сказал?
- Ты сказал: "загадай желание".
- Я так сказал?
Его смех не заставил меня обернуться; я продолжал смотреть на падающий снег, и я сказал то, что должен был произнести...
- Ты сказал: "Это особенная, прекрасная, странная ночь. Так загадай лучшее, самое дорогое и странное желание, идущее от самого сердца. И оно исполнится." Вот что я слышал, а ты сказал.
- Нет. - Я увидел, как его отражение в зеркале покачало головой, - Но, Том, ты уже полчаса стоишь, загипнотизированный снегопадом. Огонь гудит в камине. Желания не сбываются, Том. Но... - тут он замолк, но с удивлением добавил, - черт возьми, ты ведь слышал что-то? Ладно. Выпей.
В миске над огнем продолжала потрескивать кукуруза. Он налил мне вина, к которому я не притронулся. Снег продолжал равномерно падать за темным окном, невесомый, как дыхание.
- Почему? - спросил я. - Почему такое желание возникло в моей голове? Если не ты сказал эти слова, то кто?
И в самом деле, подумал я, кто мы такие? Двое писателей, поздно вечером, одни, мой друг, приглашенный на ночь, два старых приятеля, привыкшие много разговаривать и болтать о духах, испробовавшие интереса ради весь этот хлам вроде вертящихся столиков и телепатии, связанные многолетней дружбой, но всегда полные насмешек, шуток и ленивого дурачества.
Но то, что сегодня вечером происходит за окном, подумал я, прекращает наши шутки, гасит улыбки. Снег - ты только посмотри! - хоронит наш смех...
- Почему? - спросил за моей спиной Чарли, потягивая вино и глядя на красно-зелено-голубое пламя, а теперь устремив взгляд на мой затылок. - Почему желание именно в такую ночь? Ведь это рождественская ночь, верно? Через пять минут родится Христос. Он и зима будут властвовать всю неделю. Эта неделя, эта ночь утверждают, что Земля не погибнет. Зима дошла до вершины своей власти, и теперь мир движется к свету и весне. Это что-то особенное. Это невероятно.
- Да, - пробормотал я и подумал о тех древних временах, когда сердца пещерных людей умирали вместе с приходом осени и уходом солнца, и они плакали, пока мир замирал в белом оцепенении, а потом в одно прекрасное утро солнце вставало раньше, и мир был спасен снова, еще ненадолго. - Да.
- Итак, - Чарли прочел мои мысли и отпил немного вина. - Христос был обещанием весны, не так ли? В середине самой длинной ночи года содрогалось Время, а Земля вздрагивала и рождала миф. И что провозгласил этот миф? С Новым годом! Боже мой, ведь первое января - не первый день нового года. Это день рождения Христа. Его дыхание касается
наших ноздрей, обещает весну, с первой же секунды после полуночи. Вдохни поглубже, Томас!
- Заткнись!
- Почему? Ты снова слышишь голоса? Да!
Я повернулся к окну. Через шестьдесят секунд наступит утро Его рождения. Какое еще время, пронеслась у меня безумная мысль, может лучше подойти для того, чтобы загадать желание?
- Том... - Чарли тронул мой локоть. Но я уже от всего отключился. Неужели это время особое, - подумал я. Неужели святые духи проносятся в такие снежные ночи, чтобы одаривать нас в эти странные минуты? Если я тайно загадаю желание, то вдруг эта ночь, странные сны, старые метели исполнят его?
Я закрыл глаза. Мое горло сжал спазм.
- Не надо, - сказал Чарли.
Но оно уже трепетало на моих губах. Я не мог больше ждать. Сейчас, сейчас, подумал я, странная звезда горит над Вифлеемом.
- Том, - выдохнул Чарли, - ради всего святого!
Да, подумал я, ради всего святого, и произнес:
- Мое желание в том, чтобы сегодня ночью, на один час...
- Нет! - Чарли ударил меня, чтобы я замолчал.
- ...пожалуйста, пусть мой отец будет жив.
Стенные часы пробили двенадцать раз.
- О, Томас, - простонал Чарли. Его рука упала с моего плеча. - О, Том.
Снежный заряд ударил в окно, проскрежетал и умчался. Входная дверь распахнулась настежь. На нас хлынул поток снега.
- Какое печальное желание. И... сейчас оно исполнится.
- Исполнится? - Я резко обернулся и уставился на открытую дверь, зияющую, как могила.
- Не ходи, Том, - сказал Чарли.
Хлопнула дверь. Я уже бежал по улице; боже мой, как я бежал!
- Том, вернись! - Голос заглох за моей спиной в крутящейся метели. - Не надо!
Но в эту первую минуту после полуночи я уже бежал, ничего не соображая, задыхаясь, приказывая сердцу биться, крови мчаться, ногам бежать и бежать, и я думал: "ОН! ОН! Я знаю, где он! Если желание сбылось! Я знаю, где он!"
И во всем засыпанном снегом городе начали бить, бить и звенеть рождественские колокола. Они окружали меня и мчались за мной, пока я что-то выкрикивал, спотыкался в снегу и лелеял свое безумное желание.
Дурак, думал я. Он же мертв! Вернись!
Но что, если он будет жив, один лишь час этой ночью, и я не приду, чтобы отыскать его?
Я был уже за городом, без пальто и шляпы, но разгоряченный бегом; соленая маска замерзала на моем лице и хлопьями отлетала прочь при каждом прыжке по середине пустой дороги, по которой я бежал под веселые переливающиеся звуки колоколов.
Порыв ветра остановил меня за углом, где меня ждала темная стена.
Кладбище.
Я стоял возле массивных железных ворот, глядя сквозь них невидящими глазами.
Кладбище напоминало руины древнего форта, взорванного столетия назад, с монументами, глубоко похороненными под снегом нового ледникового периода.
Внезапно я осознал, что чудеса невозможны.
Неожиданно ночь превратилась лишь в вино, разговоры и глупое упрямство, и в мой бег без причины, если не считать моей веры, глубокой веры в то, что что-то случилось здесь, в этом снежно-мертвом мире...
И я был настолько переполнен зрелищем нетронутых могил и снега, на котором не было ни единого отпечатка ноги, что с радостью утонул бы в нем и умер сам. Я не мог
вернуться в город и увидеть Чарли. Мне стало казаться, что все это какая-то злая шутка или же результат его дикой способности угадывать чужие сокровенные желания и играть ими. Неужели он шептал у меня за спиной, давал обещания, подталкивал меня на это? Боже!
Я прикоснулся к воротам.
Что было здесь? Лишь плоский камень с именем и надписью "Родился в 1888, умер в 1957", надписью, которую было трудно разыскать даже в летний день, потому что она заросла густой травой и присыпана опавшими листьями.
Я отнял руку от железной калитки и повернулся. И в это же мгновение судорожно вздохнул. Из горла вырвался крик.
Потому что я почувствовал что-то за оградой, возле будки привратника.
Почудилось ли мне там слабое дыхание? Сдавленный крик?
Или дувший оттуда ветер был чуть теплее?
Я судорожно ухватился за калитку и уставился в темноту перед собой.
Да, вон там! Очень слабый след, словно села птица и пробежала между врытыми в землю камнями. Еще миг, и я потерял бы его навсегда!
Я завопил, побежал, подпрыгнул.
Никогда за всю свою жизнь я не прыгал так высоко. Я перемахнул через ограду и упал на другой стороне с криком, вырвавшимся изо рта. Помчался к будке привратника.
Там в тени, спрятавшись от ветра и прислонившись к стене, стоял человек с закрытыми глазами и сцепленными на груди руками.
Я посмотрел на него дикими глазами. Рванулся вперед, чтобы рассмотреть.
Я не знал этого человека.
Он был стар. Очень, очень стар.
Должно быть, от отчаяния, я застонал.
Потому что старик поднял дрожащие веки.
И его глаза, смотрящие на меня, заставили меня крикнуть:
- Отец!
Я потащил его туда, куда падал слабый свет фонаря и ложился полуночный снег.
А голос Чарли, далеко в заснеженном городе, все умолял: "Нет, не надо, уходи, беги. Это сон, кошмар. Остановись".
Стоявший передо мной человек не знал меня.
Как птицы, застигнутые порывом ветра, его странные, но знакомые глаза метались по мне. "Кто это?" - читалось в них.
Затем изо рта его вырвался ответ:
- ...ом! ...ом!
Он не мог выговорить "т".
Но он произнес мое имя.
Словно человек, стоящий на краю обрыва в страхе, что земля может снова обрушиться и поглотить его, он вздрогнул и ухватился за меня.
- ...ом!
Я крепко сжал его. Он не упадет.
Сцепившись в объятиях и неспособные сделать ни шагу, мы стояли и медленно раскачивались, двое, ставшие одним, среди бушующей метели.
"Том, о, Том" - снова и снова со стоном произносил он.
Отец, дорогой, думал я, и произносил вслух.
Старик напрягся, потому что за моим плечом он, должно быть, впервые как следует разглядел могилы, безмолвные поля смерти. Он резко вдохнул, словно крикнув: "Где мы?"
И хотя лицо его было очень старо, в момент, когда он понял и вспомнил, его глаза, щеки, рот дрогнули и стали еще старше, говоря "Нет".
Он повернулся ко сне, словно ожидая ответа, какой-то охраны его прав, защитника, который мог бы сказать "нет" вместе с ним. Но в моих глазах была холодная правда.
Теперь мы оба посмотрели на неясную дорожку следов, петлявшую среди могил от того места, где он был похоронен много лет назад.
Нет, нет, нет, нет, нет!
Слова вылетали из его рта.
Но он не мог произнести "н".
И получилось извержение: "...ет ...ет ...ет ...ет!"
Отчаянный, надломленный крик.
И затем еще один вопрос отразился на его лице.
- Я знал это место. Но почему я здесь?
Он сжал меня руками. Посмотрел на свою впалую грудь.
Бог наградил нас жестокими дарами. Самый жестокий из них - память.
Он вспомнил.
И начал расслабляться. Вспомнил, как трепетало его тело, замерло его сердце, захлопнулась дверь в вечную ночь.
Он стоял в моих руках очень прямо. В его глазах отражались мелькавшие в голове мысли. Должно быть, он задал себе самый страшный вопрос:
- Кто сделал это со мной?
Он поднял глаза. Его взгляд уперся в меня.
- Ты? - спрашивал он.
Да, подумал я. Я захотел, чтобы ты был жив сегодня ночью.
"Ты!" - закричали его лицо и тело.
И затем, вполголоса, последний вопрос.
- Зачем?
Теперь настала моя очередь замереть в раздумьи.
В самом деле, зачем я это сделал?
Как только могло прийти в мою голову желание этой ужасной, душераздирающей встречи?
Что следовало бы мне сейчас сделать для этого человека, незнакомца, этого старого, потрясенного, напуганного ребенка? Зачем я обнадежил его лишь для того, чтобы послать его обратно в землю, в могилу, к беспробудным снам?
Приходила ли мне в голову мысль о последствиях? Нет. Голый порыв вырвал меня из дома и забросил на это поле мертвецов как камень на поляну. Зачем? Зачем?
Мой отец, этот старик, стоял теперь, дрожа, в снегу, и ждал моего безжалостного ответа.
Снова став ребенком, я не мог выдавить из себя ни слова. Часть меня знала ту правду, которую я не мог сказать. Неразговорчивый с ним при жизни, я стал еще более нем рядом с этой проснувшейся смертью.
Правда металась в моей голове, кричала каждой частицей моей души и тела, но не могла прорваться к языку и сорваться с него. Мои крики застыли внутри меня.
Время шло. Этот час скоро пройдет. Я теряю возможность сказать то, что должно быть сказано, что следовало сказать тогда, когда он был теплый и ходил по земле много лет назад.
Где-то на другом конце страны колокола пробили половину первого этого рождественского утра. Снег падал хлопьями на мое лицо вместе со временем и холодом, холодом и временем.
"Зачем?" - спрашивали глаза моего отца, - "зачем ты привел меня сюда? "
- Я... - и тут я остановился.
Потому что его рука сжала мою. Его лицо нашло свою собственную причину.
Это был и его шанс, его последний час, чтобы сказать то, что он хотел сказать мне, когда мне было двадцать или четырнадцать, или двадцать шесть. Неважно, если я онемел. Здесь, среди падающего снега, он мог найти покой и уйти своим путем.
Его рот приоткрылся. Ему было трудно, мучительно трудно произнести старые слова. Лишь дух его внутри истлевшей плоти мог агонизировать и задыхаться. Он прошептал три слова, которые тут же унес ветер.
- Что? - выдавил я.
Он крепко ухватился за меня и попытался удержать свои глаза открытыми. ему хотелось спать, но сначала его рот открылся и прошептал снова и снова:
- ...я... лю... яяяя!
Он замолк, задрожал, напрягся и попытался крикнуть снова:
- ...я... блю... тебя!
- Отец! - крикнул я. - Дай мне сказать это за тебя!
Он замер и стал ждать.
- Ты пытался сказать "я... люблю... тебя?"
- Д-а-а-а! - крикнул он. И, наконец, у него очень ясно вырвалось: - Да! Да!
- Папа, - сказал я, обезумев от счастья, боли и утраты. - Папа, милый, я люблю тебя.
Мы обнялись. И стояли.
Я плакал.
И увидел, как из какого-то невозможного колодца внутри его ужасной плоти выдавилось несколько слезинок, и, задрожав, заблестели на его веках.
Так был задан последний вопрос и получен последний ответ.
Зачем ты привел меня сюда?
Зачем это желание, этот дар, эта снежная ночь?
Потому что нам надо было сказать, прежде чем двери будут захлопнуты и навсегда закрыты на замок, то, что мы никак не могли сказать за всю жизнь.
И теперь это было сказано, и мы стояли, держась друг за друга, в этой глуши, отец и сын, сын и отец, части одного целого, внезапно перемешанные радостью.
Слеза замерзли на моих щеках.
Мы долго стояли на холодном ветру, заметаемые снегом, пока не услышали, как пробило двенадцать сорок пять, а мы все стояли в снежной ночи, не сказав больше ни слова - не нужно было больше ничего говорить - пока, в конце концов, наш час не кончился.
И над все белым миром пробившие в это рождественское утро колокола прозвучали в час как сигнал о том, что дар кончился и ускользнул из наших онемевших рук.
Отец обнял меня.
Замер одинокий удар колокола.
Я почувствовал, что отец шагнул назад, на этот раз легко.
Его пальцы коснулись моей щеки.
Я услышал, как он ушел.
Звук его шагов замер вместе с криком внутри меня.
Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как он идет, уже метрах в ста от меня. Он повернулся и махнул рукой.
Завеса снега скрыла его.
Как смело, подумал я, идешь ты сейчас туда, старина, и без колебаний.
Я зашагал в город.
Я выпил с Чарли, сидя у огня. Он посмотрел на мое лицо и поднял молчаливый тост за то, что прочел на нем.
Наверху меня ждала постель, похожая на большой белый сугроб.
Снег за моим окном шел на тысячу миль к северу, пять тысяч к западу, две тысячи к востоку, сотню миль к югу. Он падал везде и на все. Падал и на две цепочки следов за городом: одна вела в город, другая терялась среди могил.
Я лежал в снежной постели. Я вспомнил лицо отца в тот момент, когда он помахал мне, повернулся и ушел.
Это было лицо самого молодого и счастливого человека из всех, что я видел.
Тут я уснул и перестал плакать.
Брэдбери Рэй "Желание"
а в дневник писать не пробовали??? :супер:
а в дневник писать не пробовали??? :супер:
Вы про какой дневник, ЖЖ? Я не писатель, я читатель.))))
* А ЖЖ у меня долго грузится, я им практически им не пользуюсь.
Представьте себе сад с сотнями видов деревьев, с тысячами видов цветов, с сотнями видов плодов и трав. Если садовник этого сада не знает никаких ботанических различий кроме "съедобно" и "сорняк", то от девяносто девяти его сада ему не будет никакого толку. Он вырвет самые волшебные цветы, срубит благородные деревья или по крайней мере возненавидит их и станет косо на них смотреть.
Так поступает и Степной волк с тысячами цветов своей души. Что не подходит под рубрику "человек" или "волк", того он просто не видит. А чего только не причисляет к "человеку"! Всё трусливое, всё напускное, всё глупое и мелочное, поскольку оно не волчье, он причисляет к человеку. А всё сильное и благородное, лишь потому, что ещё не стал сам себе господином, приписывает волчьему своему началу.
Мы прощаемся с Гарри, мы предоставляем ему идти дальше его путём одному. Если бы он уже был с бессмертными, если бы он уже был там, куда направлен его тяжкий путь, как удивлённо взглянул бы он на эти изгибы, на этот нерешительный зигзаг пути, как одобрительно, как порицающе, как сочувственно, как весело улыбнулся бы он этому Степному волку!
Г.Гессе
ОЧЕРЕДЬ
Однажды иду, смотрю — очередь. Такая... настоящая. Плотная, сосредоточенная, злая. И очень честная. Двое попытались воспользоваться удостоверениями, так их просто передали по цепочке в конец очень помятыми. Иногда, правда, взвоет какая-то старуха: "О, Господи, да когда же это..!" — и тут же затихнет. То зной, то стужа. То ветер налетит. Равнодушное солнце войдет и выйдет, войдет и выйдет. Тоже ненавидит свою постоянную службу. Да, солнце напоминает Сизифа. И никто его не пожалеет. Дай-ка я пожалею, пока без дела стою: бедное солнце! Я бы на твоем месте давно с ума сошел, наблюдая такую пакостную жизнь. Хорошо, конечно, в умеренных широтах, где постоянная облачность, но ведь в ту же Кубу заглянуть или в Бурунди — разве весело?
Так я стоял довольно долго и не вмешивался в разговоры соседей. Все думал, думал. А очередь все стояла, стояла. А я все думал. И додумался. "За чем стоим?" — думаю. Не "зачем", а именно "за чем". Потому что "зачем" обычно бывает вполне достаточно для того, чтобы зацепиться за свое место в очереди и все наращивать преимущество перед остальными и вдруг оказаться первым. Первым! Среди всех! Дайте мне вот это. Нет — вот это. Или лучше это! И пусть они там, сзади, взорвутся от ненависти ко мне, первому. Но вот только что был первый, а уже никакой. И покупка твоя какая-то... сомнительная. Надо становиться снова. Таков ход мысли вслед за моим "за чем". Поэтому я снова, как по ступенькам, взбегу к своему "за чем" и попробую у кого-нибудь узнать — что дают? И здесь мне показалось странным то, что люди входят, но не выходят. Так вот — входят и не... Может быть, второй вход или выход? Я обогнул квартал: сплошной высокий забор. Везде забор. Без щелей. Железобетонный. Я еще раз посмотрел на очередь издали... Очень хорошая, настоящая очередь. Но уж очень. Даже не по себе становится. О ч е н ь! Понимаете? Нет в ней блатных, нет нищих. Солидно стоят люди. Бесповоротно. А ведь не зря я думал, пока остальные время убивали! Не зря! Умирать они стоят. За смертью. Поэтому я как бы заскучал. Как бы я зевнул, прикрыв рот ладошкой. Как бы не спеша пошел, пошел... А потом, когда забор меня от них закрыл, — как побегу! Как помчусь!..
Вот так очередь! Вот так постоял!
Нет. Лучше я останусь индивидуалистом.
Александр Образцов
ЛОХМАТЫЙ ДЕНЬ
Юлия Поставская
Жил-был Лохматый День. В этот день все было лохматым: деревья, птицы, облака, кошки, собаки, насекомые, цветы, дома, люди. А виноват был ветер, который постоянно дул и все лохматил кругом.
Лохматый День очень устал от этого ветра и ждал ночи, чтобы лечь спать.
Но как-то раз Лохматый День пожаловался своему другу мальчику Саше на надоевший ветер.
Саша пожалел Лохматый День и решил поговорить с ветром, чтобы тот не буянил. Ведь Саше ветер тоже мешал, он лохматил и запутывал его кудрявые волосы.
Саша сел в вертолет и подлетел к ветру. А ветер и слушать его не хочет, дует и дует изо всех сил.
Тогда Саша крикнул что есть мочи:
- Ветер, давай дружить, приходи ко мне в гости, поиграем! Тебе ведь, наверное, жутко надоело одному целыми днями дуть!
Ветер подумал ( ведь он и сам был еще в подростковом возрасте) и согласился пойти к Саше в гости.
А поскольку он стеснялся в гостях, то и дуть перестал, и все в доме осталось на своих местах.
Так что знайте: если вдруг ветер начинает лохматить день, то это значит, что ему хочется в гости.
"У памяти хороший вкус"
Французская пословица
ЗАПОВЕДИ
Это потом я поняла, что оказывается, всю жизнь соблюдала все его советы и наставления.
Во-первых, легко относиться к деньгам. Есть деньги - тратим. Нет денег - никаких проблем: гуляем по Москве и читаем стихи.
Во-вторых, никогда не оправдывайся. Ты - это ты, и пусть окружающие принимают тебя такой, какая ты есть.
- Почему? - осторожно спросила я.
- Потому что ты - Королева.
Я удивлённо посмотрела на него.
- И что это значит?
- Это значит, что свои капризы ты ни с кем не обсуждаешь. А уж тем более - с собой.
Это он приучил меня к цветочным магазинам, кафе, утренним прогулкам по бульварам, выставочным и читальным залам.
- У тебя должен быть «свой мир», и тогда тебя никто не сможет победить. От любой неприятности и неудачи ты просто заслонишься букетом тюльпанов.
И это он придумал «подарочный фонд», а в сумочке «на всякий случай» иметь запасную ручку. Носовой платок и плитку шоколада. Он относился ко мне, как к младшей сестрёнке, и строго следил, чтобы я не позволяла себе НИКАКИХ дешёвых вещей.
- Бедность сушит душу. Лучше ничего, чем мало.
- А у японцев существует понятие «красота бедности».
- Это не для тебя.
Через много лет моя взрослая дочь вдруг задумчиво изрекла:
- Знаешь, мама, а ты и в бедности живёшь, как в богатстве. Зимой - цветы, круглый год на блюде фрукты. Когда приходят гости - зажигаем свечи. И на память - дарим игрушки. Вятские или свистульки. Давно хотела тебя спросить. Ты сама это придумала или тебя кто-то научил?
Он научил меня самому главному, чему должен научить свою женщину любящий муж - ВСЕГДА доверять самой себе. Любить себя, удивляться и радоваться Солнцу. Ветру. Звёздам.
«Для счастья нужно иметь счастливый характер».
- Следи за своим счастьем и немедленно уходи от тех, кто хочет его разрушить.
Я никогда никому не рассказывала про него, потому что... то, «первое замужество» - было моей тайной.
Но в день его рождения я всегда покупаю себе цветы, пирожные и апельсины.
- Нужно соблюдать собственные обряды. Не забывай поздравлять своих друзей и знакомых с днём рождения.
Им необходимо знать, что про них помнят. Любят. Пусть даже просто из благодарности.
Я честно выполняю и эту «его заповедь».
Жанна Гречуха
Зощенко
Иностранцы
Иностранца я всегда сумею отличить от наших советских граждан. У них, у
буржуазных иностранцев, в морде что-то заложено другое. У них морда, как бы
сказать, более неподвижно и презрительно держится, чем у нас. Как, скажем,
взято у них одно выражение лица, так и смотрится этим выражением лица на все
остальные предметы.
Некоторые иностранцы для полной выдержки монокль в глазах носят.
Дескать, это стеклышко не уроним и не сморгнем, чего бы ни случилось.
Это, надо отдать справедливость, здорово.
А только иностранцам иначе и нельзя. У них там буржуазная жизнь
довольно беспокойная. Им там буржуазная мораль не дозволяет проживать
естественным образом. Без такой выдержки они могут ужасно осрамиться.
Как, например, один иностранец костью подавился. Курятину, знаете,
кушал и заглотал лишнее. А дело происходило на званом обеде. Мне про этот
случай один знакомый человек из торгпредства рассказывал.
Так дело, я говорю, происходило на званом банкете. Кругом, может,
миллионеры пришли. Форд сидит на стуле. И еще разные другие.
А тут, знаете, наряду с этим человек кость заглотал.
Конечно, с нашей свободной точки зрения в этом факте ничего такого
оскорбительного нету. Ну, проглотил и проглотил. У нас на этот счет довольно
быстро. Скорая помощь. Мариинская больница. Смоленское кладбище.
А там этого нельзя. Там уж очень исключительно избранное общество.
Кругом миллионеры расположились. Форд на стуле сидит. Опять же фраки. Дамы.
Одного электричества горит, может, больше, как на двести свечей.
А тут человек кость проглотил. Сейчас сморкаться начнет. Харкать. За
горло хвататься. Ах, боже мои! Моветон и черт его знает что.
А выйти из-за стола и побежать в ударном порядке в уборную - там тоже
нехорошо, неприлично. "Ага, - скажут, - побежал до ветру". А там этого
абсолютно нельзя.
Так вот этот француз, который кость заглотал, в первую минуту, конечно,
смертельно испугался. Начал было в горле копаться. После ужасно побледнел.
Замотался на своем стуле. Но сразу взял себя в руки. И через минуту
заулыбался. Начал дамам посылать разные воздушные поцелуи. Начал, может,
хозяйскую собачку под Столом трепать.
Хозяин до него обращается по-французски.
- Извиняюсь, - говорит, - может, вы чего-нибудь действительно заглотали
несъедобное? Вы, говорит, в крайнем случае скажите.
Француз отвечает:
- Коман? В чем дело? Об чем речь? Извиняюсь, говорит, не знаю, как у
вас в горле, а у меня в горле все в порядке.
И начал опять воздушные улыбки посылать. После на бланманже налег.
Скушал порцию.
Одним словом, досидел до конца обеда и никому виду не показал.
Только когда встали из-за стола, он слегка покачнулся и за брюхо рукой
взялся - наверное, кольнуло. А потом опять ничего.
Посидел в гостиной минуты три для мелкобуржуазного приличия и пошел в
переднюю.
Да и в передней не особо торопился, с хозяйкой побеседовал, за ручку
подержался, за калошами под стол нырял вместе со своей костью. И отбыл.
Ну, на лестнице, конечно, поднажал.
Бросился в свой экипаж.
- Вези, - кричит, - куриная морда, в приемный покой.
Подох ли этот француз или он выжил, - я не могу вам этого сказать, не
знаю. Наверное, выжил. Нация довольно живучая.
Много спрашивали почему я пишу слово "улыбка" вместо того, чтобы поставить ":)" А просто хочу, чтобы эмоция была заметнее и выразительнее. Потому что в интернете люди ставят такое количество этих смайлов по делу и без дела, что этот значок перестаёт выражать хоть что-либо. А хочется быть выразительным. Вот и всё.
А теперь не могу не поделиться одним из первых московских впечатлений.
Позавчера прилетел и тут же рухнул в объятья друзей. Из этих объятий мы вырывались только для того, чтобы налить и выпить. Друзья мои делать это умеют, а я за три месяца им сильно задолжал. И уже довольно поздно они затащили меня в караоке. Караоке, видимо, хороший, называется "Джельсомино". Там даже играют живые музыканты. Люди туда приходят петь всерьёз. Я сам не понимаю такой жанр развлечения как караоке. Поговорить под музыку могу (улыбка). Но петь - ни-ни. В караоке было мало народу, мои друзья стали петь, они умеют как пить, так и петь. Пели классический репертуар... За соседним столиком сидели четыре симпатичных армянина, как выяснилось, они меня узнали и очень плохо, но очень чувственно спели в знак респекта "Врагу не сдаётся наш гордый Варяг". Но всё это только предисловие.
Дело в том, что в нашей компании дам практически не было. И вот, в начале третьего ночи, в караоке зашли-таки две дамы. Они сели за отдельный столик и ни на кого не смотрели. Две блондинки. По-своему нарядно одетые. Думаю, что за тридцать. Усталые и грустные. Один из моих друзей, представляющий из себя среднее между сорокапятилетним ковбоем и гусарским полковником тут же пошёл с ними знакомится. Но ему твёрдо и определённо было заявлено, что ни он, ни кто-либо дам не интересует. Моему другу пришлось вернуться к нам в компанию. А дамы заказали колу, грустно сидели, слушали отчаянные песнопения моих друзей и соседних армян и ждали своей очереди. Наконец-то очередь до них дошла. Мы все замерли в ожидании того, что они будут исполнять. Я сделал ставку на что-нибудь из репертуара Аллы Пугачёвой...
Но они сразили нас всех... Они взяли микрофоны и двольно тихо, слабыми голосами, но чистенько и грустно спели песню Найка Борзова "Я маленькая лошадка и мне живётся не сладко". В их пении звучало полное и отчётливое понимание слов этой песни. Они спели и сразу же ушли. Спели так, как-будто выполнили какую-то культурную миссию. А также было ясно, что без этой песни они просто не смогут уснуть.
Мы все были под большим впечатлением от искренности и ситуации и пения. А потом мне друзья стали говорить, что это гениальная сцена для фильм или книги. На что я им сказал, что такую сцену ни в книге, ни в фильме нельзя разместить. Никто не поверит в подлинность события. Все только подумают, да и я бы подумал, что автор просто ловко придумал. Вот видите, жизнь намного богаче. И ой как не всё может быть воплощено в литературе или кино (смайл).
Хороший человек Женя Гришковец!
Сказка
— Вот,— сказал Ваня, кладя на стол тетрадку,— давай писать сказку.
— Давай,— сказала Леночка, садясь на стул.
Ваня взял карандаш и написал:
«Жил-был король...»
Тут Ваня задумался и поднял глаза к потолку. Леночка заглянула в тетрадку и прочла, что написал Ваня.
— Такая сказка уже есть,— сказала Леночка.
— А почем ты знаешь? — спросил Ваня.
— Знаю, потому что читала,— сказала Леночка.
— О чем же там говорится? — спросил Ваня.
— Ну, о том, как король пил чай с яблоками и вдруг подавился, а королева стала бить его по спине, чтобы кусок яблока выскочил из горла обратно. А король подумал,что королева дерется, и ударил ее стаканом по голове. Тут королева рассердилась и ударила короля тарелкой. А король ударил королеву миской. А королева ударила короля стулом. А король вскочил и ударил королеву столом. А королева повалила на короля буфет. Но король вылез из-под буфета и пустил в королеву короной. Тогда королева схватила короля за волосы и выбросила его в окошко. Но король влез обратно в комнату через другое окно, схватил королеву и запихал ее в печку. Но королева вылезла через трубу на крышу, потом спустилась по громоотводу в сад и через окно вернулась обратно в комнату. А король в это время растапливал печку, чтобы сжечь королеву. Королева подкралась сзади и толкнула короля. Король полетел в печку и там сгорел. Вот и вся сказка,— сказала Леночка.
— Очень глупая сказка,— сказал Ваня.— Я хотел написать совсем другую.
— Ну, пиши,— сказала Леночка.
Ваня взял карандаш и написал:
«Жил-был разбойник...»
— Подожди!— крикнула Леночка.— Такая сказка уже есть!
— Я не знал,— сказал Ваня.
— Ну, как же,— сказала Леночка,— разве ты не знаешь о том, как один разбойник, спасаясь от стражи, вскочил на лошадь, да с размаху перевалился на другую сторону и упал на землю. Разбойник выругался и опять вскочил на лошадь, но снова не рассчитал прыжка, перевалился на другую сторону и упал на землю. Разбойник поднялся, погрозил кулаком, прыгнул на лошадь и опять перемахнул через нее и полетел на землю. Тут разбойник выхватил из-за пояса пистолет, выстрелил из него в воздух и опять прыгнул на лошадь, но с такой силой, что опять перемахнул через нее и шлепнулся на землю. Тогда разбойник сорвал с головы шапку, растоптал ее ногами и опять прыгнул на лошадь, и опять перемахнул через нее, шлепнулся на землю и сломал себе ногу. А лошадь отошла в сторону. Разбойник, прихрамывая, подбежал к лошади и ударил ее кулаком по лбу. Лошадь убежала. В зто время прискакали стражники, схватили разбойника и отвели его в тюрьму.
— Ну, значит, о разбойнике я писать не буду,— сказал Ваня.
— А о ком же будешь? — спросила Леночка.
— Я напишу сказку о кузнеце,— сказал Ваня.
Ваня написал:
«Жил-был кузнец...»
— Такая сказка тоже есть!— закричала Леночка.
— Ну? — сказал Ваня и положил карандаш.
— Как же,— сказала Леночка.— Жил-был кузнец. Вот однажды ковал он подкову и так взмахнул молотком, что молоток сорвался с рукоятки, вылетел в окно, убил четырех голубей, ударился о пожарную каланчу, отлетел в сторону, разбил окно в доме брандмейстера, пролетел над столом, за которым сидели сам брандмейстер и его жена, проломил стену в доме брандмейстера и вылетел на улицу. н опрокинул на землю фонарный столб, сшиб с ног мороженщика и стукнул по голове Карла Ивановича Шустерлинга, который на минуточку снял шляпу, чтобы проветрить свой затылок. Ударившись об голову Карла Ивановича Шустерлинга, молоток полетел обратно, опять сшиб с ног мороженщика, сбросил с крыши двух дерущихся котов, перевернул корову, убил четырех воробьев и опять влетел в кузницу, и прямо сел на свою рукоятку, которую кузнец продолжал еще держать в правой руке. Все это произошло так быстро, что кузнец ничего не заметил и продолжал дальше ковать подкову.
— Ну, значит, о кузнеце уже написана сказка, тогда я напишу сказку о себе самом,— сказал Ваня и написал:
«Жил-был мальчик Ваня...»
— Про Ваню тоже сказка есть,— сказала Леночка.— Жил-был мальчик Ваня, и вот однажды подошел он к...
— Подожди,— сказал Ваня,— я хотел написать сказку про самого себя.
— И про тебя уже сказка написана,— сказала Леночка.
— Не может быть!— сказал Ваня.
— А я тебе говорю, что написана,— сказала Леночка.
— Да где же написана? — удивился Ваня.
— А вот купи журнал «Чиж» номер семь и там ты прочтешь сказку про самого себя,— сказала Леночка.
Ваня купил «Чижа» N 7 и прочитал вот эту самую сказку, которую только что прочитал ты.
Даниил Хармс
Забыл, как называется
Один англичанин никак не мог вспомнить, как эта птица называется.
— Это, — говорит, — крюкица. Ах нет, не крюкица, а кирюкица. Или нет, не кирюкица, а курякица. Фу ты! Не курякица, а кукрикица. Да и не кукрикица, а кирикрюкица.
Хотите я вам расскажу рассказ про эту крюкицу? То есть не крюкицу, а кирюкицу. Или нет, не кирюкицу, а курякицу. Фу ты! Не курякицу, а кукрикицу. Да не кукрикицу, а кирикрюкицу! Нет, опять не так! Курикрятицу? Нет, не курикрятицу! Кирикрюкицу? Нет опять не так!
Забыл я, как эта птица называется. А уж если б не забыл, то рассказал бы вам рассказ про эту кирикуркукукрекицу.
Я посмотрела передачу о жизни Евгении Шварца и эти строки из фильма «Обыкновенное чудо», после слов о том, что его жена не смогла без него жить и отравилась, пронзили душу. Ведь бывает и в жизни такое.......
Хозяйка. Я люблю тебя, я не сержусь, но зачем, зачем затеял ты все это!
Хозяин. Таким уж я на свет уродился. Не могу не затевать, дорогая моя,
милая моя. Мне захотелось поговорить с тобой о любви. Но я волшебник. И я
взял и собрал людей и перетасовал их, и все они стали жить так, чтобы ты
смеялась и плакала. Вот как я тебя люблю. Одни, правда, работали лучше,
другие хуже, но я уже успел привыкнуть к ним. Не зачеркивать же! Не слова -
люди. Вот, например, Эмиль и Эмилия. Я надеялся, что они будут помогать
молодым, помня свои минувшие горести. А они взяли да и обвенчались. Взяли да
и обвенчались! Ха-ха-ха! Молодцы! Не вычеркивать же мне их за это. Взяли да
и обвенчались, дурачки, ха-ха-ха! Взяли да и обвенчались!
Садится рядом с женой. Обнимает ее за плечи. Говорит, тихонько покачивая ее, как бы убаюкивая.
Взяли да и обвенчались, дурачки такие. И пусть, и пусть! Спи, родная мол, и
пусть себе. Я, на свою беду, бессмертен. Мне предстоит пережить тебя и
затосковать навеки. А пока - ты со мной, и я с тобой. С ума можно сойти от
счастья. Ты со мной. Я с тобой. Слава храбрецам, которые осмеливаются
любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут день
сей, как будто они бессмертны, - смерть иной раз отступает от них.
Отступает, ха-ха-ха! А вдруг ты и не умрешь, а превратишься в плюш, да и
обовьешься вокруг меня, дурака. Ха-ха-ха! (Плачет.) А я, дурак, обращусь в
дуб. Честное слово. С меня это станется. Вот никто и не умрет из нас, и
все кончится благополучно. Ха-ха-ха! А ты сердишься. А ты ворчишь на меня.
А я вон что придумал. Спи. Проснешься - смотришь, и уже пришло завтра. А
все горести были вчера. Спи. Спи, родная.
А.И. Солженицын "Архипелаг ГУЛАГ"
(Часть I. Тюремная промышленность. Глава 4. Голубые канты.)
Представление о справедливости в глазах людей исстари складывается из двух половин: добродетель торжествует, а порок наказан.
Посчастливилось нам дожить до такого времени, когда добродетель хоть и не торжествует, но и не всегда травится псами. Добродетель битая, хилая, теперь допущена войти в своем рубище, сидеть в уголке, только не пикать.
Однако никто не смеет обмолвиться о пороке. Да, над добродетелью измывались, но порока при этом - не было. Да, сколько-то миллионов спущено под откос - а виновных в этом не было. И если кто только икнет: "а как же те, кто..." - ему со всех сторон укоризненно, на первых порах дружелюбиво: "ну что-о вы, товарищи! ну зачем же старые раны тревожить?! А потом и дубинкой: "Цыц, недобитые! Нареабилитировали вас!"
И вот в Западной Германии к 1966 году осуждено ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТЬ ТЫСЯЧ преступных нацистов - и мы захлебываемся, мы страниц газетных и радиочасов на это не жалеем, мы и после работы остаемся на митинг и проголосуем: МАЛО! И 86 тысяч - мало! и 20 лет - мало! продолжить!
А у нас осудили (по рассказам Военной Коллегии ВерхСуда) - около ДЕСЯТИ ЧЕЛОВЕК.
То, что за Одером, за Рейном - это нас печет. А то, что в Подмосковье и под Сочами за зелеными заборами, а то, что убийцы наших мужей и отцов ездят по нашим улицам и мы им дорогу уступаем - это нас не печет, не трогает, это - "старое ворошить".
А между тем если 86 тысяч западно-германских перевести на нас по пропорции, это было бы для нашей страны ЧЕТВЕРТЬ МИЛЛИОНА!
Но и за четверть столетия мы никого их не нашли, мы никого их не вызвали в суд, мы боимся разбредить их раны. И как символ их всех живет на улице Грановского 3 самодовольный, тупой, до сих пор ни в чем не убедившийся Молотов, весь пропитанный нашей кровью, и благородно переходит тротуар сесть в длинный широкий автомобиль.
Загадка, которую не нам, современникам, разгадать: ДЛЯ ЧЕГО Германии дано наказать своих злодеев, а России - не дано? Что ж за гибельный путь будет у нас, если не дано нам очиститься от этой скверны, гниющей в нашем теле? Чему же сможет Россия научить мир?
В немецких судебных процессах то там, то сям, бывает дивное явление: подсудимый берется за голову, отказывается от защиты и ни о чем не просит больше суд. Он говорит, что череда его преступлений, вызванная и проведенная перед ним вновь, наполняет его отвращением и он не хочет больше жить.
Вот высшее достижение суда: когда порок настолько осужден, что от него отшатывается и преступник.
Страна, которая восемьдесят шесть тысяч раз с помоста судьи осудила порок (и бесповоротно осудила его в литературе и среди молодежи) - год за годом, ступенька за ступенькой очищается от него.
А что делать нам?.. Когда-нибудь наши потомки назовут несколько наших поколений - поколениями слюнтяев: сперва мы покорно позволяли избивать нас миллионами, потом мы заботливо холили убийц в их благополучной старости.
Что же делать, если великая традиция русского покаяния им непонятна и смешна? что же делать, если животный страх перенести даже сотую долю того, что они причиняли другим, перевешивает в них всякую наклонность к справедливости? Если жадной охапкой они держатся за урожай благ, взращенный на крови погибших?
Разумеется, те, кто крутил ручку мясорубки, ну хотя бы в тридцать седьмом году, уже немолоды, им от пятидесяти до восьмидесяти лет, всю лучшую пору свою они прожили безбедно, сытно, в комфорте - и всякое РАВНОЕ возмездие опоздало, уже не может совершиться над ними.
Но пусть мы будем великодушны, мы не будем расстреливать их, мы не будем наливать их соленой водой, обсыпать клопами, взнуздывать в "ласточку", держать на бессонной выстойке по неделе, ни бить их сапогами, ни резиновыми дубинками, ни сжимать череп железным кольцом, ни втеснять их в камеру как багаж, чтоб лежали один на другом, - ничего из того, что делали они! Но перед страной нашей и перед нашими детьми мы обязаны ВСЕХ РАЗЫСКАТЬ И ВСЕХ СУДИТЬ! Судить уже не столько их, сколько их преступления. Добиться, чтоб каждый из них хотя бы сказал громко:
- Да, я был палач и убийца.
И если б это было произнесено в нашей стране ТОЛЬКО четверть миллиона раз (по пропорции, чтоб не отстать от Западной Германии) - так может быть и хватило бы?
В 20 веке нельзя же десятилетиями не различать, что такое подсудное зверство и что такое "старое", которое "не надо ворошить"!
Мы должны осудить публично самую ИДЕЮ расправы одних людей над другими! Молча' о пороке, вгоняя его в туловище, чтоб только не выпер наружу, - мы СЕЕМ его, и он еще тысячекратно взойдет в будущем. Не наказывая, даже не порицая злодеев, мы не просто оберегаем их ничтожную старость - мы тем самым из-под новых поколений вырываем всякие основы справедливости. Оттого-то они "равнодушные" и растут, а не из-за "слабости воспитательной работы". Молодые усваивают, что подлость никогда на земле не наказуется, но всегда приносит благополучие.
И неуютно же, и страшно будет в такой стране жить!
Михалыч очень всё впопад. Солженицын это больная совесть нации.
Михалыч очень всё впопад.
Тоды попытка нумер 2
В.Суворов. "Освободитель". Часть I. Губа.
Коммунизм находится на северо-западной окраине древнейшей славянской столицы — матери городов русских, тысячелетнего града Киева.
И хотя он занимает солидный кусок украинской земли, увидеть его или даже его четырехметровые бетонные заборы непосвященному просто невозможно. Коммунизм спрятан в глухом сосновом бору и со всех сторон окружен военными объектами: базами, складами, хранилищами. И чтобы глянуть только на заборы коммунизма, надо вначале пролезть на военную базу, которую охраняет недремлющая стража с пулеметами да цепные кобели.
Наш "газик" катил между тем по Брест-Литовскому шоссе и, миновав последние дома, проворно юркнул в ничем не приметный проезд между двумя зелеными заборами со знаком "Въезд воспрещен". Минут через пять "газик" уперся в серые деревянные некрашеные ворота, которые совершенно не напоминали вход в сияющее завтра. Ворота открылись перед нами и, пропустив нас, тут же захлопнулись. Мы очутились в мышеловке, с двух сторон высокие, метров по пять, стены, сзади деревянные, но, видать, крепкие ворота, впереди — металлические, еще покрепче. Откуда-то вынырнул лейтенант и двое солдат с автоматами, быстро посчитали нас, заглянули в кузов, в мотор и под машину, проверили документы водителя и конвойного. Зеленая стальная стенка перед нами дрогнула и плавно отошла влево, открыв перед нами панораму соснового бора, прорезанного широкой и ровной, как взлетная полоса аэродрома, дорогой. За стальными воротами я ожидал увидеть все что угодно, но не сплошной лес.
"Газик" тем временем несся по бетонке. Справа и слева среди сосен мелькали громадные бетонные коробки хранилищ и складов, засыпанных сверху землей и густо заросших колючим кустарником. Через несколько минут мы вновь остановились у немыслимо высокого бетонного забора. Процедура повторилась: первые ворота, бетонная западня, проверка документов, вторые ворота и вновь прямая гладкая дорога в лесу, только склады больше не попадались.
Наконец, мы остановились у полосатого шлагбаума, охраняемого двумя часовыми. В обе стороны от шлагбаума в лес уходил проволочный забор, вдоль которого серые караульные псы рвались с цепей. Много в своей жизни я видел всяких собак, но эти чем-то сразу поразили меня. Лишь много позже я сообразил, что любой цепной кобель в ярости рвет цепь и хрипит надрываясь, эти же свирепые твари были безгласны. Они не лаяли, а лишь шипели, захлебываясь слюной и бешеной злобой. На то, видать, она и караульная собака, чтобы лаять лишь в случаях, предусмотренных инструкцией.
"Газик", преодолев последнее препятствие, остановился перед огромным, метров 6 — 7 высотой, красным стендом, на котором золотистыми буквами, по полметра каждая, было выведено: «ПАРТИЯТОРЖЕСТВЕННО ОБЕЩАЕТ - НЫНЕШНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ БУДЕТ ЖИТЬ ПРИ КОММУНИЗМЕ!»
И чуть ниже в скобках: "Из Программы Коммунистической партии Советского Союза, принятой XXII съездом КПСС".
Конвойный рявкнул: "Десять секунд! К МАШИНЕ!!!" — и мы, как серые воробушки, выпорхнув из кузова, построились у заднего борта машины. Десять секунд — жить можно, нас-то только пятеро; прыгать из машины — это не то, что карабкаться в нее через обледеневший борт, да и легкими мы стали за последние дни.
Появился мордастый ефрейтор с барскими манерами, в офицерских сапогах. Видать, из здешних, из свиты. Ефрейтор коротко объяснил что-то конвойному, а тот заорал: "Руки за спину! За ефрейтором, в колонну по одному! Шагом МАРШ!" Мы нестройно потопали по мощеной тропинке, расчищенной от снега, и, обогнув живописный ельник, без всякой команды все вдруг остановились, пораженные небывалой картиной.
На лесной поляне, окруженной молодыми елочками, в живописном беспорядке были разбросаны красивые строения. Никогда раньше и никогда потом, ни в фильмах, ни на выставках зарубежной архитектуры я не встречал такого удивительного сочетания красок, прелести природы и изящества архитектуры.
Я не писатель, и мне не дано описать очарования места, куда меня однажды занесла судьба.
Не только мы, но и наш конвоир, разинув рты, созерцали небывалое. Ефрейтор, привыкший, видимо, к такой реакции посторонней публики, прикрикнул на конвойного, приведя его в чувство, тот ошалело поправил ремень автомата, покрыл нас матом, и мы вновь вразнобой застучали по тропинке, мощенной серым гранитом, мимо замерзших водопадов и прудов, мимо китайских мостиков, выгнувших свои кошачьи спины над каналами, мимо мраморных беседок и крытых цветным стеклом бассейнов.
Миновав прелестный городок, мы вновь очутились в ельнике. Ефрейтор остановился на маленькой площадке, сплошь окруженной деревьями, и приказал разгребать снег, под которым оказался люк. Впятером мы подняли его чугунную крышку и отбросили в сторону.
Чудовищным зловонием дохнуло из недр земли. Ефрейтор, зажав нос, отпрыгнул в сторону в снег. Мы за ним, конечно, не последовали, можно ведь так и короткую очередь промеж лопаток схлопотать с эдакой прытью. Мы только зажали носы, попятившись от канализационной ямы. Ефрейтор глотнул чистого лесного воздуха и распорядился: "Насос и носилки там, а фруктовый сад во-о-он там. К 18.00 яму очистить, деревья удобрить!" И удалился.
То райское место, куда мы попали, называлось "Дача командного состава Варшавского Договора" или иначе "Объект 12". Держали дачу на тот случай, если Командование Варшавского Договора вдруг возгорит желанием отдохнуть в окрестностях престольного града Киева. Руководство же Варшавского Договора предпочитало отдыхать на Черноморском побережье Кавказа. Оттого дача пустовала. На случай приезда в Киев министра обороны или начальника генерального штаба имелась другая дача с официальным названием "Дача руководящего состава Министерства обороны" иди "Объект 23". Так как министр обороны и его первые заместители приезжают в Киев не каждое десятилетие, то и эта дача пустовала. На случай приезда в Киев руководителей партии и советского правительства имелись многочисленные "Объекты" в распоряжении киевских горкома и горисполкома, другие, посолиднее, в распоряжении Киевского обкома и облисполкома, и самые солидные, не в пример нашим военным, в распоряжении ЦК КП Украины, Совета Министров Украины и Верховного Совета Украины. Так что было где разместить дорогих гостей. Ни командующий Киевским военным округом, ни его заместители дачу 12 использовать не могли; им ведь положены персональные дачи. И вот с тем чтобы дача 12 имела жилой вид, тут и проживала постоянно жена командующего, а на даче 23 — его единственная дочь. Сам же он (с проститутками) — на своей персональной даче. (Организация, поставляющая проституток руководящему составу, официально именуется Ансамбль песни и пляски Киевского военного округа. Такие организации созданы во всех округах, флотах, группах войск, а также при всех вышестоящих инстанциях).
Штат, обслуживающий жену генерала армии Якубовского, который в то время командовал Киевским военным округом, был просто огромным. Я не берусь говорить — сколько всего людей, ибо точно не знаю. Но точно знаю то, что каждый день в помощь многочисленным поварам, официантам, уборщицам, садовникам и прочим с губы привозят по 5 — 8 губарей, а иногда и по 20, на самую черную работу, вроде нашей сегодняшней. Их и сегодня туда повезли!
У губарей дача Варшавского Договора была известна под нехорошим именем "Коммунизм". Трудно сказать, отчего ее так окрестили, то ли из-за плаката при въезде на дачу, а может быть, за красоту этого места; а еще, может быть, за то, что сказочная красота и прелесть, таинственность и обаяние тут так тесно переплетались с ежедневным, унижением людей, за органическую близость красоты и дерьма.
А дерьма было слишком много.
— Глубока ли яма? — интересуется узбек — военный строитель.
— А до центра земли.
— Так можно же было трубу сделать и соединить с городской канализацией!
— Это у них такая система просто для безопасности придумана, а то вдруг какая секретная бумага упадет, что тогда? Враг не дремлет. Враг все. каналы использует. Вот и придумана здесь замкнутая система, чтоб утечки информации не было!
— Ни хрена-то вы, братцы, не понимаете, — подвел резюме щуплый артиллерист, — такая система придумана просто для сохранения генеральского экскремента, ибо он тут очень калорийный, не то что у нас с вами. Каков стол — такой и стул! Если бы какому-нибудь Мичурину дали столько первосортного экскременту, так он бы нашу родину в веках высокими урожаями прославил!
— Хватит болтать! — прервал дискуссию конвойный.
Хорошо, когда тебя конвоирует свой брат танкист. Жизнь совсем не та. Он, конечно, знает, что если кто заметит поблажки со стороны конвоя арестантам, то конвойный после смены займет место на губе вместе с теми, кого он только что охранял. И все-таки свой брат танкист — это куда лучше, чем пехота или авиация. Еще неплохо, когда охрану несут и не свои ребята, но опытные — третий или четвертый курс. Те хоть и не свои, да уж на губе хоть разок да посидели. Те понимают, что к чему. Хуже всего, когда охраняют сопляки, да еще и чужие. Первогодки всегда дурные и свирепые. Они инструкции понимают дословно. Именно один из таких и достался сегодня.
Высокий, мордастый, по заправке видно — первогодок, да еще все у него новое: и шинель, и шапка, и сапоги. У старослужащего так не бывает. У него что-нибудь одно может быть новым: или шинель, или сапоги, или ремень. Если все новое — значит желторотый. А эмблемы у него войск связи. В Киеве это может означать Киевское высшее инженерное радиотехническое училище — КВИРТУ. Их в Киеве иначе как квиртанутыми никто и не называет.
Квиртанутый, кажется, начинает выходить из себя. Пора, значит, и за работу.
Итак, начали трудовой день в коммунизме. Один дерьмо насосом качает, остальные четверо таскают вонючую жижу в генеральский сад. В напарники мне попался тот самый щуплый курсант-артиллерист, самый опытный из нас. Работа была явно не по силам ему. И когда мы тащили груженые носилки, он весь краснел и кряхтел — казалось, вот-вот не выдержит. Помочь ему я не мог ничем, сам-то тащил еле-еле за свои ручки. Грузить меньше мы не могли, потому что вторая пара сразу поднимала шум, а конвойный грозился доложить, кому следует.
Парня, однако, надо было поддержать, если не делом, то хоть словом. При груженых носилках это было абсолютно невозможно, но на обратном пути вполне. Да и уходили мы метров на триста от зловонного люка и от конвойного, так что говорить было возможно.
— Слышь, артиллерия, тебе еще сколько сидеть? — начал я после того, как первые носилки мы вывалили под развесистую яблоню.
— Все, я уже отсидел, — вяло ответил он, — если только сегодня ДП не схлопочем.
— Счастливый ты! — искренне позавидовал я. — Слышь, бог войны, а тебе до золотых погон много еще?
— Все уже.
— Как все? — не понял я.
— А так, все. Приказ уж три дня как в Москве. Подпишет министр сегодня, вот тебе и золотые погоны, а, может, он завтра подпишет, значит, завтра я офицером стану.
Тут я еще раз ему искренне позавидовал. Мне-то еще год оставался. Еще один год гвардейского танкового училища. Год — это настолько много, что я еще в отличие от многих своих друзей не начал отсчет часов и минут до выпуска; я в тот момент только дни считал.
— Счастливый ты, артиллерист, с губы прямо в баньку да на выпускной вечер. Везет же людям!
— Если ДП не получим, — мрачно перебил он.
— В этом случае амнистия положена.
Он ничего не ответил, может быть, оттого, что мы приближались к мордастому конвойному.
Второй рейс для артиллериста оказался значительно труднее, чем первый, он еле доплелся до первых деревьев, и пока я опрокидывал носилки, он всем телом привалился к корявому стволу.
Парня надо было поддержать. Два козыря я уже бросил впустую: ни близкий выпуск из училища, ни близкое освобождение с губы его совершенно не обрадовали. У меня оставалась единственная надежда поднять его душевное состояние на должный уровень. Я решил подбросить ему мысль про светлое будущее, про коммунизм!
— Слышь, бог войны.
— Чего тебе?
— Слышь, артиллерия, вот тяжело нам сейчас, а придет время, будем и мы жить в таких вот райских условиях, в коммунизме. Вот жизнь-то будет! А?
— Как жить? С носилками говна в руках?
— Да нет, я не про то, — огорчился я такой душевной черствости. — Я говорю, настанет время — и будем мы жить вот в таких райских садах, в таких вот чудесных маленьких городках с бассейнами, а вокруг сосны столетние, а дальше яблоневые сады. А еще лучше вишневые. Слышь, поэзии-то сколько… Вишневый сад!?
— Дурак ты, — устало ответил он, — дурак, а еще танкист.
— Это почему же я дурак? — возмутился я. — Нет, ты постой, это почему же я дурак?
— А кто ж, по-твоему, говно в коммунизме таскать будет? А теперь помалкивай, приближаемся.
Вопрос этот, такой простой и заданный таким насмешливым тоном, громыхнул меня словно обухом по загривку. Вначале он не показался мне неразрешимым, но это был первый в моей жизни вопрос про коммунизм, на который я не нашел сразу, что ответить. До того все было абсолютно ясно: каждый работает как хочет и сколько хочет, по своим способностям, получает же чего хочет и сколько хочет, то есть по потребностям. Было абсолютно ясно, что, допустим, один желает быть сталеваром — пожалуйста, трудись на благо всего общества и на свое благо, конечно, ибо ты равноправный член этого общества. Захотел быть учителем — пожалуйста, всякий труд у нас в почете! Захотел быть хлеборобом — что может быть почетнее, чем кормить людей хлебом! Захотел в дипломаты — путь открыт! Но кто же будет возиться в канализации? Неужели найдется кто-нибудь, кто скажет: да, это мое призвание, тут мое место, а на большее я не способен? На острове Утопия этим занимались арестанты, как мы сейчас. Но в коммунизме ни преступности, ни тюрем, ни губы, ни арестантов не будет, ибо незачем совершать преступления — все бесплатно. Бери, что хочешь, — это не преступление, а потребность, и все будут брать по своим потребностям, это основной принцип коммунизма.
Мы опрокинули третьи носилки, и я победно заявил:
— Каждый будет чистить за собой! А кроме того, машины будут!
Он с сожалением посмотрел на меня.
— Ты Маркса-то читал?
— Читал, — запальчиво ответил я.
— Помнишь пример про булавки: если делает их один человек, то три штуки в день, а если распределить работу среди троих, один проволоку режет, другой затачивает концы, третий хвостики приделывает, то уже будет триста булавок в день, по сто на брата. Это разделением труда называется. Чем выше степень разделения труда в обществе, тем выше его производительность. В каждом деле должен быть мастер, виртуоз, а не любитель, не дилетант. А теперь представь себе хотя бы город Киев, и как полтора миллиона его
обитателей, каждый для себя, канализацию прокладывают и в свободное от общественной деятельности время чистят ее и поддерживают в исправном состоянии. А теперь про машины. Маркс пророчил победу коммунизма в конце XIX века, но тогда не было таких машин, значит, и коммунизм был в то время невозможен, так? Сейчас тоже нет таких машин, это значит, что сейчас коммунизм тоже невозможен, так или нет? И пока таких машин нет, кто-то должен ковыряться в чужом дерьме, — а это, извините, не коммунизм. Допустим, когда-нибудь сделают такие машины, но кто-то же должен будет их настраивать и исправлять, а это тоже, наверное, не очень будет приятно; неужели у кого-то будет и вправду потребность всю свою жизнь заниматься только этим. Ты же поддерживаешь теорию Маркса о разделении труда, или ты не марксист?
— Марксист, — промямлил я.
— Мы приближаемся, поэтому несколько дополнительных вопросов для самостоятельного размышления. Кто в коммунизме будет закапывать трупы? Самообслуживание — или любители в свободное время этим будут заниматься? Да и вообще в обществе очень много грязной работы, не все же дипломаты и генералы. Кто свиные туши разделывать будет? А ты в рыборазделочном цехе был когда-нибудь? Рыбу подают, ее моментально разделывать надо и ни хрена не механизируешь, как быть? А кто будет улицы мести и мусор вывозить? Да вывозка мусора требует сейчас квалификации, и немалой, и дилетантами ты не обойдешься. А официанты будут при коммунизме? Сейчас это прибыльное дело, а когда деньги ликвидируют, как тогда? И последнее: тот, кто сейчас о чистке говна никакого понятия не имеет, товарищ Якубовский, например, заинтересован ли он в том, чтобы настал когда-нибудь такой день, когда он сам свое говно за собой убирать будет? Ну размышляй и помалкивай, приближаемся…
— Много болтаете, работать надо!
— Слышь, артиллерия, так что ж, по-твоему, коммунизма вообще никогда не будет?
Он даже остановился, сраженный моей дикостью.
— Да нет, конечно!
— А это еще почему? Контра ты недорезанная! Антисоветчик! — со всего размаху хрястнул я тяжеленные носилки оземь, и вонючая золотистая жидкость растеклась по ослепительно белому снегу и гранитной дорожке.
— Эх, что же ты наделал, — плюнул в сердцах артиллерист.- Теперь по пять суток схлопочем, как пить дать.
— Да нет, вроде никто не видал. Снегом сейчас забросаем. — Мы проворно принялись забрасывать снегом грязное пятно, но издали уже бежал наш конвойный.
— Вы что, лодыри, наделали! Только бы болтать! Отвечай за вас! Но вы у меня попляшете!
— Да ты не шуми, мы снегом сейчас забросаем, не видно будет, тяжеленная ведь зараза, вот из рук и вырвалась. А для сада тоже ведь хорошо. Снег через недельку растает, все и смоет.
Мордастый первокурсник, однако, не унимался:
— Вы бы не болтали, а дело бы делали! Но вы у меня попляшете!
Артиллерист тогда сменил тон.
— Ты, балбес, послужи столько, сколько мы, тогда орать будешь! А заложишь, сам же с нами и сядешь, за то, что недоглядел!
Я поддержал:
— Ты еще мал и глуп, не видал больших затруднений в жизни. А человеку уже на звание послали, он дня через три офицером станет. А ты еще сопляк…
— Это я-то сопляк? Хорошо же… Он вскинул автомат и заорал:
— А ну работать.. Живо… Вы у меня покрутитесь… Артиллерист равнодушно посмотрел в его сторону и сказал мне спокойно: "Пошли… Не хрен с бараном разбираться. Посадят его сегодня… Это ты уж на мой опыт положись…"
Мы вразвалочку побрели к канализационному люку.
— Заложит! — уверенно сказал артиллерист. Не, — сказал я.- Попсихует только, к вечеру отойдет.
— Ну посмотришь.
— Не печалься, мой друг, и не ахай. Жизнь бери, как коня за узду! Слышь ты, контра недобитая, так отчего же, по-твоему, коммунизма никогда не будет?
— А потому не будет, только ты носилки не бросай… А потому не будет, что не нужен он, этот самый коммунизм, нашей партий и ее ленинскому центральному комитету.
— Врешь, контра!!!
— Сопи в две дырки, псих несчастный. Уймись, не ори. По дороге туда невозможно с тобой разговаривать. Потерпи, сейчас разгрузимся, я тебе преподам.
Разгрузились.
— Так вот, представь себе, что коммунизм наступит завтра утром.
— Да нет, это невозможно, — оборвал я. — Нужно сначала материально-техническую базу построить.
— А ты представь себе, что 1980 год наступил, и партия, как обещала, эту самую базу создала. Так вот, что, собственно, обычный наш стандартный секретарь райкома будет иметь от этого самого коммунизма? Ась? Икры вдоволь? Так у него ее и сейчас сколько угодно. Машину? Да у него две персональные "Волги" и частная про запас. Медобслуживание? Да у него все медикаменты только иностранные. Жратва? Бабы? Дача? Да все у него это есть. Так что ничего нового он, наш дорогой секретарь райкома самого захудалого, от коммунизма не получит. А что он потеряет? А все потеряет! Так он на Черноморском побережье на лучших курортах пузо греет, а при коммунизме все равны, как в бане, не хватит всем места на том пляже. Или, допустим, изобилие продуктов, бери в магазине, что хочешь и сколько хочешь, и очереди там даже не будет; так все равно же хлопоты — сходи да возьми. А зачем ему это, если холуи ему все на цырлах сегодня носят; зачем ему такое завтра, если сегодня лучше? Все он в коммунизме потеряет: и дачу, и врачей персональных, и холуев, и держиморду из охраны.
Так что на уровне райкома даже нет у них заинтересованности в том, чтобы коммунизм наступил завтра, и послезавтра тоже не хочется. А уж таким Якубовским да Гречкам он и подавно не нужен. Видал, как на Китай накинулись, мол, в Китае уравниловка, все в одинаковых штанах ходят. А как же мы-то в коммунизме жить будем? Будет мода или нет? Если не будет моды, все будем в арестантских телогрейках ходить? Партия говорит: нет. А как тогда всех модной одеждой обеспечить, если она бесплатная и каждый берет сколько хочет? Да где же на всех баб лисьих шуб да песцов набрать? Вот жена Якубовского каждый день горностаевые шубы меняет. А если завтра коммунизм вдруг настанет, сможешь ли ты доказать доярке Марусе, что ее ляжки хуже, чем у этой старой дуры, и что ее положение в обществе менее почетно? Маруська баба молодая, ей тоже горностая подавай, и золото, и бриллианты. А ты думаешь, выдра — Якубовская сама свои меха и бриллианты без боя отдаст? Вот и не хотят они, чтоб завтра коммунизм наступил — и все тут. Оттого исторический период придуман. Ленина читал? Когда он нам коммунизм обещал? Через 10-15 лет. Так? А Сталин? Тоже через 10 — 15, иногда через двадцать. А Никита Сергеевич? Через 20. И вся партия народу клялась, что на этот раз не обманет. Ты думаешь, придет этот самый 1980 год — будет коммунизм? Ни хрена не будет. А думаешь, кто-нибудь спросит у партии ответа за ложь? А ровным счетом никто не спросит!
А задумывался ли ты, дорогой танкист, почему именно 15 — 20 лет все правители выдумывают? А это чтобы самому успеть пожить всласть, и чтобы в то же время надежда у народа не терялась. А еще, чтоб успели все эти обещания забыться. Кто ведь сейчас вспомнит, что там Ленин обещал. И 1980 год придет — ровным счетом никто не вспомнит, что время-то подошло. Пора бы и ответ держать! За такие вещи партию и судить бы пора!
— А сам-то ты коммунист?
— Не коммунист, а член партии. Пора разницу понимать!
Он замолчал, и мы больше не разговаривали с ним до самого вечера.
К вечеру мы-таки добрались до дна, вычерпали все. К самому концу работы на тропинке появилась тощая морщинистая женщина в роскошной шубе. Шла она в сопровождении ефрейтора. На этот раз лицо ефрейтора носило не барское, а холуйское выражение.
— Смотри, — предупредил артиллерист, — будет Салтычиха сутки давать — не рыпайся. Она женщина слабая — под трибунал живо упечет.
Ефрейтор окинул яму и сад одним взглядом и масляным голосом доложил:
— Все они сделали, я целый день… — маслил ефрейтор.
— Только всю дорожку загадили и снегом закидали, — вставил наш конвойный.
Ефрейтор исподтишка бросил на конвойного ненавидящий взгляд.
— Какую дорожку? — ласково поинтересовалась тощая особа.
— А вот пойдемте, пойдемте, я вам все покажу! — И он размашистым шагом двинулся по дорожке. Особа засеменила за ним.
Смеркалось. Начало подмораживать, и конвойный с трудом отбивал сапогом комья примерзшего снега.
— Вот тут, и снегом загребли, думали, я не замечу. А я все вижу.
— Кто? — вдруг визгливо закричала старуха.
— А вот эти двое, дружки… Притаились… Думают их не заметят… А мы все видим…
— По пять суток ареста каждому, — прошипела старуха… — А вы, Федор… А вы, Федор… — Лицо ее задышало бешенством. Не договорив, она запахнула шубу и быстро пошла к чудесному городку.
Лицо ефрейтора искривилось, он повернулся к нашему конвойному, который, видимо, не понял, что нечаянно насолил всемогущему Федору.
— Уводи свою сволочь! Я тебе, гад, припомню!
Конвойный недоуменно уставился на ефрейтора: я ж как лучше старался! — Иди, иди, я с тобой посчитаюсь!
Мы нестройно застучали подковами мимо чудесного городка, который с наступлением темноты стал еще прелестнее.
Какие-то дети резвились в бассейне, отделенные от мороза зеленоватой прозрачной стенкой. Высокая женщина в строгом синем платье и белом переднике наблюдала за ними.
Нашего возвращения из коммунизма дожидался заместитель начальника Киевской гарнизонной гауптвахты, младший лейтенант Киричек, предупрежденный, видимо, о полученных ДП.
Младший лейтенант раскрыл толстую конторскую книгу.
— Так, значит, по пять суток каждому… Так и запишем. Пять… Суток.., Ареста… От командующего округом… за… на… ру… ше… ни… е… воинской дисциплины.
— Ах, черт, — спохватился он. — Командующий-то в Москву улетел на съезд партии. Как же это я! — Он покрутил книгу, затем, вдруг сообразив, перед словом "командующий" пыхтя приписал "зам.". — Ну вот, все в порядке. А у тебя, Суворов, первые пять суток от зам. командующего и вторые пять суток тоже от зам. командующего. А третьи от кого будут? — И весело заржал собственной шутке.
— Выводной!
— Я, товарищ младший лейтенант!
— Этих вот двоих голубчиков в 26-ю. Пусть часок-другой посидят, чтоб знали наперед, что ДП — это не просто новый срок отсидеть — это кое-что посерьезнее!
26-я камера на Киевской губе именуется "Революционной", потому что из нее когда-то, еще до революции, сбежал знаменитый уголовник Григорий Котовский, который в этой камере дожидался суда за изнасилование. Позже, в 18-м году, Котовский со своей бандой
— А сам-то ты коммунист?
— Не коммунист, а член партии. Пора разницу понимать!
Он замолчал, и мы больше не разговаривали с ним до самого вечера.
К вечеру мы-таки добрались до дна, вычерпали все. К самому концу работы на тропинке появилась тощая морщинистая женщина в роскошной шубе. Шла она в сопровождении ефрейтора. На этот раз лицо ефрейтора носило не барское, а холуйское выражение.
— Смотри, — предупредил артиллерист, — будет Салтычиха сутки давать — не рыпайся. Она женщина слабая — под трибунал живо упечет.
Ефрейтор окинул яму и сад одним взглядом и масляным голосом доложил:
— Все они сделали, я целый день… — маслил ефрейтор.
— Только всю дорожку загадили и снегом закидали, — вставил наш конвойный.
Ефрейтор исподтишка бросил на конвойного ненавидящий взгляд.
— Какую дорожку? — ласково поинтересовалась тощая особа.
— А вот пойдемте, пойдемте, я вам все покажу! — И он размашистым шагом двинулся по дорожке. Особа засеменила за ним.
Смеркалось. Начало подмораживать, и конвойный с трудом отбивал сапогом комья примерзшего снега.
— Вот тут, и снегом загребли, думали, я не замечу. А я все вижу.
— Кто? — вдруг визгливо закричала старуха.
— А вот эти двое, дружки… Притаились… Думают их не заметят… А мы все видим…
— По пять суток ареста каждому, — прошипела старуха… — А вы, Федор… А вы, Федор… — Лицо ее задышало бешенством. Не договорив, она запахнула шубу и быстро пошла к чудесному городку.
Лицо ефрейтора искривилось, он повернулся к нашему конвойному, который, видимо, не понял, что нечаянно насолил всемогущему Федору.
— Уводи свою сволочь! Я тебе, гад, припомню!
Конвойный недоуменно уставился на ефрейтора: я ж как лучше старался! — Иди, иди, я с тобой посчитаюсь!
Мы нестройно застучали подковами мимо чудесного городка, который с наступлением темноты стал еще прелестнее.
Какие-то дети резвились в бассейне, отделенные от мороза зеленоватой прозрачной стенкой. Высокая женщина в строгом синем платье и белом переднике наблюдала за ними.
Нашего возвращения из коммунизма дожидался заместитель начальника Киевской гарнизонной гауптвахты, младший лейтенант Киричек, предупрежденный, видимо, о полученных ДП.
Младший лейтенант раскрыл толстую конторскую книгу.
— Так, значит, по пять суток каждому… Так и запишем. Пять… Суток.., Ареста… От командующего округом… за… на… ру… ше… ни… е… воинской дисциплины.
— Ах, черт, — спохватился он. — Командующий-то в Москву улетел на съезд партии. Как же это я! — Он покрутил книгу, затем, вдруг сообразив, перед словом "командующий" пыхтя приписал "зам.". — Ну вот, все в порядке. А у тебя, Суворов, первые пять суток от зам. командующего и вторые пять суток тоже от зам. командующего. А третьи от кого будут? — И весело заржал собственной шутке.
— Выводной!
— Я, товарищ младший лейтенант!
— Этих вот двоих голубчиков в 26-ю. Пусть часок-другой посидят, чтоб знали наперед, что ДП — это не просто новый срок отсидеть — это кое-что посерьезнее!
26-я камера на Киевской губе именуется "Революционной", потому что из нее когда-то, еще до революции, сбежал знаменитый уголовник Григорий Котовский, который в этой камере дожидался суда за изнасилование. Позже, в 18-м году, Котовский со своей бандой примкнул к большевикам и за неоценимые услуги в уголовном плане по личному указанию Ленина был переименован в торжественной обстановке из уркаша в революционеры. С него-то и начались неудавшиеся ленинские эксперименты по приручению российского уголовного мира.
Опыт знаменитого революционера был всесторонне учтен, и после революции из камеры уж больше никто не убегал.
В камере ни нар, ни скамеек — только плевательница в углу. И стоит она там неспроста. До краев она наполнена хлоркой! Вроде как дезинфекция. Окно, через которое сбежал герой революции, давно замуровали, а камера настолько мала, а хлорки так много, что просидеть там пять минут кажется невозможным. Из глаз слезы катятся градом, перехватывает дыхание, слюна переполняет весь рот, грудь невыносимо колет.
Только нас втолкнули в камеру, опытный артиллерист, захлебываясь кашлем, оттолкнул меня от двери. Я-то хотел сапогом стучать. Положившись на его опыт, я отказался от этой попытки. Много позже я узнал, что артиллерист оказался прав и в этом случае: прямо напротив нашей 26-й камеры находилась 25-я камера, специально для. тех, кому не сиделось в 26-й. После 25-й все успокаивались и возвращались в 26-ю спокойными и терпеливыми.
Между тем к нам втолкнули третьего постояльца. Мне было решительно наплевать на то, кто он таков, я и не старался рассмотреть его сквозь слезы, но опытный артиллерист, казалось, ждал его появления. Он толкнул меня (говорить было совершенно невозможно) и указал рукой на третьего. Протерев глаза кулаком, я узнал перед собой нашего конвойного.
Обычно арест никогда не начинается с 21, 25 или 26-й камеры. Только тот, кто получает дополнительный паек — ДП, проходит через одну из них, а иногда и через две.
Наш квиртанутый первогодок начал спою эпопею именно с 26-й камеры: то ли всемогущий ефрейтор напел младшему адъютанту или порученцу командующего, то ли наш конвоир рыпнулся когда, сдав автомат и патроны, вдруг узнал, что его взвод возвращается в родные стены, а он почему-то на 10 суток остается на губе. А может быть, младший лейтенант для потехи решил подсадить его к нам, наперед зная нашу реакцию. Попав в белесый туман хлорных испарений, новый арестант захлебнулся в первом приступе кашля. Его глаза переполнились слезами. Он беспомощно шарил рукой в пустоте, пытаясь найти стенку.
Мы не были благородными рыцарями, и прощать у нас не было ни малейшей охоты. Можно сказать, что бить беспомощного, ослепшего на время человека нехорошо, да еще в момент, когда он не ждет нападения. Может быть, это и вправду нехорошо для тех, кто там не сидел. Мы же расценили появление конвойного как подарок судьбы. Да и бить мы его могли только тогда, когда он был беззащитен. В любой другой обстановке он раскидал бы нас, как котов, слишком уж был мордаст. Я пишу, как было, благородства во мне не было ни на грош, и приписывать себе высокие душевные порывы я не собираюсь. Кто был там, тот поймет меня, а кто там не был, тот мне не судья.
Артиллерист указал мне рукой, и когда высокий электроник выпрямился между двумя приступами кашля, я с размаху саданул сапогом ему между ног. Он взвыл нечеловеческим голосом и согнулся, приседая, в этот момент артиллерист со всего маху хрястнул сапогом прямо по его левой коленной чашечке. И когда тот забился в судорогах на полу, артиллерист, уловив момент выдоха, пару раз двинул ему ногой в живот.
От резких движений все мы наглотались хлора. Меня вырвало. Артиллерист захлебывался. Конвойный лежал пластом на полу. Нам не было абсолютно никакого дела до него.
Меня вновь вырвало, и я совершенно отчетливо почувствовал, что мне быть в этом мире осталось немного. Мне ничего не хотелось, даже свежего воздуха. Стены камеры дрогнули и пошли вокруг меня. Издали приплыл лязг открываемого замка, но мне было решительно все равно.
Откачали меня, наверное, очень быстро. Мимо меня по коридору потащили конвойного, не очухался еще. И мне вдруг стало невыносимо жаль, что, очнувшись на нарах, он так и не поймет того, что с ним случилось в 26-й. Я тут же решил исправить ситуацию и добить его, пока не поздно. Я рванулся всем телом, пытаясь вскочить с цементного пола, но из этого получилась лишь жалкая попытка шевельнуть головой.
— Ожил, — сказал кто-то прямо над моей головой. — Пусть еще малость подышит.
Артиллерист был уже на ногах, его рвало. Кто-то совсем рядом произнес:
— Приказ министра обороны, он уже офицер!
— Приказ министра пришел сегодня, а подписан-то еще вчера,- возразил другой голос. — Значит, амнистия распространяется только на срок, что он отбывал вчера. А. сегодня, уже став офицером, он получил новый срок от заместителя Командующего округом. И амнистия министра на новый срок не распространяется.
— Ах, черт. А если по такому случаю к заместителю командующего обратиться. Случай-то необычный!
— Да зам его в глаза не видел, вашего новоиспеченного лейтенанта. Это супруга самого распорядилась. А сам — он на съезд партии уехал. Не пойдете же вы к ней просить?
— Это уж точно! — согласился второй голос.
— А отпустить его под амнистию министра мы не можем, ежели она завтра с проверкой нагрянет, всем головы открутит!
— Это точно.
Случилось так, что, пока наш артиллерист чистил канализацию, министр обороны подписал приказ, по которому он и еще двести счастливцев из курсантов превратились в лейтенантов. Приказ министра в этом случае является отпущением всех грехов. Но пока приказ шел из Москвы, наш артиллерист успел получить новый срок, якобы от заместителя Командующего Киевским военным округом. И никто ничего сделать не мог.
Но он теперь офицер, и место его — в офицерском отделении, которое отделено от общего высокой стеной. Мы обнялись как братья, как очень близкие люди, которые расстаются навеки. Он грустно улыбнулся мне и, как есть, перепачканный испражнениями супруги будущего Главнокомандующего объединенными вооруженными силами стран участниц Варшавского Договора Маршала Советского Союза И. И. Якубовского, уже теперь без конвоя пошел к железным воротам офицерского отделения.
В тот день в столице нашей родины, городе-герое Москве под грохот оваций тысяч делегатов и наших многочисленных братьев, съехавшихся со всех концов земли, в Кремлевском Дворце съездов начал свою работу XXIII съезд Коммунистической партии Советского Союза, съезд очередной и исторический.
С того дня партия больше ничего торжественно не обещала нынешнему поколению советских людей.
Портрет
О себе я могу сказать твердо. Я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным. Меня никогда не полюбит Мишень Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже.
Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать кислородом.
К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека. Да и эта одна начинает иметь свое.
Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром радио и телевидения. И фильм не поставлю. И не получу ничего в каннах. Ничего не получу в смокинге, в прожекторах в каннах. Времени уже не хватит... Не успею.
Никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют?
При моем появлении никто не встанет...
Шоколад в постель могу себе подать. Но придется встать, одеться, приготовить. А потом раздеться, лечь и выпить. Не каждый на это пойдет.
Я не возьму семь метров в длину... Просто не возьму. Ну, просто не разбегусь. Ну, даже если разбегусь. Это ничего не значит, потому что я не оторвусь... Дела... Заботы...
И в этом особняке на набережной я уже никогда не появлюсь. Я еще могу появиться возле него. Против него. Но в нем?! Так же и другое... Даже простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды... Из наших не выйдет. И за мои полотна не будут платить бешеные деньги. Уже нет времени!
И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал. И не заржет лошадь подо мной... Только впереди меня. И не расцветет что-то. И не запахнет чем-то. И не скажет девочка: «Я люблю тебя». И не спросит мама: «Что ты ел сегодня, мой мальчик?»
Но зато...
Зато я скажу теперь сыну:
«Парень, я прошел через все.
Я не стал этим и не стал тем. Я передам тебе свой опыт».
М.Жванецкий.
Поиграем?
- А давай наперегонки до горки? – предложил он ей, предвкушая победу.
- Неа. – отказалась она – Воспитательница сказала не бегать. Попадет потом.
- Струсила? Сдаешься? – подначил он ее и засмеялся обидно.
- Вот еще. – фыркнула она и рванула с места к горке.
Потом они сидели в группе, наказанные, под присмотром нянечки, смотрели в окно как гуляют другие и дулись друг на друга и на воспитательницу.
- Говорила тебе – попадет. – бурчала она.
- Я бы тебя перегнал обязательно – дулся он – Ты нечестно побежала. Я не приготовился...
- А спорим я быстрей тебя читаю? – предложил он ей.
- Хахаха. – приняла она пари – Вот будут проверять технику чтения и посмотрим. Если я быстрее – будешь мой портфель до дому и до школы таскать всю неделю.
- А если я – отдаешь мне свои яблоки всю неделю! – согласился он.
Потом он пыхтел по дороге с двумя ранцами и бурчал:
- Ну и что! Зато ты не запоминаешь что читаешь и пишешь медленнее. Спорим?...
- А давай поиграем. – предложил он – Как будто бы я рыцарь, а ты как будто бы дама сердца.
- Дурак. – почему-то обиделась она.
- Слабо? – засмеялся он – Слабо смущаться при виде меня? И дураком не обзываться тоже слабо.
- И ничего не слабо. – повелась она – Тогда вот чего. Ты меня тоже дурой не обзываешь и защищаешь.
- Само собой – кивнул он – А ты мне алгебру решаешь. Не рыцарское это дело.
- А ты мне сочинения пишешь. – хихикнула она – Врать и сочинять – как раз рыцарское дело.
А потом он оправдывался в телефон:
- А не надо было себя как дура вести. Тогда никто бы дурой и не назвал. Я, кстати, и извинился сразу...
- Ты сможешь сыграть влюбленного в меня человека? – спросила она
- С трудом. – ехидно ответил он – Я тебя слишком хорошо знаю. А что случилось?
- На вечеринку пригласили. А одной идти не хочется. Будут предлагать всякое.
- Нуу.. Я даже не знаю.- протянул он.
- Слабо? – подначила она.
- И ничего не слабо. – принял он предложение – С тебя пачка сигар, кстати.
- За что? – не поняла она.
- Эскорт нынче дорог. – развел руками он.
А по дороге домой он бурчал:
- Сыграй влюбленного, сыграй влюбленного. А сама по роже лупит ни за что... Влюбленные между прочим целоваться лезут обычно…
- Что это? – спросила она.
- Кольцо. Не очевидно разве? – промямлил он.
- Нибелунгов? Власти? Какая-то новая игра затевается?
- Угу. Давай в мужа и жену поиграем. – выпалил он
- Надо подумать. – кивнула она.
- Слабо? – подначил он.
- И ничего не слабо. – протянула она - А мы не заигрываемся?
- Да разведемся если что. Делов-то. – хмыкнул он.
А потом он оправдывался:
- А откуда мне знать как предложения делаются? Я ж в первый раз предлагаю. Ну хочешь еще раз попробую? Мне не слабо.
- Сыграем в родителей? – предложила она.
- Давай. В моих или в твоих? – согласился он.
- Дурак. В родителей собственного ребенка. Слабо?
- Ого как. – задумался он – Не слабо, конечно, но трудно небось..
- Сдаешься? – огорчилась она
- Не,не. Когда эт я тебе сдавался? Играю, конечно. – решился он.
- Усложняем игру. Ты теперь играешь в бабушку.
- Правда? – не поверила она.
- 3900. – кивнул он – Пацан. Слабо тебе в бабушку сыграть?
- А ты в данном случае во что играешь?
- В мужа бабушки. – засмеялся он – Глупо мне в бабушку играть.
- В де-душ-ку. Как бы ты тут не молодился. – засмеялась она – Или слабо?
- Куда я денусь-то...
Она сидела у его кровати и плакала:
- Сдаешься? Ты сдаешься что ли? Выходишь из игры? Слабо еще поиграть?
- Угу. Похоже что так. – ответил он – Неплохо поиграли, да?
- Ты проиграл раз сдаешься. Понял? Проиграл.
- Спорное утверждение. – улыбнулся он и..............
Поиграем?
Отличный рассказ!!!!!
Отличный рассказ!!!!!
Я рада что понравилось, но автор мне неизвестен.
О'Генри.
Квадратура круга
Рискуя надоесть вам, автор считает своим долгом предпослать этому рассказу о сильных страстях вступление геометрического характера.
Природа движется по кругу. Искусство - по прямой линии. Все натуральное округлено, все искусственное угловато. Человек, заблудившийся в метель, сам того не сознавая, описывает круги; ноги горожанина, приученные к прямоугольным комнатам и площадям, уводят его по прямой линии прочь от него самого.
Круглые глаза ребенка служат типичным примером невинности; прищуренные, суженные до прямой линии глаза кокетки свидетельствуют о вторжении Искусства. Прямая линия рта говорит о хитрости и лукавстве; и кто же не читал самых вдохновенных лирических излияний Природы на губах, округлившихся для невинного поцелуя?
Красота - это Природа, достигшая совершенства, округленность - это ее главный атрибут. Возьмите, например, полную луну, золотой шар над входом в ссудную кассу, купола храмов, круглый пирог с черникой, обручальное кольцо, арену цирка, круговую чашу, монету, которую вы даете на чай официанту. С другой стороны, прямая линия свидетельствует об отклонении от Природы. Сравните только пояс Венеры с прямыми складочками английской блузки.
Когда мы начинаем двигаться по прямой линии и огибать острые углы, наша натура терпит изменения. Таким образом, Природа, более гибкая, чем Искусство, приспособляется к его более жестким канонам. В результате нередко получается весьма курьезное явление, например: голубая роза, древесный спирт, штат Миссури, голосующий за республиканцев, цветная капуста в сухарях и житель Нью-Йорка.
Природные свойства быстрее всего утрачиваются в большом городе. Причину этого надо искать не в этике, а в геометрии. Прямые линии улиц и зданий, прямолинейность законов и обычаев, тротуары, никогда не отклоняющиеся от прямой линии, строгие, жесткие правила, не допускающие компромисса ни в чем, даже в отдыхе и развлечениях, - все это бросает холодный вызов кривой линии Природы.
"Прямая линия рта говорит о хитрости и лукавстве" - обидел меня О.Генри :),
хотя.......... "Умный человек не может быть не плутом"))))
Интересно написано про случай и любовь:
Ассоль с детства знала, что она какая-то не такая. Всё у неё было необычным, начиная с имени.
Но, как ни странно, её никогда не дразнили и кличек не придумывали. Видимо, всем нравилось, произнося это редкое имя, представлять себе что-то залихватское от грузинской лезгинки и одновременно ощущать на губах вкус морской воды и тепло ласкового солнца.
Когда Ассоль выросла, то ещё сильнее осознала свою непохожесть на других. То, в чём большинство людей видело плохие приметы и дурные предзнаменования, ей приносило удачу.
Так, например, ей всегда везло с числом 13. Она родилась в этот день, с удовольствием занимала тринадцатые номера в гостиницах и места в кинотеатрах и поездах, воспринимая их как стартовые площадки для перехода в другие миры и ожидая необычайных событий, которые не заставляли себя ждать.
Возвращаться для нее тоже было хорошей приметой. Это означало подаренную судьбой возможность переждать то время, когда где-то раздаются неприятности, предназначенные не ей.
Ассоль любила понедельники, они являлись для неё началом нового временного цикла. А что может быть прекраснее начала!
Свои отпуска она проводила в январе в безлюдных южных городках, чем снискала нежную любовь сослуживцев, сражавшихся за отпускные летние месяцы. А она искренне не понимала, какую радость находят они в пекле раскалённого лета и людском столпотворении.
Её считали странной, но не чурались. Наоборот, она привлекала самых разных людей своей открытостью и неподдельным интересом к чужой неординарности.
Был только один тип людей, оставлявших её равнодушной, - это скептики. Они предсатвлялись ей птицами, сложившими крылья и забывшими те горние выси, из которых пришли на землю, утратившими мечту о них навсегда, смирившись с бесцветной жизнью в плену "здравого смысла".
Поэтому её любимым писателем был Пауло Коэльо, этот "великий Романтик и Идеалист", которого она считала реалистом и чьи книги читала взахлёб и перечитывала в свободные минуты.
* * *
Был её любимый понедельник, к тому же, январь, к тому же, 13-ое число. На юг она не поехала и сейчас сильно об этом жалела, так как мороз стоял на редкость для города крепкий. Ассоль шагала по главной улице дорогой столицы с единственным желанием - отогреться, не изучая, как обычно, прохожих и не заглядываясь на витрины.
Внезапно она ощутила какое-то смутное беспокойство. Оно было как будто не внутренним, зародившимся в ней, а, скорее, внешним, воспринимающим чужое беспокойство, причиной которого послужила она сама. Очень быстро девушка обнаружила его источник: незнакомый мужчина, поравнявшись с ней, замедлил шаг и несколько раз пристально на неё посмотрел.
Работая в сфере обслуживания и будучи всё время на виду, Ассоль любила в свои выходные дни отдыхать от посторонних взглядов, одеваясь неброско, избегая косметики и пользуясь очками вместо надоевших линз. Вот и сейчас она выглядела этакой серой мышкой, тем более, что и её гордость - роскошные длинные волосы были убраны под шапку.
То, что мужчина не мог пленится её неземной красотой, это факт. Тем не менее, он продолжал смотреть на неё, как бы сам удивляясь причине своего непонятного внимания и странного волнения. Но его взгляд был направлен не совсем на неё, казалось, её внешняя оболочка его не интересует. Незнакомец смотрел как будто через неё в самую её глубину, где он старался отыскать объяснение своему беспокойству и развеять собственное недоумение. Это длилось совсем недолго, потом мужчина прошёл мимо.
Ассоль нагнала его у светофора, где он остановился переждать красный свет, встала чуть правее от него и окинула взглядом: простая одежда, обыкновенная фигура, ничем не примечательные черты лица и спокойные серые глаза. Явно не герой её романа. Она отвернулась. Но в этот миг её левая, ближайшая к незнакомцу, половина наполнилась таким теплом, что она моментально согрелась. Ассоль опешила и замешкалась на переходе. Затем, оказавшись на другой стороне улицы, она увидела, как мужчина свернул в боковой переулок и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Ассоль автоматически взглянула на часы: …13.13. Однако...
Но рой мыслей о повседневных делах тут же закружил её снова, и она выбросила из головы это происшествие и, наверное, забыла бы о нём окончательно.
Но вечером открыла своего любимого писателя и снова прочла: "Научись приглядываться к знакам и следовать им", задумалась о том, что знаки даются каждому на языке его души, что "везение" и "совпадение" - это знаки, что все взаимосвязано и ничто неслучайно, и сегодняшний день в кодах её сердца - знак явный, но понятный только ей.
У Ассоль пропали аппетит и сон. Она снова и снова возвращалась к сцене на перекрёстке,
так часто вызывая в памяти образ незнакомого мужчины, что он перестал быть для неё чужим, а становился всё более близким и знакомым, и всё более зримым, объёмным и многообразным представлялся ей этот микрокосм, на мгновение соприкоснувшийся с её собственным, а возможное единение этих двух миров, его и ее, казалось созидательно прекрасным и необходимым для достижения вселенской гармонии.
Ассоль то поднималась до космических высот, то опускалась до житейского уровня, но, как ни крути, получалось, что мужчина был ей предназначен свыше, и её почти пихнули в бок, чтобы она обратила на него внимание, а она взяла и прошла мимо.
Теперь при любой предоставившейся возможности она бежала на тот перекрёсток и высматрила в толпе серые глаза. Она изучила карту и обошла весь прилегающий к перекрёстку микрорайон с целью выяснить, куда в это время дня мог бы идти мужчина. Тем более, что он шел явно знакомым и привычным маршрутом. Но вокруг было столько банков, кафе, гостиниц, ресторанов и офисов, что ей понадобился бы полк солдат, чтобы установить вахту в каждом из этих мест. Да и с приметами у неё было негусто.
Она так боялась пройти мимо этого, теперь уже столь желанного мужчины, что несколько раз нагоняла на улицах прохожих и заглядывала им в лица, так как смогла бы узнать незнакомца только по глазам.
Весной Ассоль запаниковала и принялась бесстрастно, не испытывая никакого вожделения, мысленно раздевать мужчину, и представлять, как он выглядел бы в летней одежде или на пляже.
Всё было тщетно.
Тогда период активных поисков сменился временем пассивных мечтаний.
Потом прошло и это. Ассоль устала ждать, мечтать, что-то предпринимать. Череда будней увлекла её, она уже без малейшего волнения проходила роковой перекрёсток и только изредка вспоминала про встречу, которую так жадно ждала и к которой так тщательно готовилась.
Она отпустила себя в поток жизни и стала прежней Ассолью, как ребёнок радующейся многоцветной мозаике происходящих с ней счастливых совпадений и маленьких удач, живущей сегодняшним днём и доверяющей судьбе без притворства.
Видимо, за это доверие жизнь и вознаградила её именно в тот момент, когда она меньше всего ждала.
Встреча этих двоих, действительно, состоялась и оказалась судьбоносной. Но всё случилось совсем не так, как представляла Ассоль в миллионах своих голливудских версий.
- Родной, где же ты был, когда у меня напрочь отсутствовали морщины, седые волосы и целлюлит? - она счастливо зажмурилась и сладко потянулась в его объятиях.
- Напрашиваешься на комплименты? Или, действительно, интересуешься? - он ласково коснулся губами родинки на её плече. - Искал тебя.
- В тех местах, где меня заведомо быть не могло?
- Ну, я же об этом не знал. Временами даже думал, что находил. Но потом оказывалось, что это не ты.
- Молчи. Я жутко ревнивая.
Он почувствовал на своей улыбке её горячую ладонь, и вспомнил, какой холодной была эта рука в день их первой встречи.
Он уже не помнил, как у него возник порыв подать руку незнакомой заплаканной женщине, выходившей из автобуса. Она опустила свои ледяные пальцы в его протянутую ладонь так же отрешенно и безразлично, как опустила бы монету в прорезь автомата, и, сделав несколько шагов по тротуару, дала своей руке скользнуть в карман пальто. Он пошёл рядом только потому, что ему было попути, уверенный, что женщина не замечает его присутствия. Но когда он пошутил: "Такими руками хорошо летом держать пиво", она вдруг неожиданно легко и заразительно рассмеялась сквозь ещё непросохшие слёзы.
Он отметил, что у неё живые глаза и правильные черты лица, не красавица, но принадлежит к типу "осенних" женщин, которые поздно взрослеют и в пору зрелости становятся гораздо привлекательнее, чем в молодости, и если в неё всмотреться... "Лучше не всматриваться", - одёрнул он себя.
Женщина сдержанно поблагодарила его, и, обменявшись ничего не значащими фразами, они разошлись.
Наташка влетела в квартиру в новой шубке и, швырнув на журнальный столик газету бесплатных объявлений, стала крутиться перед зеркалом.
"Молода, красива, сексуальна. Что мне ещё надо? Почему язык не поворачивается позвать её под венец? - он давно задавался этим вопросом и ответ пытался раскопать в сослагательном наклонении. - Если бы у меня не было денег и положения, квартиры в центре и машины, если бы..? У Натальи много замечательных качеств, но иногда кажется, что всё у неё для престижа: и я, и вот эта шубка. Наверняка купила её только потому, что вчера на каком-нибудь коктейле зашла речь о новых моделях".
Он вяло потянулся за брошенной на стол газетой и стал лениво её просматривать.
"Зачем ей эти объявления? Ведь покупает всё только в фирменных магазинах. Развлекается всякой чепухой".
Он открыл страницу "Разное", и тут, как заказное письмо, брошенное за отсутствием адресата в почтовый ящик, на глаза ему попалась фраза: "Желающим охладить пиво предоставится возможность в следующее воскресение на том же месте в то же время".Он сразу вспомнил женщину с ледяными руками и поймал в зеркале свою дурацкую улыбку и наташкин взгляд: "Прикольные попадаются объявы. Да, милый?" - и она опять занялась разглядыванием себя.
Он прождал полчаса, прежде чем она появилась, насупленная и отчуждённая. "Пожалела, что написала и не знает, как себя вести", - понял он.
- А рюкзак зачем? - рассеянно спросила она.
- Так там же пиво.
- Целый рюкзак? У меня только две руки.
- А мы поставим на поток. Я никуда не тороплюсь. А Вы?
Ему опять удалось её рассмешить.
У него возникла потребность всё чаще видеть эту женщину. Он невольно сравнивал её с Наташкой. Хоть та и моложе лет на 15, но всё у неё какое-то ненатуральное, кричащее, яркое, всё чересчур и напоказ. А эта сохранила чистоту естественных красок, смущалась иногда, как девочка, боялась проявить и показать свои женские чувства и желания. Она напоминала ему ёжика, плотно ощетивающегося колючками при любой попытке его задеть, и обнажающего свой нежный и мягкий животик только в состоянии полной безопасности. Эта нежность и мягкость мелькали в ней сквозь иголки и были такими притягательными, что он всё больше очаровывался этой женщиной Осень и её неяркой красотой, расцветающей под его взглядом. Она не вызывала безумную страсть, но время исчезало рядом с ней. То, что они были почти ровесниками, тоже во многом сближало их: книги детства, музыка и кинофильмы юности, чувства и переживания зрелости, - всё это совпадало. Он боялся, что она узнает о Наташке и, облегчая его выбор, молча исчезнет из его жизни. А без неё он уже не мог и не хотел.
В тот день, когда он решил обясниться с Натальей, она сама неожиданно помогла ему начать разговор:
- Тебя неоднократно видели с какой-то старой жабой.
- Сколько в тебе человеколюбия и сердечности…
- А в тебе верности и правдивости.
- Я не лгал тебе.
- Но и правды тоже не говорил.
- Я сам её не знал до сегодняшнего дня.
- А теперь знаешь?
- Теперь знаю.
Он и представить не мог, что в этой маленькой и хрупкой молодой женщине, с которой он прожил не один год, столько ненависти к нему и злости. Только в силу своей наивности он мог думать, что с Натальей возможно расстаться полюбовно, и что она спокойно переедет в свою квартиру, забрав купленные ей вещи. Наталья ругалась, как извозчик, била об пол дорогие вазы и посуду, крошила ножницами занавески и ковры, а утром, когда он брился в ванной, запустила туда пакетом йогурта. Всё это было ужасно. Он перестал появляться у себя в квартире, допоздна задерживаясь на работе и ночуя в гостинице. Через несколько дней он всё-таки рискнул зайти: натальины вещи исчезли, на полу полностью разгромленной квартиры лежала записка, написанная помадой на его любимой литографии: "Посмотришь, во что превратится эта кикимора через 10 лет и поймёшь, какой ты ДУРАК! Счастливо оставаться!"
Две недели он не видел осенних глаз, потому что не мог предстать перед ними измученным и истерзанным, и сейчас, нажимая кнопку звонка, он старался представить чем они его встретят: грозовыми ливнями или морозной холодностью.
Дверь распахнулась, и его затопила палитра красок бабьего лета: багрянец губ, прозрачная бледность щёк, ослепительные всполыхи золота в янтаре волос, зелень шёлка на плечах. И в озере этого многоцветия плескалась глубокая и тёплая синева её глаз.
Он хотел что-то сказать, но она приложила палец к его губам:
- Я боюсь: если ты заговоришь, то сфальшивишь. А я этого не вынесу.
- Можно тогда я тебя поцелую? Вдруг это у меня получится лучше.
Через несколько мгновений он слегка отстранил её от себя и сказал:
- Я надеюсь, что эта разлука была самой длинной в нашей жизни. Больше расставаться с тобой я не намерен.
http://www.proza.ru/texts/2004/04/24-78.html
Один час полной жизни
Существует поговорка, что тот еще не жил полной жизнью, кто не знал бедности, любви и войны. Справедливость такого суждения должна прельстить всякого любителя сокращенной философии. В этих трех условиям заключается все, что стоит знать о жизни. Поверхностный мыслитель, возможно, счел бы, что к этому списку следует прибавить еще и богатство. Но это не так. Когда бедняк находит за подкладкой жилета давным давно провалившуюся в прореху четверть доллара, он забрасывает лот в такие глубины жизненной радости, до каких не добраться ни одному миллионеру. По-видимому, так распорядилась мудрая исполнительная власть, которая управляет жизнью, что человек неизбежно проходит через все эти три условия, и никто не может быть избавлен от всех трех.
О, Генри
Поздней ночью Бунин
Давно не видел я месячной ночи! И вот мысли мои опять возвратились к далеким, почти забытым осенним ночам, которые видел я когда-то в детстве, среди холмистой и скудной степи средней России. Там месяц глядел под мою родную кровлю, и там впервые узнал и полюбил я его кроткое и бледное лицо. Я мысленно покинул Париж, и на мгновение померещилась мне вся Россия, точно с возвышенности я взглянул на огромную низменность. Вот золотисто-блестящая пустынная ширь Балтийского моря. Вот - хмурые страны сосен, уходящие в сумрак к востоку, вот - редкие леса, болота и перелески, ниже которых, к югу, начинаются бесконечные поля и равнины. На сотни верст скользят по лесам рельсы железных дорог, тускло поблескивая при месяце. Сонные разноцветные огоньки мерцают вдоль путей и один за другим убегают на мою родину. Передо мной слегка холмистые поля, а среди них - старый, серый помещичий дом, ветхий и кроткий при месячном свете... Неужели это тот же самый месяц, который глядел когда-то в мою детскую комнату, который видел меня потом юношей и который грустит теперь вместе со мной о моей неудавшейся молодости? Это он успокоил меня в светлом царстве ночи...
- Отчего ты не спишь? - услышал я робкий голос.
И то, что она первая обратилась ко мне после долгого и упорного молчания, больно и сладко кольнуло мне в сердце. Я тихо ответил:
- Не знаю... А ты?
И опять мы долго молчали. Месяц заметно опустился к крышам и уже глубоко заглядывал в нашу комнату.
- Прости! - сказал я, подходя к ней. Она не ответила и закрыла глаза руками.
Я взял ее руки и отвел их от глаз. По щекам ее катились слезы, а брови были подняты и дрожали, как у ребенка. И я опустился у ее ног на колени, прижался к ней лицом, не сдерживая ни своих, ни ее слез.
- Но разве ты виноват? - шептала она смущенно. - Разве не я во всем виновата?
И улыбалась сквозь слезы радостной и горькой улыбкой.
А я говорил ей, что мы оба виноваты, потому что оба нарушали заповедь радости, для которой мы должны жить на земле. Мы опять любили друг друга, как могут любить только те, которые вместе страдали, вместе заблуждались, но зато вместе встречали и редкие мгновения правды. И только бледный, грустный месяц видел наше счастье...
1899
Поздней ночью Бунин
Давно не видел я месячной ночи! И вот мысли мои опять возвратились к далеким, почти забытым осенним ночам, которые видел я когда-то в детстве, среди холмистой и скудной степи средней России. Там месяц глядел под мою родную кровлю, и там впервые узнал и полюбил я его кроткое и бледное лицо. Я мысленно покинул Париж, и на мгновение померещилась мне вся Россия, точно с возвышенности я взглянул на огромную низменность. Вот золотисто-блестящая пустынная ширь Балтийского моря. Вот - хмурые страны сосен, уходящие в сумрак к востоку, вот - редкие леса, болота и перелески, ниже которых, к югу, начинаются бесконечные поля и равнины. На сотни верст скользят по лесам рельсы железных дорог, тускло поблескивая при месяце. Сонные разноцветные огоньки мерцают вдоль путей и один за другим убегают на мою родину. Передо мной слегка холмистые поля, а среди них - старый, серый помещичий дом, ветхий и кроткий при месячном свете... Неужели это тот же самый месяц, который глядел когда-то в мою детскую комнату, который видел меня потом юношей и который грустит теперь вместе со мной о моей неудавшейся молодости? Это он успокоил меня в светлом царстве ночи...
- Отчего ты не спишь? - услышал я робкий голос.
И то, что она первая обратилась ко мне после долгого и упорного молчания, больно и сладко кольнуло мне в сердце. Я тихо ответил:
- Не знаю... А ты?
И опять мы долго молчали. Месяц заметно опустился к крышам и уже глубоко заглядывал в нашу комнату.
- Прости! - сказал я, подходя к ней. Она не ответила и закрыла глаза руками.
Я взял ее руки и отвел их от глаз. По щекам ее катились слезы, а брови были подняты и дрожали, как у ребенка. И я опустился у ее ног на колени, прижался к ней лицом, не сдерживая ни своих, ни ее слез.
- Но разве ты виноват? - шептала она смущенно. - Разве не я во всем виновата?
И улыбалась сквозь слезы радостной и горькой улыбкой.
А я говорил ей, что мы оба виноваты, потому что оба нарушали заповедь радости, для которой мы должны жить на земле. Мы опять любили друг друга, как могут любить только те, которые вместе страдали, вместе заблуждались, но зато вместе встречали и редкие мгновения правды. И только бледный, грустный месяц видел наше счастье...
1899
Всё правда и про любофь. Красиво.
PS. Твоя фотка на аватаре? :)
PS. Твоя фотка на аватаре? :)
Привет, ты что-то пропал, а я тут в твоей теме за тебя "работаю"))))) Фотка моя, аж сама не верю, до чего хороша :)
Привет, ты что-то пропал, а я тут в твоей теме за тебя "работаю"))))) Фотка моя, аж сама не верю, до чего хороша :)
Деиствительно хороша... :)
Картина Бюффе.
На стене у меня висит картина. Мрачноватый, написанный черными красками букет. Это Бюффе. Одна из его работ висит в Эрмитаже. Кажется, это единственный современный художник, картина которого еще при жизни удостоилась почести быть вывешенной в галерее французского искусства наряду со знаменитыми полотнами Клода Моне, Сезана, Пикассо, Матисса и их последователей. Должно быть, нелегкое это бремя быть живым среди ушедших в бессмертье гениев; излив в красках всю свою жизненную философию, художник принял решение последовать за ними, не дождавшись последних минут своих биологических часов... Моя картина, вероятно, стоит очень дорого. Но я храню ее не только потому, что это ценная вещь. Это подарок. Траурный букет одной человеческой истории
Я познакомилась с Жан-Пьером на модном рауте, куда меня пригласила знакомая француженка, Шарлотт. Она жила в самом центре Парижа, на фешенебельной авеню Виктор Гюго, в двух шагах от Триумфальной Арки. Муж ее, генеральный директор очень крупной фирмы, оставил ей титул жены директора, огромную квартиру, набитую антикварной мебелью, регулярно пополняемый банковский счет, а сам жил неподалеку с молоденькой филиппинкой и их ребенком. Шарлотт, оправившись от первого шока, когда ушел муж и поняв, что развод ей не грозит, стала вести активную светскую жизнь и регулярно устраивала у себя многолюдные праздники, куда стекалась разношерстная, но всегда очень изысканная публика, « tout Paris », одним словом.
В тот вечер у нее в гостях были несколько человек из мира « haut couture », довольно известая французская писательница, талантливая польская пианистка, которая должна была выступить в качестве изысканного, музыкального угощения, и еще много всякого люду. Квартира напоминала переполненный муравейник. В просторной, с лепными потолками гостиной было тесно. Пили аперитивы, хрустели сухими печеньями, общались. Приглашеные с бокалами в руках привычно лавировали в толпе, приветствуя знакомых, громко обменивались чмокающими поцелуями, легко заговаривали с незнакомыми людьми, чтобы выяснить кто они и чем занимаются - Шарлотт славилась тем, что приглашала исключительно «интересных» людей. Среди приглашенных всегда было много холостых мужчин, всем было известно, что Шарлотт ищет себе солидного любовника.
Покончили с аперитивами и гости перебрались в столовую, где был устроен буфет. На белоснежной скатерти, украшенной роскошным букетом белых лилий, стояли блюда с деликатесами и всевозможными салатами. Весело зазвенели приборы, разбираемые гостями, и по квартире под звуки Брамса все стали прогуливаться с тарелками и бокалами в руках. Стало совсем шумно, стоял гул, как на вокзале. Гости непринужденно болтали, смеялись, успевая при этом заглатывать снедь и пить вино. Женщины украдкой оглядывали друг друга, оценивая наряды и драгоценности, не забывая при этом критически осмотреть костюмы и обувь присутствующих мужчин.
Я наполнила тарелку и, успешно избавившись от говорливого художника, который приглашал всех на свой новый вернисаж, пробралась в гостиную и заняла стратегическую позицию у камина, куда можно было пристроить тарелку и по-человечески поесть. Мода на « а ля фуршет » меня раздражала, очевидно оттого, что мне никогда не удавалось держать в руках тарелку, бокал, приборы, салфетку, умудряться питать себя и при этом еще вести непринужденную беседу. Каждый раз, когда я пыталась быть «лафуршетной» светской львицей, у меня начиналась паника, и мне казалось, что я непременно опорожню содержимое бокала или тарелки на собеседника. Поэтому на таких многолюдных приемах я пыталась найти укромное местечко, чтобы спокойно утолить голод, а затем с бокалом вина принимать участие в обязательном активном общении.
Пристроив на мраморную плиту камина свою тарелку и бокал вина, и отправив в рот нежный кусок вареной лососины, я оглядела гостиную. У окна, уставив тарелками и рюмками небольшой журнальный столик, и живописно расположившись на антикварных стульях, что-то громко обсуждала группа мужчин. Один из них мне был хорошо знаком. Это был Том Алени, или «сводник», как называли его в кругу Шарлотт. Он был душой и организатором клуба «Ралли Монплезир», куда принимались за довольно приличный взнос, и только по рекомендации, разведенные, закоренелые холостяки, вдовы и вдовцы, одним словом, одиночки, желающие познакомиться с потенциальными портнерами. Том, бодрый семидесятилетний холостяк, жил только своим клубом и амурными делами его членов. Он был уверен, что « у него» самые интресные мужчины и самые хорошенькие женщины, и другим подобного рода клубам не угнаться за ним по качеству состава. Он занимался этим почти сорок лет и через его клуб прошла не одна сотня людей, некоторые даже нашли спутников жизни, но в основном организуемые им вечера были местом, где можно было встретиться с солидными людьми и найти себе сексуального партнера на несколько недель или даже месяцев. Иногда случались серьезные любовные истории. Пары, продержавшиеся несколько месяцев, вызывали удивление, живейший интерес членов клуба и зависть женщин, которые все втайне мечтали найти себе мужа. Драматический исход любовных историй приводил в необычайное волнение завсегдатаев клуба, и тогда все его члены, а их было около двухсот в общей сложности, сладострастно сплетничали на очередной вечеринке и жалели «покинутую» или «покинутого», но в глубине души были рады, что кому-то повезло не больше, чем им. «Сводник» уже давно уговаривал меня присоединиться к его клубу, но хорошо зная несколько пошлую атмосферу их вечеров, я решительно отказывалась и лишь иногда появлялась на раутах в качестве гостя.
Алени заприметил меня и походкой танцора подплыл ко мне, облобызал в обе щеки и тут же стал настаивать на том, чтобы представить меня мужчинам за столиком; многие из них были членами его клуба, что само по себе должно было служить гарантией качества.
Я неохотно оторвалась от своей тарелки, на которой так аппетитно розовел кусочек лососины, отороченный зеленым салатом и сердцевинками артишоков, и пошла знакомиться. Алени представил меня и узнав, что я эммигрантка из бывшего СССР, мужчины тут же попытались вспомнить, все, что они знали о России, пошли в ход и Достоевский и Ростропович и чья-то поездка в Москву еще во времена Брежнева в период «застоя»...
Хотелось есть и я была рада, когда, выразив восторг по поводу обширных познаний моих новых знакомых, мне удалось отправиться к своему камину, где меня поджидала моя тарелка, за которой я наблюдала краешком глаза, чтобы кинуться ей на выручку, если к ней приблизится девушка в белом фартучке, исполняющая роль официантки. Мечте о «тэт а тэт» с лососиной не было суждено сбыться; один из представленных мне мужчин, Жан-Пьер, решил последовать за мной, чтобы составить мне компанию. «Это надолго», подумала я, увидев, как тщательно он собирает свое ляфуршетное хозяйство и как по-отечески кивает ему «сводник».
Сразу же, с места в карьер, Жан-Пьер излил все, что у него было на душе – он обожал русскую музыку, русскую литературу, русскую культуру в целом, русских людей и мечтал совершить путешествие в Россию. Он говорил быстро, почти без пауз и знаков препинаний, и при этом быстро жевал и заглатывал содержимое своей тарелки. Неотрывно глядя на меня, он рассказывал, что раньше, когда он был заместителем мэра по культурным делам в своем городе ( вопрос во взгяде – понимаю ли я, что он довольно важная птица), в его доме устраивались приемы, где бывали и знаменитые музыканты, и художники, и деятели литературы и даже русские писатели. Он говорил самоуверенно, взахлеб, его вокабуляр был полон «обожаю», «восхитительно», «непревзойденно». При этом он то потирал руки, как при выгодной сделке, то широко жестикулировал, перемешивая воздух руками. Его круглое, с мясистым носом и сладострастной верхней
губой лицо озаряла улыбка самодовольства и упоения жизнью. В разговоре он то и дело касался мой руки, как бы пытаясь уверить меня в достоверенности сказанного. Он был мало похож на француза – одень ему на голову феску и получился бы очень красочный персонаж торговца на турецком базаре.
Мне стало любоытно, чем занимается мой собеседник и оказалось, что впечатление турецкого дельца было довольно близко к истине: Жан-Пьер работал на крупной фирме и занимался финансовыми опeрациями на бирже. Прищурившись, пристально глядя мне в глаза, и в очередной раз сжав мою руку, он признался, что дело свое совсем не любит, занимается им, чтобы добывать деньги, а настоящая его страсть – это живопись и книги. Ах, он обожает книги и даже держит небольшое издательство в городке К.., в двух часах езды от Парижа, где у него большой дом.
- Бывали ли вы в городке К..., на атлантическом побережье?
- Нет, даже никогда не слышала о таком.
- Вы будете моей гостьей. Я давно расстался с женой, дом большой и я часто приглашаю друзей.
- Благодарю вас. С удовольствием открою для себя новый уголок Франции.
Мы обменялись визитными карточками.
Выключили музыку, к явному облегчению диск-жокея, молодого, с моднейшей стрижкой парня, слегка отупевшего от классической музыки.
Шарлотт захлопала в ладоши и пригласила всех в библиотеку слушать Полин, польскую пианистку. Ах, великолепно, фантастично, снова замахал в воздухе руками Жан-Пьер и, пристроившись у моего локтя, подтолкнул меня в соседний зал, стены которого от потолка и почти до самого пола были увешаны полками из красного дерева на которых стояли книги с позолоченными корешками.
В центре этой впечатляющей библиотеки стоял рояль, перед ним уже восседала Полин, с отрешенным видом глядя в темное окно. Дождавшись, когда умолкнут гости, она подняла руки, подержала их мгновение в воздухе и обрушилась на клавиатуру. Она играла Шопена. Утихли последние перешептывания и приглашеные стояли молчаливой гурьбой по обе стороны рояля и внимательно слушали. Играла она действительно очень хорошо. Я стояла совсем рядом с роялем и смотрела на руки Полин, порхавшие над зеброй клавиатуры. По другую сторону рояля стоял Жан-Пьер и глядел то на пианистку, то прохаживался взглядом по стоящим напротив дамам, то одаривал лучистой улыбкой меня. Жан-Пьер был в полном смысле слова « charmeur », любитель женщин и, несмотря на свой невысокий рост, круглый животик и неказистую внешность, умудрялся нравиться женщинам. Понравился он и мне...
Жан-Пьер позвонил мне на следующий же день и предложил встретиться, чтобы поужинать вместе. Через пару дней последовало приглашение в театр, затем на вернисаж выставки картин современного американского художника, затем на аукцион антикварной мебели...
Мы стали видеться довольно часто. Как правило, это были регулярные вылазки в рестораны, Жан-Пьер был настоящим гурманом. Сияя от удовольствия он посвящал меня в тонкости гастрономических тайн французской кухни; преодолев мое давнее настойчивое предубеждение, научил есть живых устриц; с большим удовольствием демонстрировал искусство пользоваться специальными щипчиками для бургундских улиток, запеченных в собственных раковинках; обучал, как следует закатывать от удовольствия глаза, дегустируя деликатес, без которого не обходится ни один праздничный ужин во французских семьях - «фуа гра», запивая его сладким сотерном...
Убедившись, что в моем лице он обрел благодарного слушателя, Жан-Пьер решил дать мне небольшой курс в области онофилии - в вине он разбирался прекрасно. Несколько дней ушло на походы в винные бары и подвальчики, где мы дегустировали бургундские и бордоские вина, вина из винодельческих регинов Кагора и долины реки Роны. Самозабвенно уткнув свой внушительный нос в бокал, Жан-Пьер нюхал с упоением вино,
а затем, удерживая хваткими пальцами бокал за тонкую ножку, рассказывал, как нужно смотреть на цвет вина, чтобы определить его возраст, и как взбалтывать его в бокале, чтобы определить его свойства по стекающим «слезам». И мы нюхали, рассматривали на свет, раскачивали вино в бокалах, смотрели как оно «плачет», а затем пили, пытаясь угадать какой аромат прослеживается в нем – зрелых фруктов, клубники, специй или сопревшей листвы. Мне редко удавалось попадать в точку, и все никак не удавалось запомнить ведущие замки в Бордо, а Жан-Пьер несказанно веселился, когда я беспомощно путалась в Марго, Сант-Эмильене или допускала совсем непростительные оплошности, прописав знаменитый замок «Белая лошадь» в Бургундии.
С ним было легко и интересно. Жан-Пьер вскружил мне голову своими бесконечными рассказами, своим жизнелюбием – он умел так добродушно хохотать, и так забавлял меня, что я все больше и больше привязывалась к нему.
Вскоре началась романтическая переписка в те дни, когда мы не встречались, затем прощальные поцелуи в парадном и закончилось это все приглашением на «викенд» в курортный городок Довиль, где проходил традиционный фестиваль американского фильма. Каким-то чудом, через свои многочисленные связи ему удалось заполучить номер в гостинице «Нормандия», занятого почти полностью французскими и заокеанскими звездами.
Любовником Жан-Пьер оказался таким же, каким он был в повседневных обстоятельствах – раскованным и довольно болтливым; он горячо комментировал свои действия в постели и, не скрывая гордился тем, что он француз, а значит, лучший любовник в мире.
Мы все больше нуждались в обществе друг друга, и стали видеться практически каждый день. Жан-Пьер познакомил меня со своими друзьями и, к величайшему огорчению многих дам из клуба «Монплезир», где Жан-Пьер считался прекрасной партией, я стала его официальной подругой, « petite amie ». Оставалась еще одна сложная задача – объявить о перемене в жизни детям моего спутника. А перемены намечались серьезные, Жан-Пьер все чаще поговаривал о том, что нам следовало бы снять квартиру в Париже и жить вместе – ах, как это будет замечательно, размахивал он руками, нам больше не придется расставаться!, и с присущей ему энергией тут же начал действовать и занялся поисками подходящей квартиры. Мне казалось, что события развиваются слишком быстро, но веселое настроение Жан-Пьера и его энтузиазм в отношении нашего совместного будушего заглушали мой внутренний голос, который иногда просыпался и задавал мне вопросы на которые у меня не было ответов.
Жан-Пьер готовился к нашей встрече с его детьми, как готовится президент Франции к параду 14 июля – сосредоточенно и учитывая все детали. Он даже пытался репетировать, как в театре, слова, которые он произнесет, когда будет представлять меня. Мне было смешно и немного непонятно, дети были уже совсем взрослыми и могли понять желание отца устроить свою жизнь.
Наконец Жан-Пьер решился на решительный шаг и пригласил меня в К..., где мы должны были провести целую неделю – первый «медовый месяц», хохотнул многозначительно он. И познакомиться с Кларой и Жераром. Младшая дочь, Эстель, жила в Париже, но, как ни странно, знакомство с ней должно было состояться позже.
Дом Жан-Пьера, большой и просторный, с безукоризненным интерьером, стоял на берегу океана и был похож на корабль, готовящийся к дальнему плаванию. Жан-Поль с удовольствием демонстрировал свой дом - все его три этажа, большой, с пышными растениями зимний сад, гараж, где стоял красивый коллекционный «Бентли» и винный подвал, который он окрестил «мое небольшое состояние», так много там было дорогих, выдержанных вин. Затем он продемострировал свое «большое состояние» - картины, развешанные по всему дому, предмет его гордости и обожания
На следующий день, по пути в Париж, я спросила у Жан-Пьера, когда он представит мне Эстель. Он смутился и, сосредоточенно глядя на дорогу сказал, что нужно выждать, что Эстель – это особый случай; не так давно она была больна раком, бывшая жена мало
интересовалась дочерью, а он сделал все, чтобы дочь поправилась, они необычайно привязаны друг к другу, перезваниваются каждый день и один раз в неделю, неизменно каждый понедельник, ужинают вместе, исключительно вдвоем. К тому же, признался Жан-Пьер, Эстель – его любимица, это все знают. Он потупившись добавил, что скоро меня с ней познакомит, но нужно выждать. Затем нужно будет переждать вероятную отрицательную реакцию, дать ей время привыкнуть к мысли, что у отца появилась любимая женщина. «Ну, что же, как хочешь, - сказала я, но не позволяй ей тиранить себя», Жан-Пьер взглянул на меня почти с неприязнью и, нахохлившись, молчал остаток дороги.
Поиски квартиры, наконец, увенчались успехом, и начались хлопоты и суета – переезд, коробки... Все было расставлено по местам, вещи как бы сами собой расползлись по квартире. У нас теперь была наша совместная спальня, кабинет, комната для друзей, и большой салон. Началась новая жизнь, наша общая жизнь, – мы стали принимать гостей, ходить в театр и на концерты.
Родственники Жан-Пьера, у него было шесть братьев и сестра, приняли новость с радостью – наконец-то он расстался с одиночеством и стал добропорядочным гражданином; им не нравились его многочисленные, непродолжительные связи, на которые в их кругу смотрели неодобрительно. Думаю, что они немало посплетничали на мой счет, подивившись, что избраннницей Жан-Пьера стала русская. Они-то хорошо знали, что к русским он относится с предубеждением; с женой он расстался, узнав, что она изменяет ему с русским писателем, живущим в Париже и, чего он совсем не мог ей простить, писатель был совсем не хорош собой, да к тому же лет на десять старше Жан-Пьера, и это было сильным ударом по его довольно стойкому мужскому самолюбию. А обидевшиеся дамы из клуба «Мон Плезир» считали, что такой странный выбор – это просто кратковременный каприз и своеобразная месть неверной жене...
Прошел месяц с тех пор, как мы жили вместе. Жан-Пьер по-прежнему скрывал от Эстель, что он сменил адрес и живет не один. Каждый понедельник он исчезал по вечерам ужинать с ней. Меня начинала злить эта история и упорство Жан-Пьера с которым он потакал капризам избалованной девчонки. Но я решила, что вмешиваться не стану и буду необычайно «зен» в отношении Эстель.
В тот вечер мы направлялись в гости. Как только проехали тоннель, соединящий новый район Ля Дефанс и Париж, зазвонил мобильный телефон Жан-Пьера. Салон машины наполнился всхлипываниями, женский голос, задыхаясь от негодования и слез, кричал « Как ты мог?!... Все знают, кроме меня! Ты хочешь устроить свое счастье с ней и я тебе больше не нужна!...»
Жан-Пьер смущенно забормотал, «Успокойся детка, я тебе все объясню. Эрик дома, с тобой?»
«Нет его, он уехал на неделю. К тому же я не хочу его видеть! Никого не хочу видеть! И меньше всего тебя!», кричал, надрываясь голос.
Жан- Пьер, наконец догадался отключить громкоговоритель и, прижав телефон к уху, быстро заговорил «Не волнуйся, я сейчас приеду... я тебе все обьясню...»
Он запарковал машину, схватил меня за руку, вытащил из машины, стал извиняться и говорить, что гостей придется отменить, он должен срочно поехать к Эстель. Он отправил меня домой на такси, а сам помчался в пятнадцатый округ, где жила его дочь.
С отвратительным настроением я вернулась одна домой, вечер был так грубо испорчен. Не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Я уснула на диване в гостиной, дожидаясь Жан-Пьера.
На следующее утро он был мрачен и не разговорчив. Я все ждала, что он расскажет мне, как прошел его разговор с Эстель, но он избегал моего взгляда, молча выпил чай, съел два бутерброда и, поцеловав меня, ушел в офис.
Все пошло по-прежнему – мы работали, принимали друзей, редко засиживались дома. По выходным, а иногда среди недели уезжали в К...., чтобы отдохнуть от парижского стресса и подышать морским воздухом.
Однажды Жан-Пьер позвонил мне с работы, чтобы предупредить, что срочно уезжает в К..... и предложил мне присоединиться к нему на следующий день, в четверг, и провести там «длинный викэнд», до самого понедельника. Меня очень устраивало его предложение, в тот день, в среду, у меня была встреча с важным чиновником, рискующая затянуться до позднего вечера. Но встреча закончилась намного раньше, чем предполагалось, и я решила отправиться в тот же день в К.... и сделать небольшой сюрприз Жан-Пьеру, он любил, когда мы ездили «домой» вместе. Я забросила свои вещи в машину и отправилась в путь.
Когда я въехала на пустынные улочки курортного городка, недавно освободившегося от летнего наплыва туристов, ночь уже вступила в свои ночные права и провожала мой автомобиль, уверенно проглаживающий шинами знакомый путь, подмигиванием розоватых неоновых ламп. Перед домом стояла машина Жан-Пьера, мотоцикл Жерара и незнакомый мне «Голь» черного цвета.
Я осторожно открыла входную дверь и вошла в холл. Было темно. Только на первом этаже в коридоре горел свет. Очевидно, все смотрели телевизор в так называемой комнате для игр, которая находилась в конце длинного коридора, куда выходили все шесть спален, располагавшиеся на этом этаже.
Я поднялась по лестнице. Было необычайно тихо. Проходя мимо последней спальни, я услышала приглушенные голоса. Один голос принадлежал Жан-Пьеру, женский голос мне был незнаком.
Я подошла вплотную к дверям. Голос Жан-Пьера звучал жалобно, – «Не надо, я прошу тебя..., больше этого никогда не нужно делать... Я не могу...». Женский голос тихо возразил, «Теперь уж ничего не изменишь. И ты только мой...». Раздался звук поцелуя. Затем какие-то звуки, похожие на мычание, как будто там, в комнате, кого-то мучили. Затем заскрипела кровать, совсем тихо, почти неслышно, но мне казалось, что громом гремели и шептание, и едва слышные звуки, доносившиеся из комнаты. От неожиданности я не могла пошевелиться. Меня стало трясти, как в ознобе, затем стало жарко. Жан-Пьер изменяет мне! Он там с какой-то женщиной и у себя, вернее, у нас в доме... Открыть дверь и застать предателя на месте преступления?! Нет, нет..., это слишком отвратительно!
Я неслышно прошла обратно по коридору, спустилась по лестнице, вошла в темную гостиную и без сил опустилась на диван.
Я не знаю сколько прошло времени, я как бы растворилась в темноте и перестала существовать...
Вдруг зажегся свет. Я медленно встала и увидела стоящего у двери Жан-Пьера. Он тупо уставился на меня, открыв рот и широко раскрыв глаза. Затем, глупо улыбнувшись, сказал «Ты..., и остаток фразы проговорил, как немой – рот его открывался, а звуков никаких не исходило.
«Да,!», сказала я, «Я все знаю...».
За спиной его показалась молодая женщина и также застыла на полпути, увидев меня.
«Эстель», сказал Жан-Пьер, не отрывая от меня взгляда, «это... это ...»
Женщина резко повернулась и исчезла в полумраке.
У меня в голове набатом отдавалось «Эстель! Эстель! Эстель!» Да это же... На камине стояли ее фотографии... Стало противно, холодно, и страшно.
Едва не сбив с ног Жан-Пьера, я промчалась, как если бы за мной гналась стая оголодавших хищников, к своей машине и, чудом не зацепившись за ворота, выехала со двора. Я не помню, как доехала до дома. Это была самая длинная дорога в моей жизни.
Через неделю, без звонка, без предупреждения пришел Жан-Пьер. Он открыл дверь своим ключем и тут же, с порога, сказал, «Прости меня, я не знаю, как это все получилось... Это
было в тот вечер, когда она узнала о нас с тобой... Она так безутешно плакала и говорила, что я принадлежу ей, и больше никому не могу принадлежать... Я не знаю, как это получилось... я не виноват...», и попытался улыбнуться.
Он был жалким, ничтожным, гадким. Мне хотелось его растоптать. И я только надеялась, что он не станет, по своему обыкнованию, хватать мою руку. Он, как бы догадываясь, что не стоит приближаться ко мне, поставил у двери плоский, завернутый в бумагу предмет, который он держал подмышкой.
«Я знаю, что все потеряно, и я никогда не увижу тебя. Это тебе. И прошу тебя...» он умоляюще смотрел на меня.
«Уходи», сказала я.
Прошло несколько недель. Я старалась стереть из памяти Жан-Пьера, как если бы его и не было никогда в моей жизни. Пакет так и стоял на том же месте, где его оставил Жан-Пьер. Я обходила этот предмет, стараясь не глядеть на него.
Как-то осенним вечером, когда лил дождь и не хотелось выбираться из дома, я устроилась с ногами на диване, глядя на полыхавшее в глубине небольшого камина пламя. Невольно вспомнился Жан-Пьер и я вдруг подумала, что совершенно забыла какой он, память моя услужливо стерла черты его лица. Я поднялась, подошла к пакету и осторожно, как если бы это была бомба, которая в любой момент может взорваться, стала разворачивать плотную, коричневую бумагу. Показалась деревянная рама, холст. Картина!
Я вытащила ее, подняла повыше, и сразу узнала ее – букет Бюффе.
Это был дорогой подарок.
Я поставила картину на диван и села на стул напротив. Букет ожил в отблесках огня, заметались темные стебли, закивали головками черные цветы.
Я долго смотрела на картину, пока не погас огонь в камине и не стало совсем темно...
Какая замечательная ирония от века прошлого в век сегодняшний!
Что всякий должен знать?
Наша эпоха, господа,- эпоха великих потрясений, тревог и поисков. Мы стоим перед грядущим будущим, чреватым переменами, и вместе с тем, подобно Орфею, должны "вычищать Авгуровы конюшни прошлого" До войны у людей была мораль, старая мораль, но теперь они мораль свою убили и закопали и написали на камне; У людей была мораль, старая мораль, но они ее убили и закопали и на камне написали: У людей была мораль, но они ее убили и закопали и на камне не написали ничего. Вместо нее появилось нечто новое, появилась прекрасная богиня психоанализа и по-своему (к великому ужасу дряхлых моралистов) объяснила подоплеку наших страданий, радостей и мучений. Кто однажды использует наше мыло для бритья "Бархатин", навсегда откажется от других сортов. Кто однажды посмотрит на мир сквозь призму "Фрейдизма для всех", не пожалеет об этом.
Господа, в пустом анекдоте выражена бывает иногда глубочайшая истина. Приведу следующий: Сын: "Папа, я хочу жениться на бабусе..." Отец: "Не говори глупостей". Сын: "Почему же, папа, ты можешь жениться на моей маме, а я не могу на твоей?" Пустяк, скажете. Однако в нем, в этом пустяке, уже есть вся сущность учения о комплексах! Этот мальчик, этот чистый и честный юноша, которому отец (тупой рутинер) отказывает в удовлетворении естественной страсти, либо страсть свою затаит и будет всю жизнь несчастлив (Tanta* lus-комплекс), либо убьет отца (каторга-комплекс), либо, наконец, желание свое все-таки исполнит, несмотря ни на что (счастливый брак-комплекс), Или возьмем другой пример: человек, скажем, чувствует приступ непонятного страха, встретившись в лесу с тигром. Чем же этот страх объяснить? Изящный и простой ответ, господа, нам дается психоанализом: несомненно, что этого человека в раннем детстве напугала картинка или тигровая шкура под маминым роялем; этот ужас (horror tigris) продолжает в нем жить подсознательно, и потом, в зрелом возрасте, при встрече с настоящим зверем, как бы вырывается наружу. Будь с ним вместе в лесу толковый врач, он бы из пациента выудил бирюльку воспоминания, а тигру напомнил бы в простых словах, как он, тигр, в свое время вкусил человеческого мяса, отчего и стал людоедом. Результат беседы ясен.
Господа, проверяйте психоанализом ваши сны. Кому из нас не приходилось после сытных разговен, "орать во власти кошемара" или, после поездки на Фирвальдштетское озеро, видеть во сне Фирвальдштетское озеро? Но почему это бывает? А вот почему. Человек, съевший три четверти пасхи и ночью вступивший в борьбу с помесью сатира и мастодонта, находится под гнетом собственных неудовлетворенных желаний (эротических) Озеро значит то же самое.
Таким образом, чем вольготнее человеку живется, чем благосклоннее он к своим мельчайшим желаниям, чем веселее и основательнее он потворствует им, тем реже он видит дурные сны, тем здоровее его душа. Действительно наука установила, что некоторые римские императоры (Декамерон, например) не видели снов вовсе.
Господа, вы ничего не разберете в пестрой ткани жизни, если не усвоите одного, жизнью правит пол. Перо, которым пишем возлюбленной или должнику, представляет собой мужское начало, а почтовый ящик, куда письмо опускаем,- начало женское. Вот как следует мыслить обиходную жизнь. Все детские игры, например, основаны на эротизме (это надо запомнить особенно твердо). Мальчик, яростно секущий свой волчок,- подсознательный садист, мяч (предпочтительно большого размера) мил ему потому, что напоминает женскую грудь; игра в прятки является эмиратическим (тайным, глубинным) стремлением вернуться в материнскую утробу. Тот же эдипов комплекс отражен в некоторых наших простонародных ругательствах.
Куда ни кинем глаза или взгляд,- всюду половое начало. Обратимся ли к общеизвестным профессиям - оно тут как тут: архитектор строит дом (читай, строит куры), кинооператор крутит (читай: с такой-то), докторша ухаживает за больным (читай, больной выздоравливает и ухаживает за докторшей). Филологи подтвердят, что выражения: барометр падает, падший лист, падшая лошадь - все намеки (подсознательные) на падшую женщину. Сравните также трактирного полового или половую тряпку с половым вопросом. Сюда же относятся слова: пол-года, пол-саженн, пол-ковник и т. д. Немало есть и имен, проникнутых эротизмом: Шура, Мура, Люба (от "любви"). Женя (от "жены"), а у испанцев есть даже имя "Жуан" (от "Дон-Жуана").
Чем бы вы ни занимались, о чем бы вы ни думали, помните, что все ваши акты и действия, мысли и думы совершенно удовлетворительно объясняются, как выше указано. Употребляйте наше патентованное средство "Фрейдизм для всех", и вы будете довольны. У нас имеются благодарственные отзывы от многих писателей и художников, от 3-х инженеров, от педагогов, от акушерок и проч., и проч. Действие моментальное и приятное. Всякий человек-модерн должен этим запастись. Высоко, интересно! Поразительно дешево!
В. Набоков (Париж) 1931 г.
Задумалсо...
Набоков.
Фреидизмы.
Тонко.
Глубоко.
Красиво.
+стопицот.
Задумалсо...
Набоков.
Фреидизмы.
Тонко.
Глубоко.
Красиво.
+стопицот.
Оветила
Рассказом
О разном
Продолжим.....
О чём же??? )))))
СОВЕТЫ
(Письмо к Щ.....ву)
Уча других, также учишься. Посреди моего болезненного и трудного времени, к которому присоединились еще и тяжелые страдания душевные, я должен был вести такую деятельную переписку, какой никогда у меня не было дотоле. Как нарочно, почти со всеми близкими моей душе случились в это время внутренние события и потрясения. Все каким-то инстинктом обращалось ко мне, требуя помощи и совета. Тут только узнал я близкое родство человеческих душ между собою. Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятны и почти знаешь, что нужно сказать им. Этого мало; самый ум проясняется: дотоле сокрытые положенья и поприща людей становятся тебе известны, и делается видно, что кому из них потребно. В последнее время мне случалось даже получать письма от людей, мне почти вовсе незнакомых, и давать на них ответы такие, каких бы я не сумел дать прежде. А между прочим, я ничуть не умней никого. Я знаю людей, которые в несколько раз умней и образованней меня и могли бы дать советы в несколько раз полезнейшие моих; но они этого не делают и даже не знают, как это сделать. Велик бог, нас умудряющий! и чем же умудряющий? -тем самым горем, от которого мы бежим и хотим сокрыться. Страданьями и горем определено нам добывать крупицы мудрости, не приобретаемой в книгах. Но кто уже приобрел одну из этих крупиц, тот уже не имеет права скрывать ее от других. Она не твое, но божье достоянье. Бог ее выработал в тебе; все же дары божьи даются нам затем, чтобы мы служили ими собратьям нашим: он повелел, чтобы ежеминутно учили мы друг друга. Итак, не останавливайся, учи и давай советы! Но если хочешь, чтобы это принесло в то же время тебе самому пользу, делай так, как думаю я и как положил себе отныне делать всегда: всякий совет и наставление, какое бы ни случилось кому дать, хотя бы даже человеку, стоящему на самой низкой степени образования, с которым у тебя ничего не может быть общего, обрати в то же время к самому себе и то же самое, что посоветовал другому, посоветуй себе самому; тот же самый упрек, который сделал другому, сделай тут же себе самому. Поверь, все придется к тебе самому, и я даже не знаю, есть ли такой упрек, которым бы нельзя было упрекнуть себя самого, если только пристально поглядишь на себя. Действуй оружием обоюдуострым! Если даже тебе случится рассердиться на кого бы то ни было, рассердись в то же время и на себя самого, хотя за то, что сумел рассердиться на другого. И это делай непременно! Ни в каком случае не своди глаз с самого себя. Имей всегда в предмете себя прежде всех. Будь эгоист в этом случае! Эгоизм - тоже не дурное свойство; вольно было людям дать ему такое скверное толкование, а в основанье эгоизма легла сущая правда. Позаботься прежде о себе, а потом о других; стань прежде сам почище душою, а потом уже старайся, чтобы другие были чище.
Н. В. Гоголь
Изобретатель
— Ну, что же ты, Прохорыч? — глаза председателя смотрели строго, и Сидор Прохорович только тяжело вздохнул в ответ. — Опять за старое взялся? — председатель близоруко поднёс к глазам листок бумаги, не торопясь прочитал: «Поскольку ночью из трубы дома гр. Плужняка ударил столб огня до небес, моя свинья с перепугу передавила всех поросят. Требую возместить ущерб. Дарья Засухина».
Прохорыч облизал пересохшие губы.
— Виктор Фомич, ей-богу, не нарочно получилось. Плазма через край выплеснулась чуток…
— Плазма?! — председатель утомлённо покачал головой. — Когда ты, Прохорыч, остепенишься? Старый ведь уже человек, кооперативное стадо тебе доверено… А ты? Кур, икру мечущих, вывел? Вывел. Что тебе учёные ответили? «Использование представленных образцов „птичьей икры“ затруднено в связи с необычайной прочностью скорлупы». Воробьи шерстистые зачем тебе понадобились? — Виктор Фомич с негодованием посмотрел на пыльный комок, нахально скачущий по подоконнику. — Над биологией надругался, теперь на физику перешёл? Последний раз предупреждаю — прекращай! Займись делом. Элетропастуха когда установишь? Ждёшь, чтобы стадо посевы потравило?
— Так ведь, Виктор Фомич, — робко подал голос Прохорыч, — устарел он, электропастух-то. Я так думаю, что нам лучше голографическую установку применить.
— Чего, чего? — насторожился председатель.
— Голографию, объёмное изображение то есть, — совсем сник Прохорыч. — Я посчитал, получается, что одна телевизионная установка может проецировать объём ное изображение забора вокруг всех полей…
— Всё, — выдохнул председатель, — замолчи! Иди, ставь электропастуха. И брось свои штучки, — повысил он голос, — прежде всего голо эту!
Виталий Пищенко
Юмор из интернета, возможно, старый, но для меня новый ))))
Жена 1.0
Наблюдение опытного пользователя
В прошлом году один мой друг заапгрейдил Девушку 1.0 до Жены 1.0 и обнаружил, что она занимает кучу памяти и оставляет очень мало системных ресурсов для других приложений. И недавно он заметил, что Жена 1.0 еще и запускает дочерние процессы, которые тоже отнимают ценные ресурсы. Ни в рекламных листках, ни в документации такой феномен не был описан, хотя по информации, полученной от других пользователей, подобного и следовало ожидать в связи с природой данного приложения.
Вдобавок ко всему Жена 1.0 инсталлируется таким образом, что всегда запускается при инициализации системы и следит за процессом работы. Он обнаружил, что некоторые приложения, в том числе Футбол 10.3, Пивцо 1.5 и Рыбалка 7.0 вообще перестали работать в его системе, вызывая аварийный сброс при попытке выполнения (хотя никогда раньше таких проблем не было).
При инсталляции Жена 1.0 не предоставляет выбора, устанавливая нежелательные добавки, вроде Тещи 55.8 и бета-релиза Шурина. Также кажется, что производительность системы падает с каждым днем.
В следующем релизе Жены 2.0 нам хотелось бы увидеть такие возможности: кнопка «Не напоминай мне больше»; кнопка минимизации; опция в Uninstall, позволяющая установить Жену 2.0 таким образом, чтобы в любой момент можно было удалить ее без потери cash и других системных ресурсов; опция, позволяющая запустить сеть в режиме неразборчивости, что сделает функцию опробования системного оборудования значительно более полезной.
Лично я решил избежать всех головных болей, связанных с Женой 1.0 и продолжать использовать Девушку 2.0. Но все равно у меня с ней возникли проблемы.
Оказывается, невозможно поставить Девушку 2.0 поверх системы с Девушкой 1.0: сперва необходимо удалить Девушку 1.0. Другие пользователи говорят, что это очень старая ошибка, и что я должен был бы о ней знать. Говорят, разные версии Девушек конфликтуют по поводу совместного использования порта ввода-вывода. Думаю, они давно могли бы и исправить такую глупую ошибку. Хуже того, программа удаления Девушки 1.0 работает нестабильно, иногда оставляя в системе следы работы приложения. Еще один неприятный момент: все версии Девушки постоянно выводят короткие надоедливые сообщения о необходимости апгрейда до Жены 1.0.
Предупреждение об ошибке
У Жены 1.0 есть недокументированная ошибка. Если попытаться установить Любовницу 1.1 без удаления Жены 1.0. Жена 1.0 уничтожит все файлы MS Money и затем сама себя удалит. Затем Любовница 1.1 откажется продолжать установку, заявляя о недостаточности ресурсов.
Как обойти ошибку
Чтобы обойти описанную выше ошибку, попробуйте установить Любовницу 1.1 на другой системе и никогда не запускайте приложения для передачи данных вроде LapLink 6.0. Также берегитесь аналогичных shareware-приложений, способных перенести вирусы и заразить Жену 1.0. Еще одно решение — работать с Любовницей 1.0 анонимно через провайдера. Но и здесь приходится быть осторожным, чтобы случайно не скачать себе по UseNet вирус, и подсадить ресурсы MS Money.
О женщины, женщины!..
Сергей Кузьмич Почитаев, редактор провинциальной газеты «Кукиш с маслом», утомленный и измученный, воротился из редакции к себе домой и повалился на диван.
- Слава богу! Я дома наконец... Отдохну душой здесь... у домашнего очага, около жены... Моя Маша - единственный человек, который может понять меня, искренно посочувствовать...
- Чего ты сегодня такой бледный? - спросила его жена, Марья Денисовна.
- Да так, на душе скверно... Пришел вот к тебе и рад: душой отдохну.
- Да что случилось?
- Вообще скверно, а сегодня в особенности. Петров не хочет больше отпускать в кредит бумагу. Секретарь запьянствовал... Но всё это пустяки, уладится как-нибудь... А вот где беда, Манечка... Сижу я сегодня в редакции и читаю корректуру своей передовой. Вдруг, знаешь, отворяется дверь и входит князь Прочуханцев, давнишний мой друг и приятель, тот самый, что в любительских спектаклях всегда первых любовников играет и что актрисе Зрякиной за один поцелуй свою белую лошадь отдал. «Зачем, думаю, черти принесли? Это недаром... Зрякиной, думаю, пришел рекламу делать»... Разговорились... То да се, пятое, десятое... Оказывается, что не за рекламой пришел. Стихи свои принес для напечатания...
«Почувствовал, говорит, я в своей груди огненный пламень и... пламенный огонь. Хочется вкусить сладость авторства...»
Вынимает из кармана розовую раздушенную бумажку и подает...
«Стихи, говорит... Я, говорит, в них несколько субъективен, но все-таки... И Некрасов был субъективен...»
Взял я эти самые субъективные стихи и читаю... Чепуха невозможнейшая! Читаешь их и чувствуешь, что у тебя глаза чешутся и под ложечкой давит, словно ты жёрнов проглотил... Посвятил стихи Зрякиной. Посвяти он мне эти стихи, я бы на него мировому подал! В одном стихотворении пять раз слово «стремглав»! А рифма! Ландышей вместо ландышей! Слово «лошадь» рифмует с «ношей»!
«Нет, говорю, вы мне друг и приятель, но я не могу поместить ваших стихов...»
«Почему-с?»
«А потому... По независящим от редакции обстоятельствам... Не подходят под программу газеты...»
Покраснел я весь, глаза стал чесать, соврал, что голова трещит... Ну как ему сказать, что его стихи никуда не годятся? Он заметил мое смущение и надулся, как индюк.
«Вы, говорит, сердиты на Зрякину, а потому и не хотите печатать моих стихов. Я понимаю... Па-анимаю, милостивый государь!»
В лицеприятии меня упрекнул, назвал филистером, клерикалом и еще чем-то... Битых два часа читал мне нотацию. В конце концов пообещал затеять интригу против моей особы... Не простившись уехал... Такие-то дела, матушка! 4-го декабря, на Варвару, Зрякина именинница - и стихи должны появиться в печати во что бы то ни стало... Хоть умри, да помещай! Напечатать их невозможно: газету осрамишь на всю Россию. Не напечатать тоже нельзя: Прочуханцев интригу затеет - и ни за грош пропадешь. Изволь-ка теперь придумать, как выбраться из этого ерундистого положения!
- А какие стихи? О чем? - спросила Марья Денисовна.
- Ни о чем... Ерунда... Хочешь, прочту? Начинаются они так:
Сквозь дым мечтательной сигары
Носилась ты в моих мечтах,
Неся с собой любви удары
С улыбкой пламенной в устах...
А потом сразу переход:
Прости меня, мой ангел белоснежный,
Подруга дней моих и идеал мой нежный,
Что я, забыв любовь, стремглав туда бросаюсь,
Где смерти пасть... О, ужасаюсь!
И прочее... чепуха.
- Что же? Это стихи очень милые! - всплеснула руками Марья Денисовна. - Даже очень милые! Чем не стихи? Ты просто придираешься, Сергей! «Сквозь дым... с улыбкой пламенной»... Значит, ты ничего не понимаешь! Ты не понимаешь, Сергей!
- Ты не понимаешь, а не я!
- Нет, извини... Прозы я не понимаю, а стихи я отлично понимаю! Князь превосходно сочинил! Отлично! Ты ненавидишь его, ну и не хочешь печатать!
Редактор вздохнул и постучал пальцем сначала по столу, потом по лбу...
- Знатоки! - пробормотал он, презрительно улыбаясь.
И, взяв свой цилиндр, он горько покачал головой и вышел из дома...
«Иду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок... О женщины, женщины! Впрочем, все бабы одинаковы!» - думал он, шагая к ресторану «Лондон».
Ему хотелось запить...
Чехов. А.П.
Это смешно и грустно, поэтому не в анекдотах.
Ерофеев Венедикт Васильевич
Из записных книжек
Надо привыкать шутить по-"Крокодильски", например, так: "Будь у нее
формы, я взял бы ее на содержание".
в обществе блестящих женщин села Караваева
Мне не нужна стена, на которую я мог бы опереться. У меня есть своя
опора и я силен. Но дайте мне забор, о который я мог бы почесать свою
усталую спину.
* что удобнее потерять: вкус или совесть?
* если это система, то очень нервная, эта система.
и хочется кому-нибудь что-нибудь внедрить
О благородстве спорить нечего. У Матфея уже изложены все нормы
благородства.
Джесси Стюарт: "Нет в мире лучших слов, Тэккер, чем "поедем-ка домой"!"
Любую подлость оправдывать бальзаковским: "Я - инструмент ... на
котором играют обстоятельства".
В мой венец он вплел 2-3 своих лавра, а я потом ходил и не понимал:
откуда это так плохо пахнет?
все проделывала с потрясающей пластичностью
Хорошему человеку всегда хорошо
Одна русская дама у Герцена: "Что мне надо сделать, чтобы полюбить
Швэйцарию?"
*
И чудак же этот Ахиллес Пелид! У всех нормальных людей только пятка
неуязвима, а у этого - все наоборот.
Продается ручной скворец по кличке Федя. Разговаривает, свищет
по-соловьиному, поет "Цыганский барон" и целуется. Цена 75 руб.
философские камни в печени
Завет Талейрана: никогда не следовать первому побуждению сердца,
потому что оно всегда хорошо.
женщина неограниченных возможностей
Не женщина, а телесное наказание
И еще женское имя: Галиматья.
Вот еще красивое женское имя: Антанта.
И еще женское имя: Агентура.
Целых три рубля! "За каждым крупным состоянием кроется злодейство",
сказал Бальзак.
Любимый герой Шолохова (Давыдов, "Поднятая целина") говорит: "Ты бы
лучше массовую работу вел, а расстреливать - это просто".
Лично я убежден в историчности Адама и Евы.
громадная душа в щуплом и веснушчатом теле. Не женщина, а
стихотворение в прозе.
из матафизических соображений
За одно и то же, т. е. за один способ поведения, известную группу
металлов называют благородными, а газы - инертными.
"только деньгам нужна красота, красоте же и денег не надо"
Любите безмолвные игры.
Я успел только пригубить из чаши восторгов, и у меня ее вышибли из рук.
А то, что я принимал за путеводные звезды, оказалось - потешные огни.
Двенадцатый день не пью, и замечаю, что трезвость так же
губительна, как физический труд и свежий воздух. Мелкое наблюдение: я
никак не могу вспомнить один редко употребляемый и более крепкий синоним
к словам "мракобес", "ретроград", - "реакционер", "рутинер" - который
уже день не могу вспомнить. Бьюсь об заклад, как только сниму с себя
зароки и выпью первые сто грамм, припомню немедленно.
А я и спрашиваю: "Ангелы небесные, вы еще не покинули меня?". И
ангелы небесные отвечают: "Нет, но скоро".
Научись скорбеть, а блаженствовать - это и дурак умеет.
И при всем том я еще не встречал человека, которого эротическое до
такой степени поглощало бы всего.
"Берегите слезы ваших детей, чтобы они могли пролить их на вашей
могиле" (Пифагор).
Бонапарт рекомендовал как можно чаще оперировать понятиями, ничего
не выражающими и все объясняющими, например "судьба".
Прежде у людей был оплот. Гусар на саблю опирался, Лютер - на бога,
испанка молодая - на балкон. А где теперь у людей опора?
Есть языки, в которых вообще нет бранных слов и выражений, тем
более нецензурных. У малайцев, например, самое сильное оскорбление и
ругательство: "Как тебе не стыдно!"
"Гляжу я на тебя, Тихонов, и думаю: отчего это все великие люди
плохо воспитаны?
*
Колхоз дело добровольное: хошь, не хошь, а вступать надо.
гарнизонным языком и походкою
Эпикур, в письме к Менелаю, свое знаменитое: "Благодарение
божеств[енной] натуре, за то, что она нужное сделала нетрудным, а
трудное - ненужным".
Мистика всегда шла бок о бок с половой распущенностью.
Дворник у Максимова: "Я вас всех приведу в исполнение!"
Вот и Христос: "тут же разрушу храм и в три дня его построю".
Почему же в три, если он мог и в одно мгновение? Так убедительнее для
обывателя.
Они работают, ну и пусть работают. Это очень мило с их стороны.
"обморочным ощущением отчаяния"
Не забывать о главном: трогательность.
Следует вести себя удовлетворительно. Отлично себя вести - нехорошо
и греховно.
Дай мне пять минут. Я хочу кое-что тебе сказать.
Ты только не перебивай меня. Только выслушай – и я уйду.
Как обещала.
Ты всегда мне говорил, что обещания нужно сдерживать. Легко говорить, когда ты это умеешь делать. А я не умею. И никогда не считала это большим пороком. До того, как встретила тебя.
Сейчас я хочу дать тебе пару обещаний, которые обязательно сдержу. Если ты уделишь мне всего пять минут.
Вот, ты на меня даже не смотришь. Ты уже знаешь, что я хочу сказать, и тебе это не интересно. Вернее, ты думаешь, что точно знаешь.
Ты думаешь, я у тебя буду прощения просить?
Нет, не буду. Потому что знаю, что они нахуй тебе не упали, прощения мои. И можешь даже отвернуться, я всё равно в глаза тебе смотреть не хочу, и не буду.
Я спасибо тебе сказать хотела, только и всего. За всё, что ты для меня сделал. Хотя, понимаю прекрасно, куда я могу свои спасибы себе засунуть.
А я всё равно скажу. Это ведь нетрудно.
Ты всегда выполнял свои обещания, в отличии от меня. А меня всегда раздражало твоё превосходство надо мной. Сдерживать свои обещания у тебя получается так же естественно, как я умею врать. В этом мы с тобой профессионалы. Каждый в своём деле.
Только твоё умение всегда вызывало у меня зависть неприкрытую, а моё никому не нужно. Даже мне самой.
А теперь повернись ко мне лицом. Я всё-таки хочу посмотреть тебе в глаза. Не заставляй меня садиться на корточки, и ловить твой взгляд где-то внизу. Я же гордая. Я же никогда так не сделаю. Я никогда и ни перед кем на колени не опускалась, и не опущусь.
Расскажи мне: а как выглядит тот чёрт, который, в недобрый час, дёрнул тебя помотреть в мою сторону, нашёптывая тебе обо мне то, чего никогда не было в помине. И почему ты ему поверил? Ты же умный человек, вроде.
Ну, посмотри же на меня, что ты отворачиваешься брезгливо? Ты думаешь, для тебя я исключение сделаю? На пол опущусь, и оттуда заискивающе в глаза твои смотреть буду? Ха!
Стой, ты куда?
Подожди! Подожди, я же не закончила! Ещё не прошло пяти минут… Сядь обратно, я ещё буквально пару слов скажу – и всё. И я сама уйду. Дай мне возможность выполнить своё обещание.
Пожалуйста.
Не хочешь на меня смотреть? Хорошо, не смотри, не надо. Я сама на тебя посмотрю. Снизу.
Нет, мне не холодно. Нет, коленочки не болят. Что ты, мне очень удобно там. Тем более, что, раз уж начинать – так делать сразу всё.
Я вот что сказать тебе хотела… Щас, подожди…
Ты… Ты прости меня. Прости меня, дуру.
Молчи. Тссссссссс… Не говори ничего. Не останавливай. Дай мне всё сказать, пока могу ещё. Пока само идёт.
Ты простишь меня, я знаю. Я точно это знаю, потому что ты умеешь прощать. Это тоже всегда вызывало у меня непонимание, с примесью зависти.
Прости меня. Хотя я понимаю, что это трудно сделать.
Я же забрала у тебя всё, ничего не дав взамен. Я же так часто видела твою боль, и не старалась её унять, хотя мне это ничего не стоило.
Временами я пыталась хоть как-то тебя отблагодарить, после чего жалела о своих порывах, потому что видела, что тебе от них только хуже.
Я раздражась, не пытаясь даже понять зачем ты это делаешь… Я не хотела менять в своей жизни ни-че-го, и, уж тем более, впускать в неё тебя.
Знаешь, почему?
Нет, мне не смешно, это нервы, вероятно. Терять мне уже нечего. Всё что можно было проебать – я уже проебала. Ничего не осталось.
Ты посмотри на себя. Какой ты? В зеркало посмотри. Не хочешь? Тогда я сама тебе скажу. Ты умный, ты мудрый, ты всё умеешь. Как? Ну, как, блять, у тебя это всё получается?!
Всё-то ты можешь, всё-то ты умеешь. Любить, понимать, прощать, делиться, дарить, отдавать, удивлять, беречь, ценить… И как-то всё сразу, и одновременно. Человек-оркестр.
А теперь посмотри на меня. На меня посмотри! Кто я? Что я умею кроме как губой шлёпать, и жопой вертеть? И как я на твоём фоне выгляжу – ты замечал вообще?
Ты ничего не замечал!
Ты же в упор не видел, насколько я ущербна, по сравнению с тобой! Я не умею любить, не умею понимать, не умею прощать и просить прощения… Я не умею даже вовремя остановиться…
Ты ничего этого не замечал, и не хотел видеть! Я, как могла, старалась тебе это доказать.
А ты, вместо того, чтобы всё понять – только любил всё сильнее.
Но я ведь даже любовь ценить не умею, видишь?
Почему ты не понял этого раньше?
Почему с христианским смирением терпел? Чего ты добивался, а?
С каждым днём, каждым своим поступком ты всё сильнее подчёркивал разницу между нами… Ты ждал, что когда-нибудь, я всё оценю?
В глаза! Смотри мне в глаза!
Я ненавидела тебя. Временами. Ненавидела, и сознательно избегала любых контактов. Пряталась, убегала…
Ты меня искал, ловил, возвращал… И всё только для того, чтобы я снова чувствовала себя никчемной тварью. Ты же не понимал этого, не хотел понимать. А я не могла сказать тебе это в глаза.
А вот сейчас настало время.
Оно очень вовремя настало. Тогда, когда ничего уже не изменить. Наверное, поэтому мне сейчас так легко всё это говорить. Потому что сейчас я развернусь – и уйду.
И там, за дверью, у меня начнётся новая жизнь.
Не такая, как была до тебя, и не такая, как с тобой.
Это всё будет называться «после тебя».
Я не знаю, какой она будет, жизнь эта. Она только началась. Я ещё ничего впереди не вижу. Может, я вообще иду не туда куда надо?
Но я не пропаду. Потому что ты научил меня любить. Научил добиваться своего. И даже научил скрывать свою боль от чужих глаз.
Странно, как это у тебя вообще получилось.
А ещё я поняла, почему ты умеешь быть счастливым, а я – нет.
Ты всегда любил и прощал, а я – только подставляла щёку под чьи-то губы и делала вид что «ладно, проехали». Вот в этом была наша с тобой разница. Разница, которую я не смогла вынести, а ты не смог понять, что произошло.
А теперь я больше не чувствую себя ущербной и никчемной. Я научилась прямо смотреть в глаза, и говорить правду. Научилась сдерживать свои обещания и отдавать себя всю, без остатка, даже зная, что никто этого не оценит.
Просто я очень постаралась стать тобой.
А теперь я встану. Мне нет больше необходимости смотреть тебе в глаза.
Я обещала тебе, что займу у тебя всего пять минут. Я сдержала своё обещание.
Я обещала тебе развернуться и уйти. Смотри, я это делаю.
Я только не обещала, что никогда не буду тебя любить.
© Мама Стифлера
Когда я был ребёнком, моя семья около года жила в Маркакеше – отличное место для всяких историй. Обезьяны были повсюду, и мы всегда хотели одну, но они оказывались шустрее. И тогда один старик научил нас хитрости. Надо взять бутылку и насыпать в неё орехов. Обезьяна увидит орехи в бутылке, сунет туда лапу и схватит орехи. Но теперь ладонь сжата в кулак, с орехами в нём, и она уже не может вынуть лапу из горлышка. Обезьяна впадает в панику, ей не приходит в голову разжать лапу, и она таскает бутылку за собой. И тогда её совсем просто поймать.
Та же история с успехом. В мире полно людей, слоняющихся по жизни с рукой в бутылке и гадающих, в чём причина их несчастья. Это миф нашего века – «успех принесет тебе счастье» Но вот пролетит мимо Синяя птица счастья и что она делает? Гадит им на головы. Они не знают этого, но чего бы им действительно хотелось, так это того, что досталось тебе, - полного провала, поражения в битве жизни.
Даже из уст Ленни это звучало притянутым за уши.
- Я серьёзно, - сказал он. – Поражение – это искусство. Научись хорошенько терпеть поражение и будешь счастлив, как Ларри, - он замолчал и ухмыльнулся. – Знаешь Ларри?
Я задумался. Фраза «счастлив, как Ларри» была из тех, которые мне часто приходилось слышать путешествиях по Ирландии, но я понятия не имел, кто такой Ларри.
- Святой Лаврентий, верховный святой, по части счастья, - объяснил мне Ленни. – Вечно улыбающийся и смеющийся. Он был так чертовски счастлив всё время, что до смерти надоел римлянам. Они привязали его к шесту, подожгли и оставили гореть заживо. Пару минут спустя, услышав смех, они вернулись посмотреть, в чём дело. И Лари сказал им с широкой улыбкой на устах:
«Я уже прожарился с одной стороны, можно переворачивать»
А теперь скажи мне, знаешь ли ты кого-нибудь вроде Ларри ? Вечно улыбающегося всякий раз, когда вы встречаетесь? И так ли он счастлив?
Очень хорошая книга для чтения, поучения, рекомендую: « Царь – оборванец и секрет счастья» Джоэль Бен – Иззи.
Жизнь такова – это идеальный круг. И наша задача – рисовать его снова и снова на большом чистом холсте. Нет ничего сложнее и ничего проще. Ты начинаешь в некой точке, двигаешься по кругу, чтобы в конце концов вернуться в ту же самую точку. – и Ленни медленно изобразил круг указательным пальцем.
Самое трудное – это когда ты на середине. Ты не знаешь, что делать дальше, куда идти – вперёд или назад. Это как с тем парнем, который плыл через реку и по дороге решил, что до другого берега далеко и поворачивает назад. Но, ты же знаешь, что в жизни нет пути назад.
Ленни открыл дверцу печки, и я ощутил внезапную волну тепла от огня. Он подобрал кочергу и повозился с поленьями. Я думал, он собирается подкинуть ещё дров, но он потянулся через стол, взял шляпу и …. сунул её в огонь. Импульсивно я дёрнулся, чтобы выхватить её, но остановил себя. Кочергой он затолкал её подальше, а затем закрыл дверцу.
Я седел пригвождённый к креслу и наблюдал, как пламя объяло мою шляпу. Потихоньку она начала тлеть, наполняя печку синеватым дымом, внезапно верх её жарко вспыхнул.
Я наблюдал за этим зрелищем несколько минут, а потом взглянул на Ленни, глядевшего на огонь, лицо его было не менее печально, чем моё.
- Способность отпускать, - сказал он мягко. – В ней вся жизнь. Мы рождаемся, крепко стиснув кулачки, а когда умираем, мы разжимаем ладони. – Ленни вытянул вперёд правую руку ладонью вверх. – Нам стоит уметь умирать, поэтому полезно учиться понемногу каждый день.
Автор тот же.
Тема названа создателем как КРЕО.вот по моему креативненько так автор постарался:
Сделка
- Я вас беру. Вы мне подходите. – деловито сказала женщина.
- В каком это смысле – беру ? – не понял Семенов.
- Ну.. как машину. Мужчину сейчас надо брать как машину. Вы какой-то не расторможенный.
- Растаможенный. – поправил механически Семенов – Вот даже какие подходы сейчас в моде… Ну давайте.
- Пробег у вас какой? – деловито спросила женщина.
- Сорок лет уж бегаю. – честно ответил Семенов - Верой-правдой… Не подводил.. Никто не жаловался.
- Сорок? – недоверчиво переспросила женщина – Не сказала бы…
- Предыдущая хозяйка аккуратная и заботливая была. С таким уходом – еще сорок бы бегал.
- А почему избавляется? – продолжила женщина.
- Другой агрегат себе купила. Покруче. – пояснил Семенов - За ненадобностью и избавляется.
- Все так говорят. – хмыкнула женщина – Заграничная бабушка аккуратененько в церковь ездила? А сам небось битый..
- Дык сорок лет. – пожал плечами – В сорок лет – кто не битый-то? Но бит несерьезно – облицовку не повело, рот закрывается. Там задели, тут зацепили. Разок угоняли – спину поцарапали.
- Вижу, вижу.. Ничего. От угона мы застрахуемся. – уверенно сказала покупательница
- Никто! Абсолютно никто не застрахован от угона! – хихикнул Семенов.
- Это мы посмотрим еще. – оборвала веселье женщина - А мотор? Не барахлит? Ходовая там..
- Да нормально все. Не было проблем пока. Не новое, конечно, но работает. Еще побегаю – заверил Семенов – По мелочам только. Чихаю иногда, кашляю, греюсь…
- Эмм. Ну.. Вроде как подходит мне. И вид - ничего. Ваши условия?
- Вид! Хороший тюнинг и вообще мечта, а не машина получится. Значит так. – начал загибать пальцы Семенов – Перво-наперво – топливо чтоб качественное.
- А может… может как-нить.. – замялась женщина.
- Не, не, не. Никаких салатиков, макарон. Мясо. Много. На салатиках много вы там наездите? Понимать надо.
- А расход большой? – продолжила сомневаться женщина.
- Не маленький. – твердо сказал Семенов – А что вы хотели – представительский класс. И это.. чтоб топливо на заправке было – ваша забота. Здесь понятно?
- Понятно. – кивнула женщина.
- На техобслуживание иногда отпускать. – продолжил загибать пальцы Семенов.
- А я? А я в те дни как? – забеспокоилась женщина
- А сейчас вы без машины как? – хмыкнул Семенов – Да вы не бойтесь. Не часто это..
- Ну да ладно. Посмотрим. Еще что-нибудь?
- Чехлы стирать. А то знаю я – потом начинается, неужели так трудно не пачкать, как я устала… Любишь кататься – люби и чехлы стирать.
- Чет сложно как-то все.. А это… ммм… – покраснела женщина – А с какой скоростью вы можете ездить? Легко ли заводитесь? А в холодную погоду?
- Хотите тест драйв? – галантно предложил Семенов.
(c)frumich
http://vnevremeni.ru/wps/archives/70#more-70
Тема названа создателем как КРЕО.вот по моему креативненько так автор постарался:
- Хотите тест драйв? – галантно предложил Семенов.
]
Креативно началося, а потом оборвалося...
Я про драйв, хочу узнать. так же смысла не понять...
Куплено былО "авто", или что там, в ком не то?
НА ДНЕ БУТЫЛКИ
Фрэнклин Флетчер мечтал пожить красивой жизнью: тигровые шкуры,
прекрасные женщины. Правда без шкур он, пожалуй, мог бы и обойтись. Но, увы,
прекрасные женщины тоже были недосягаемы. И на службе, и в доме, где он
снимал квартиру, все девушки напоминали ему то мышей, то котят или кошек и,
как правило, не очень стремились соответствовать рекламным образцам. Другие
никогда ему не встречались. В тридцать пять лет он покончил с бесплодными
мечтаниями и решил, что пора поискать утешение в хобби, в этом жалком
подобии счастья.
Он с хищным видом слонялся по глухим закоулкам, высматривая в витринах
у старьевщиков и антикваров, что бы ему, черт возьми, эдакое
поколлекционировать. На одной захудалой улочке он набрел на невзрачный
магазинчик, в чьей пыльной витрине одиноко красовалась бутыль с великолепной
моделью парусника внутри. Было в этом паруснике нечто родственное самому
Фрэнклину, и ему захотелось узнать, сколько эта бутыль стоит.
Магазинчик показался ему тесным и голым. Вдоль стен ютились несколько
обшарпанных полок, сплошь уставленных бутылками самой разной формы и
величины, внутри которых можно было разглядеть множество вещиц, интересных
лишь тем, что их упрятали в эти бутылки. Пока Фрэнклин их изучал, отворилась
боковая дверца, и, шаркая, вышел хозяин, морщинистый старичок в старомодной
шляпе. Появление покупателя, похоже, удивило его и обрадовало. Он показал
Фрэнку несколько букетов, райских птиц, панораму Геттиебергской битвы,
миниатюрные японские садики, даже высохшую человеческую голову-все, все в
бутылках.
- А что на той дальней полке? - спросил Фрэнк.
- Так, кое-какие безделицы. К обитателям тех бутылок принято относиться
весьма скептически. Но мне они нравятся.
Он извлек несколько из пыльного полумрака. В первой оказалась дохлая
муха, в других не то конские волосы, не то соломенные стебли, а в прочих и
вовсе ни на что не похожие клочья.
- Милости прошу, - предложил старик, - на любой вкус джинны, духи,
сивиллы, демоны и тому подобное. Полагаю, многих из них упрятать в бутылку
куда труднее, чем ваш парусник.
- Но позвольте! Джинны в Нью-Йорке... - перебил его Фрэнк.
- Именно. Именно здесь можно обнаружить бутылки с самыми незаурядными
джиннами. Минуточку терпения. Пробка очень тугая...
- Тут что, действительно один из... этих? - осторожно спросил Фрэнк. -
Вы хотите выпустить его?
- А почему бы нет? - сказал старик и, оставив в покое пробку, перенес
бутыль ближе к свету. - Ну да, один из "этих"... Силы небесные! Гм, "почему
бы нет"! Глаза у меня совсем уже не видят. Ведь чуть не откупорил. Здесь
обитает пренеприятнейший субъект, да-да! Надо же! Как хорошо, что я не сумел
вытащить пробку. Поставим его обратно. Так, в нижнем углу справа. Не забыть
бы сделать наклейку с надписью. Ну, а этот образчик уже не так опасен.
- И что там? - спросил Фрэнк.
- По моим данным, самая прекрасная девушка в мире, - ответил старик, -
не знаю, насколько это вас заинтересует. Сам я ни разу не выпускал ее из
бутылки. Давайте поищем что-нибудь более привлекательное.
- Почему же, с научной точки зрения, довольно любопытно... - попробовал
возразить Фрэнк.
- Наука наукой, а что вы на это скажете? - Старик вытащил пузырек с
крохотным, напоминающим насекомое существом, почти незаметным под слоем
пыли. - Послушайте.
Фрэнк приложил пузырек к уху. Кто-то слабеньким голоском шептал:
"Луизианец-Саратога, четыре-пятнадцать. Луизианец-Саратога,
четыре-пятнадцать", - без конца повторяя всего четыре слова.
- Боже, что это?
- Кумекая Сивилла собственной персоной. . Редчайший экземпляр. Слышите,
теперь она предсказывает результаты скачек.
- Действительно, редчайший, - согласился Фрэнк. - И все же хотелось бы
взглянуть на ту, которую вы отложили. Преклоняюсь перед красотой.
- И в душе художник, я? - улыбнулся старик. - В таком случае вам просто
нужно подобрать себе надежный, умелый, способный выполнить любое ваше
приказание экземпляр. Уж поверьте. Ну вот, например, этот. Рекомендую, не
раз его испытывал. Очень хорош. Обслужит по первому разряду.
- Если так, почему же у вас нет дворца, тигровых шкур и прочего, чем в
таких случаях обычно обзаводятся?
- Все это у меня уже было. Он устроил. Кстати, с этой бутылки и
началась моя коллекция. Все, что здесь собрано, тоже он достал. Сначала я
потребовал себе дворец, с картинами, мрамором, рабами и с упомянутыми вами
тигровыми шкурами. А потом приказал на одну из шкур уложить Клеопатру.
- Ну и что вы о ней скажете? - взволнованно спросил Фрэнк.
- Для человека разбирающегося очень недурна, - ответил старик. - Мне
все это очень скоро надоело. И я подумал: "Мне бы магазинчик, буду себе
торговать бутылками со всякой всячиной". Попросил своего малого. Он мне и
Сивиллу добыл, и того чуть было не выпущенного нами свирепого дружка. Все
остальное тоже он.
- Значит, он в этой бутылке? - спросил Фрэнк.
- В этой, в этой. Послушайте сами.
Фрэнк приложил ухо к стеклу. Надрывающий душу голос молил: "Выпустите
меня. Умоляю. Выпустите меня, пожалуйста. Исполню любое ваше желание. Только
выпустите. Я не причиню вам зла. Ну выпустите. Хоть ненадолго. Выпустите
меня. Исполню любое ваше желание. Ну, пожалуйста... ". Фрэнк взглянул на
старика.
- Надо же, он действительно здесь, в бутылке.
- Разумеется, здесь, - обиженно сказал старик. - Не стану же я
предлагать вам пустую бутылку. За кого вы меня принимаете, молодой человек?
По правде говоря, мне не хочется с ним расставаться, я к нему привязан, но
вы все же мой первый покупатель, я столько лет ждал.
Фрэнк снова поднес к уху бутылку: "Выпустите меня. Выпустите. Ну,
пожалуйста. Испо... "- Боже! - вырвалось у Фрэнка. - И он все время так?
- Наверное. Признаться, я редко его слушаю. Предпочитаю радио.
- Похоже, бедняге там несладко, - с сочувствием заметил Фрэнк.
- Возможно. Кажется, они не любят свои бутылки. А мне бутылки очень
нравятся. Есть в них некая притягательность. Помнится, я как-то...
Но тут Фрэнк его перебил: - Скажите, он действительно неопасен?
- Помилуйте, совершенно безвреден. Некоторые считают их коварными, -
дескать, сказывается восточная кровь, и вообще - никогда не замечал за ним
ничего подобного. Я часто его выпускал; он все как просишь выполнит-и опять
в бутылку. Должен сказать, это настоящий профессионал.
- Неужели может выполнить любое желание?
- Любое.
- И сколько вы за него возьмете? - спросил Фрэнк.
- Ну, не знаю. Миллионов десять.
- Ого! Я не миллионер. Но если он действительно так хорош, не уступите
ли вы его в рассрочку?
- Не волнуйтесь. Хватит и пяти долларов. У меня действительно есть все,
что я хотел иметь. Вам завернуть?
Фрэнк отсчитал пять долларов и поспешил домой, изо всех сил стараясь не
разбить драгоценную ношу. Войдя в комнату, он тут же вытащил пробку. Из
бутылки вырвалась мощная струя прогорклого дыма, который мгновенно
сгустился, превратившись в увесистого, шести с лишним футов великана типично
восточной наружности, со свисающими складками жира, крючковатым носом, с
мощным двойным подбородком и свирепо поблескивающими белками глаз - вылитый
кинорежиссер, только покрупней калибром.
Фрэнк, не сразу сообразив, что бы такое попросить, приказал принести
шашлык, кебаб и рахат-лукум. Через секунду все было перед ним.
Оправившись от изумления, Фрэнк отметил, что принесенные кушанья
отменного качества и к тому же искусно разложены на золотых, отполированных
до зеркального блеска блюдах с тончайшей гравировкой. Судя по всему, он
действительно получил первоклассного слугу. Фрэнк ликовал, но виду не
показывал.
- Золотые блюда превосходны, - небрежно обронил он. - А теперь
приступим к делам более важным. Мне необходим дворец.
- Слушаю и повинуюсь, - почтительно вымолвил смуглый великан.
- Солидный, построенный с соответствующим размахом, в удобном месте, с
соответствующей мебелью, соответствующими картинами, мраморными статуями,
драпировками и прочими соответствующими вещами. Побольше тигровых шкур. У
меня к ним слабость.
- Все будет исполнено, господин.
- Вообще я в душе художник, - пояснил Фрэнк. - Твой прежний хозяин это
сразу понял. Так вот, из любви к искусству я вынужден потребовать, чтобы на
каждой из шкур лежало по молодой женщине. Они могут быть блондинками,
брюнетками, пышными как Юнона и миниатюрными, томными и живыми, всякими - но
обязательно красивыми. И не стоит их одевать. Не выношу одежду, это такая
пошлость. Ну что, справишься?
- Справлюсь, господин.
- Я жду, действуй.
- Покорнейше прошу вас на минутку закрыть глаза, когда вы их откроете,
обнаружите все, что только что перечислили.
- Ладно, - согласился Фрэнки добавил: - Только без шуточек у меня.
Итак, он закрыл глаза. Со всех сторон доносилось приятное, с легким
присвистом жужжание. Отсчитав ровно минуту, Фрэнк открыл глаза и огляделся.
Над ним и впрямь возвышались своды дивного дворца, укомплектованного полным
набором колонн, статуй, картин и прочего доступного лишь воображению
великолепия, к тому же его взгляд то и дело упирался в тигровые шкуры, на
которых возлежали ослепительные юные красавицы в первозданном, не опошленном
одеждами виде.
Трудно передать восторг, охвативший Фрэнка. Он будто пчелка, ненароком
залетевшая в цветочный магазин, перепархивал от одной тигровой шкуры к
другой. И всюду его встречали чарующей улыбкой, и каждый взгляд манил смелым
или тайным призывом. Здесь легкая краска смущения и потупленные глаза, а
чуть поодаль жаркий румянец страсти. Вот плечо, оживший мрамор. А вот
призывающие к объятью руки, но какие! Кто-то пытается не выдать чувства,
напрасные старанья. Кто-то откровенно радуется его любви.
- Я прекрасно провел время, - признался Фрэнксвоему джинну час спустя.
- Лучше просто некуда.
- В таком случае осмелюсь попросить вас об одной милости, - сказал
великан, занятый в этот момент приготовлением собственного ужина. -
Назначьте меня дворецкими главным распорядителем развлечений, избавьте меня
от моей мерзкой бутылки.
- Что ж, я не против, - великодушно согласился Фрэнк. - Ты так
хлопотал, старался, у меня язык не повернется, чтобы приказать тебе убраться
обратно в бутылку. Изволь, дворецким так дворецким, только уговор - без
стука ко мне не входить, сам понимаешь. И еще - никаких шуточек.
Расплывшись в подобострастной улыбке, джинн исчез, а Фрэнк устремился к
своему гарему, где и провел вечер с не меньшей приятностью, чем
вышеупомянутый час.
В чудных наслаждениях мелькали неделя за неделей, но постепенно Фрэнк
сделался чуть blase {Пресыщенный (фр. )}, начал привередничать (от этого его
не спас бы и лучший из лучших джиннов), все чаще находил поводы для
недовольства.
- Слов нет, они необыкновенно милы, - однажды заявил он своему
дворецкому, - особенно для того, кто действительно умеет ценить такую
прелесть, но, видимо, все же далеки от совершенства, иначе бы они мне не
надоели. Да, я ценю красоту, но истинную; мне нужна бесспорно прекрасная
женщина. Забирай своих красавиц. Вместе с тигровыми шкурами. Оставь мне
только одну шкуру.
- Слушаю и повинуюсь, - сказал джинн. - Готово.
- И на эту шкуру помести саму Клеопатру. Не успел он моргнуть, перед
нам очутилась Клеопатра, и надо признаться, она была просто великолепна.
- Здравствуйте! - сказала царица. -Это я, и опять на какой-то тигровой
шкуре!
- Опять! - изумленно воскликнул Фрэнк, тут же вспомнив старика из
магазина. - Можешь ее унести. Елену Прекрасную, пожалуйста.
Через миг Елена Прекрасная была ему доставлена.
- Здравствуйте! - сказала Елена. - Это я, и опять на какой-то тигровой
шкуре!
- Опять! - снова воскликнул Фрэнк. - Проклятый старикашка! И эту
забирай. Королеву Гвиневеру.
Супруга короля Артура слово в слово повторила реплики своих
предшественниц; то же самое Фрэнк услышал от мадам Помпадур, леди Гамильтон
и прочих прославленных красавиц, которых ему удалось вспомнить.
- Теперь мне понятно, почему у этой старой развалины такой жалкий вид!
Старый греховодник! Загубил мне все удовольствие! Ну да, я ревнив; кому
охота быть вторым после какого-то старикашки. Где же мне отыскать существо,
достойное объятий ценителя совершенной красоты?
- Если вы удостоите вниманием вашего покорного слугу, - отозвался
джинн, - то я напомню вам об одной бутылочке, той самой, которую мой прежний
хозяин ни разу не откупоривал, ибо я принес ее, когда подобные вещи потеряли
для него всякую прелесть. А ведь считается, что в этой бутылке спрятана
прекраснейшая из всех земных красавиц.
- Да, да, припоминаю, - оживился Фрэнк. - Сейчас же принеси мне эту
бутылку.
Через несколько секунд бутылка стояла перед ним.
- Отпускаю тебя до вечера, - сказал Фрэнк своему дворецкому.
- Благодарю, мой господин. Я тогда слетаю в Аравию, навещу свое
семейство, давненько их не видел. - И он с поклоном растворился в воздухе. А
Фрэнк принялся сосредоточенно откупоривать бутылку, что почти сразу ему
удалось.
Перед ним предстала девушка невероятной красоты. Все его предыдущие
именитые гостьи выглядели бы рядом с ней сущими ведьмами.
- Где я? - изумленно промолвила красавица. - Что это за чудный дворец?
Почему подо мной расстелена тигровая шкура? И кто этот юный прекрасный
принц?
- Да ведь это я, - в восторге завопил Фрэнк, - я! День промелькнул как
одно райское мгновение. Фрэнк и не заметил, как снова появился джинн,
нагруженный провиантом для ужина. Конечно же, Фрэнк собирался разделить
трапезу со своей чаровницей, благодаря которой он узнал истинную любовь.
Даже джинн при виде такой красоты закатил свои свирепые глазищи.
Во время ужина взбудораженный любовью Фрэнк внезапно вскочил и помчался
в сад: сорвать для любимой розу. И тогда джинн подошел к гостье, вроде бы
долить в ее бокал вина, и зашептал ей в самое ухо: "Не знаю, помнишь ли ты
меня. Я из соседней бутылки. Как часто я любовался тобой сквозь стекло".
- О да, я хорошо вас помню. Тут вернулся Фрэнк. Джинн поспешно умолк и
старательно напряг литые мышцы, демонстрируя красу и мощь смуглого торса.
- Не бойся, милая. Это всего-навсего джинн. Не обращай на него
внимания. Скажи, ты действительно меня любишь?
- Ну конечно, - сказала красавица.
- Нет, ты скажи, что любишь. Почему ты не ответила мне "люблю"?
- Я так и сказала. Ну конечно. Как ты просил. Столь неопределенный
ответ, словно туча, омрачил все его счастье. Закравшиеся в душу сомнения
безжалостно отравляли минуты упоительного блаженства.
- О чем ты думаешь? - спрашивал Фрэнк.
- Так, ни о чем, - следовал ответ.
- Так-таки ни о чем? - не отступался Фрэнк, и начиналась очередная
ссора.
Раза два он даже прогонял ее в бутылку. И она подчинялась, с
загадочно-мстительной улыбкой.
- Почему она так улыбается? - спросил он у джинна, которому как-то
рассказал о своих мучениях.
- Кто ее знает, может, у нее там любовник.
- Ты шутишь! - воскликнул Фрэнк, холодея от ужаса.
- Да, просто диву даешься, насколько просторными бывают некоторые
бутылки, - сказал джинн.
- Выходи! - тут же заорал. Фрэнк. - Кому сказано, выходи!
Его возлюбленная послушно выбралась наружу.
- Есть там кто-нибудь, кроме тебя?
- А что, такое бывает? - спросила она с плохо разыгранным удивлением.
- Отвечай на мой вопрос, - требовал Фрэнк. - Отвечай: да или нет.
- Да или нет, - повторила она, доведя его до полного бешенства.
- Ах ты потаскушка, лживая, лицемерная потаскушка! - крикнул Фрэнк. -
Сейчас я сам туда влезу. И если кого-нибудь найду, моли Бога за себя и за
него.
С этими словами он невероятным усилием воли протиснулся в узкое
горлышко и внимательно изучил каждый сантиметр: никого не было. И вдруг
сверху донесся непонятный звук. Он поднял голову и увидел, как в горлышко
ввинчивается пробка.
- Что вы делаете? - закричал Фрэнк. - Закупориваем бутылку, - ответил
его джинн.
Фрэнк разразился проклятьями, потом перешел на просьбы и в конце концов
на униженные мольбы.
- Выпустите меня, - упрашивал он. - Выпустите меня, пожалуйста. Исполню
любое ваше желание. Только выпустите меня.
Однако у джинна нашлись другие неотложные дела. В чем Фрэнк тут же
убедился, имея горькую возможность наблюдать за ретивым их выполнением
сквозь прозрачные стены своей тюрьмы.
На следующий день его бутыль схватили, со свистом домчали до знакомого
грязного магазинчика и запихнули на полку с остальными, мало чем
отличающимися бутылками.
Там он и пробыл целую вечность, погребенный под толстым слоем пыли и
обессилевший от ярости, которая охватывала его при мысли о том, чем
занимаются его вероломная возлюбленная и джинн в его же собственном чудном
дворце.
Однажды в магазинчик забрели моряки, и, узнав, что в бутылке Фрэнка
находится прекраснейшая в мире девушка, они скинулись всей командой и
выкупили ее. Откупорив бутыль уже в открытом море и обнаружив там всего лишь
бедолагу Фрэнка, матросы были разочарованы неописуемо и тут же весьма грубо
им воспользовались.
Джон Кольер
[QUOTE=onno Откупорив бутыль уже в открытом море и обнаружив там всего лишь
бедолагу Фрэнка, матросы были разочарованы неописуемо и тут же весьма грубо
им воспользовались.
Джон Кольер[/QUOTE]
какой ужас!
leoart не бойтесь, это понарошку)))))
Лаве и раньше частенько доставалось на рынке, но сегодня... Радим даже отшатнулся слегка, завидев ее на пороге. "Ах, мерзавки..." подумал он изумленно и растерянно.
Неизвестно, с кем Лава поругалась на этот раз, но выглядела она ужасно. Шея - кривая, глаза - косят, одно плечо выше другого и увенчано вдобавок весьма приметным горбиком. Цвет лица - серый с прозеленью, а крохотная очаровательная родинка на щеке обернулась отталкивающего вида бородавкой.
- Вот! - выкрикнула Лава. - Видишь?
Уронила на пол корзину с наполовину зелеными, наполовину гнилыми помидорами и, уткнув обезображенное лицо в ладони, разрыдалась.
"Что-то с этим надо делать, - ошеломленно подумал Вадим. - Чем дальше, тем хуже..."
Ушибаясь, он неловко выбрался из-за коряво сколоченного стола (как ни старался Радим переубедить сельчан, считалось, что плотник он скверный) и, приблизившись к жене, осторожно взял ее за вздрагивающие плечи.
- Не ходить бы мне туда больше... - всхлипывала она. - Ты видишь, ты видишь?..
- Дурочка, - ласково и укоризненно проговорил Радим, умышленно оглупляя жену - чтобы не вздумала возражать, и Лава тут же вскинула на него с надеждой заплаканные младенчески бессмысленные глаза. - Они это из зависти...
- Ноги... - простонала она.
- Ноги? - Он отстранился и взглянул. Выглядывающие из-под рваного и ветхого подола (а уходила ведь в нарядном платье!) ноги были тонки, кривы, с большими, как булыжники, коленками. С кем же это она побеседовала на рынке? С Кикиморой? С Грачихой? Или с обеими сразу?
- Замечательные стройные ноги, - убежденно проговорил он. - Ни у кого таких нет.
Зачарованно глядя вниз, Лава облизнула губы.
- А... а они говорят, что я го... го... гор-ба-тая!.. - И ее снова сотрясли рыдания.
- Кто? Ты горбатая? - Радим расхохотался. - Да сами они... - Он вовремя спохватился и оборвал фразу, с ужасом представив, как у всех торговок на рынке сейчас прорежутся горбы, и, что самое страшное, каждой тут же станет ясно, чьего это языка дело. - Никакая ты не горбатая. Сутулишься иногда, а вообще-то у тебя плечики, ты уж мне поверь, точеные...
Он ласково огладил ее выравнивающиеся плечи. Упомянув прекрасный цвет лица, вернул на впалые щеки румянец, а потом исправил и сами щеки. Покрыв лицо жены мелкими поцелуями, восхитился мимоходом крохотностью родинки. Парой комплиментов развел глаза, оставив, впрочем, еле заметную раскосость, которая в самом деле ему очень нравилась. Лава всхлипывала все реже.
- Да не буду я тебе врать: сама взгляни в зеркало - и убедись...
И, пока она шла к висящему криво зеркалу, торопливо добавил:
- И платье у тебя красивое. Нарядное, новое...
Лава улыбалась и утирала слезы. Потом озабоченно оглянулась на корзинку с негодными помидорами. С них-то, видно, все и началось.
- А насчет помидор не беспокойся. Сам схожу и на что-нибудь обменяю...
- Но они теперь... - Лава снова распустила губы. - А я их так хвалила, так хвалила...
- А знаешь что? - сказал Радим. - Похвали-ка ты их еще раз! Умеешь ты это делать - у меня вот так не выходит...
И пока польщенная Лава ахала и восхищалась розовеющими на глазах помидорами, он вернулся к столу, где тут же зацепился локтем за недавно вылезший сучок.
- Хороший стол получился, гладкий, - со вздохом заметил он, похлопывая по распрямляющимся доскам. - И дерево хорошее, без задоринки...
Сучок послушно втянулся в доску. Радим мрачно взглянул на грязную глиняную плошку.
- Чтоб тебя ополоснуло да высушило! - пожелал он ей вполголоса. Плошка немедленно заблестела от чистоты. Радим отодвинул посудину к центру стола и задумался. Конечно, Лаве приходилось несладко, но в чем-то она, несомненно, была виновата сама. Изо всех приходящих на рынок женщин торговки почему-то облюбовали именно ее, а у Лавы, видно, просто не хватало мудрости отмолчаться.
- Знаешь, - задумчиво сказал он наконец, - тут вот еще, наверное, в чем дело... Они ведь на рынок-то все приходят уродины уродинами переругаются с мужьями с утра пораньше... А тут появляешься ты красивая, свежая. Вот они и злобствуют...
Лава, перестав на секунду оглаживать заметно укрупнившиеся помидоры, подняла беспомощные наивные глаза.
- Что же, и нам теперь ругаться, чтобы не завидовали?
Радим снова вздохнул.
- Не знаю... - сказал он. - Как-то все-таки с людьми ладить надо...
Они помолчали.
- Вот, - тихо сказала Лава, ставя на стол корзину с алыми помидорами.
- Умница ты моя, - восстановил он ее мыслительные способности, и, наверное, сделал ошибку, потому что жена немедленно повернула к нему вспыхнувшее гневом лицо.
- Я тебя столько раз просила! - вне себя начала она. - Научи меня хоть одному словечку! Не захотел, да? Тебе лучше, чтобы я такая с базара приходила?
Радим закряхтел.
- Послушай, Лава, - сказал он, и жена, замолчав, с сердитым видом присела на шаткий кривой табурет. - Ты сама не понимаешь, о чем просишь. Предположим, я научу тебя кое-каким оборотам. Предположим, ты сгоряча обругаешь Грачиху. Но ведь остальные услышат, Лава! Услышат и запомнят! И в следующий раз пожелают тебе того же самого... Ты же знаешь, я мастер словесности! Нас таких в селе всего четверо: староста, Тихоня, Черенок да я... Видела ты хоть однажды, чтобы кто-нибудь из нас затевал склоку, задирал кого-нибудь? Ведь не видела, правда?..
Лава молчала, чему-то недобро улыбаясь.
- Ну я им тоже хорошо ответила, - объявила она вдруг. - У Грачихи теперь два горба.
- Два горба? - ужаснулся он. - Ты так сказала?
- Так и сказала, - ликующе подтвердила Лава. - И прекрасно без тебя обошлась!..
- Постой, - попросил Радим, и Лава встала. Он потер лоб, пытаясь собраться с мыслями. - Два горба! Да как тебе такое в голову пришло?..
- Мне это... - Лава не договорила. В глазах у нес был страх. Видно, сболтнула лишнее.
Радим тоже встал и беспокойно прошелся по вспучившимся доскам пола.
- То-то, я смотрю, сегодня утром: то зеркало искривится, то сучок из стола вылезет... Мы же так со всем селом поссориться можем! Не дай Бог, придумают тебе кличку - тут уж и я помочь не смогу... Два горба!..
Он осекся, пораженный внезапной и, надо полагать, неприятной догадкой. Потом медленно повернулся к отпрянувшей жене.
Ты от кого это услышала? - хрипло выговорил он. - Кто тебе это подсказал? Со словесником спуталась?
- Нет! - испуганно вскрикнула Лава.
- С кем? - У Радима подергивалась щека. - С Черенком? С Тихоней?
- Нет!!!
- А с кем? Со старостой?.. Ты же не могла это сама придумать!..
Следует заметить, что от природы Радим вовсе не был ревнив. Но вздорная баба Кикимора с вечно прикушенным по причине многочисленных соседских пожеланий языком однажды предположила вслух, что Радим - он только на людях скромник, а дома-то, наверное, ух какой горячий!.. С того дня все и началось...
- Староста! - убежденно проговорил Радим. - Ну конечно, староста, чтоб его на другую сторону перекривило!.. Нашла с кем связаться!
Редко, очень редко прибегал Радим в присутствии жены к своему грозному искусству, так что Лава даже начинала подчас сомневаться: а точно ли ее муж - словесник? Теперь же, услышав жуткое и неведомое доселе пожелание аж самому старосте, она ахнула и схватилась за побледневшие щеки. Тем более что со старостой Лава и вправду связалась недели две назад - в аккурат после того как супруг сгоряча ее в этом обвинил. В общем, та же история, что и с Черенком...
"Спаси Бог сельчан - словесник осерчал", - вспомнилась поговорка. Лава заметалась, не зная, куда схорониться. Но тут Радим запнулся, поморгал и вдруг ни с того ни с сего тихонько захихикал. Видно, представил себе Грачиху с двумя горбами.
- А ловко ты ее!.. - проговорил он, радостно ухмыляясь. Допросились-таки, языкастая...
Не иначе кто-то на рынке в сердцах обозвал его дураком.
- Два горба... - с удовольствием повторил резко поглупевший Радим. Не-е, такого сейчас уже и словесник не придумает... Видать, из прежних времен пожелание...
Испуганно уставившись на супруга, Лава прижалась спиной к грубо оштукатуренной стенке. А Радим продолжал, увлекшись:
- Во времена были! Что хочешь скажи - и ничего не исполнится! Пожелаешь, например, чтоб у соседа плетень завалился, а плетень стоит себе, и хоть бы что ему! Зато потом...
Он вновь запнулся и недоуменно сдвинул брови.
- О чем это я?
Видно, на рынке зарвавшегося ругателя одернули, поправили: ума, что ли, решился - словесника дураком называть? А ну как он (словесник то есть) ляпнет чего-нибудь по глупости! Это ж потом всем селом не расхлебаешь! Не-ет, Радим - он мужик смышленый, только вот Лаве своей много чего позволяет...
- Ты... о прежних временах, - еле вымолвила Лава.
Вид у Радима был недовольный и озадаченный. Мастер словесности явно не мог понять, зачем это он накричал на жену, обидел старосту, смеялся над Грачихой...
- Прежние времена - дело темное... - нехотя проговорил он. Считается, что до того, как Бог проклял людей за их невоздержанные речи, слова вообще не имели силы... Люди вслух желали ближнему такого, что сейчас и в голову не придет...
- И ничего не сбывалось?
- Говорят, что нет.
Глаза Лавы были широко раскрыты, зрачки дышали.
- Значит, если я красивая, то как меня ни ругай, а я все равно красивая?
- Д-да, - несколько замявшись, согласился Радим. - Но это если красивая.
Лава опешила и призадумалась. Красивой становишься, когда похвалят... Можно, конечно, и родиться красивой, но для этого опять-таки нужно чье-нибудь пожелание... И чтобы соседки на мать не злились...
Радим смотрел на растерявшуюся вконец Лаву с понимающей улыбкой.
- Так что еще неизвестно, когда жилось лучше, - утешил он, - сейчас или в прежние времена...
- А... а если какой-нибудь наш словесник, - как-то очень уж неуверенно начала она, - встретился бы с кем-нибудь из... из прежних времен... он бы с ним справился?
Радим хмыкнул и почесал в затылке.
- М-м... вряд ли, - сказал он наконец. - Хотя... А почему ты об этом спрашиваешь?
Лава опять побледнела, и Радим смущенно крякнул. "Вконец жену запугал", - подумалось ему.
- Однако заболтался я, - сказал он, поспешно напустив на себя озабоченный вид. - Напомни, что нужно на рынке выменять?
- Хлеба и... - начала было Лава, но тут со стен с шорохом посыпались ошметки мела, а зеркало помутнело и пошло волнами.
- Это Грачиха! - закричала она. - Вот видишь!
- Ладно, ладно... - примирительно пробормотал Радим, протягивая руку к корзинке. - Улажу я с Грачихой, не беспокойся... Кстати, глаза у тебя сегодня удивительно красивые.
Съехавшиеся было к переносице глаза Лавы послушно разошлись на должное расстояние.
В вышине над селом яростно крутились облака: одним сельчанам нужен был дождь, другим - солнце. Временами заряд крупных капель вздымал уличную пыль и только и успев, что наштамповать аккуратных, со вмятинкой посередине, коричневых нашлепок, отбрасывался ветром за околицу. Мутный смерч завернул в переулок, поплясал в огороде Черенка и, растрепав крытую камышом крышу, стих.
Дома по обе стороны стояли облупленные, покривившиеся от соседских пожеланий, с зелеными от гнили кровлями. С корзинкой в руке Радим шел к рыночной площади, погружая босые ноги то в теплую пуховую пыль, то в стремительно высыхающие лужи и поглядывая поверх кривых, а то и вовсе завалившихся плетней. Там на корявых кустах произрастали в беспорядке мелкие зеленые картофелины, ссохшиеся коричневые огурцы, издырявленные червями яблоки - и все это зачастую на одной ветке, хотя староста ежедневно, срывая и без того сорванный голос, втолковывал сельчанам, что каждый плод должен расти отдельно: лук - на своем кусте, картошка - на своем. Как в прежние времена.
Уберечь огород от людской зависти все равно было невозможно, поэтому владельцы не очень-то об этом и заботились, придавая плодам вид и вкус лишь по пути на рынок. Впрочем, в обмене тоже особого смысла не было меняли картошку на яблоки, яблоки на картошку... А на рыночной площади собирались в основном поболтать да посплетничать, даже не подозревая, насколько важна эта их болтовня. Волей-неволей приходя к общему мнению, рынок хранил мир от распада.
Радим шел и думал о прежних временах, когда слова не имели силы. Поразительно, как это люди с их тогдашней невоздержанностью в речах вообще ухитрились уцелеть после Божьей кары. Ведь достаточно было одного, пусть даже и не злого, а просто неосторожного слова, чтобы род людской навсегда исчез с лица земли. Будучи словесником, Радим знал несколько тайных фраз, сохранившихся от прежних времен, и все они были страшны. Словесники передавали их друг другу по частям, чтобы, упаси Боже, слова не слились воедино и не обрели силу. Вот, например: "Провались все пропадом..." Оторопь берет: одна-единственная фраза - и на месте мира уже зияет черная бездонная дыра...
- Чумазый!
- Ты сам чумазый!
- А ты чумазее!..
Отчаянно-звонкие детские голоса заставили его поднять голову. На пыльном перекрестке шевелилась куча-мала, причем стоило кому-либо из нее выбраться, как ему тут же приказывали споткнуться и шмякнуться в лужу, что он немедленно и делал под общий сдавленный хохот. Потом раздался исполненный притворного ужаса крик: "Словесник! Словесник идет!.." - и ребятня в полном восторге брызнула кто куда. Остался лишь самый маленький. Он сидел рядом с лужей и плакал навзрыд. Слезы промывали на грязной рожице извилистые дорожки.
- Чего плачешь? - спросил Радим.
Несчастный рыдал.
- А... а они говорят, что я чу... чума-азый!..
Точь-в-точь как вернувшаяся с базара Лава. И ведь наверняка никто его сюда силком не тащил, сам прибежал...
- Да не такой уж ты и чумазый, - заметил Радим. - Так, слегка...
Разумеется, он мог бы сделать малыша нарядным и чистым, но, право, не стоило. Тут же задразнят, пожелают упасть в лужу... Радим потрепал мальчонку по вздыбленным вихрам и двинулся дальше.
Ох, Лава, Лава... Два горба... Вообще-то в некоторых семьях из поколения в поколение передаются по секрету такие вот словечки, подчас неизвестные даже мастерам. Как правило, особой опасности они в себе не таят, и все же...
А действительно, кто бы кого одолел в поединке - нынешний словесник или человек из прежних времен? Между прочим, такой поединок вполне возможен. Коль скоро слова имеют силу, то вызвать кого-нибудь из прошлого труда не составит. Другое дело, что словесник на это не решится, а у обычного человека просто не хватит воображения. И слава Богу...
А как же у Лавы хватило воображения задать такой вопрос?
Мысль была настолько внезапна, что Радим даже остановился. Постоял, недоуменно сдвинув брови, и вдруг вспомнил, что этак полгода назад, открыв для себя эту проблему, он сам имел неосторожность поделиться своими соображениями с супругой. Зря! Ох зря... Надо будет пожелать, чтобы она все это и в мыслях не держала. Незачем ей думать о таких вещах.
Радим досадливо тряхнул головой и зашагал дальше.
Рыночная площадь, как всегда, была полна народу.
- Здравствуйте, красавицы, - с несокрушимым простодушием приветствовал Радим торговок.
Те похорошели на глазах, но улыбок на обращенных к нему лицах Радим не увидел.
- Да вот благоверная моя, - тем же простецким тоном продолжал он, шла на рынок, да не дошла малость...
Он наконец высмотрел Грачиху. Горб у нее был лишь один, да и тот заметно уменьшился. "Плохо дело, - встревоженно подумал Радим. - Всем рынком, видать, жалели..."
Выменяв у хмурого паренька три луковки на пять помидорин, Радим для виду покружил по площади, пытаясь по обыкновению переброситься с каждой торговкой парой веселых словечек, и вскоре обнаружил, что отвечают ему неохотно, а то и вовсе норовят отвернуться. Потом он вдруг споткнулся на ровном месте, чуть не рассыпав заметно позеленевшие помидоры, - кто-то, видать, пробормотал пожелание издали. "Да что же это! - в испуге подумал Радим, хотя и продолжал простодушно улыбаться сельчанам. - Ведь и впрямь со всеми поссорит!"
Как бы случайно оглянулся на Грачиху и замер, уставясь на корзину с червивыми яблоками.
- Эх! - сказал он с восхищением. - Посылала меня благоверная моя за хлебом, но уж больно у тебя, Грачиха, яблоки хороши! Наливные, румяные, ни пятнышка нигде, ни червячка... Меняем, что ли?
Сурово поджав губы, Грачиха глядела в сторону.
- Шел бы ты лучше, словесник, домой, - проговорила она наконец. Учил бы ты ее и дальше словам своим... Только ты запомни: каким словам научишь - такие она тебе потом и скажет!..
- Каким словам, Грачиха? Ты о чем?
Грачиха спесиво повела носом и не ответила. Радим растерянно оглянулся. Кто смотрел на него осуждающе, а кто и с сочувствием. Он снова повернулся к Грачихе.
- Да молодая она еще! - жалобно вскричал он. - Не сердись ты на нее, Грачиха! Сама, что ли, молодой не была?
Но тут на краю пыльной площади возникла суматоха, торговки шарахнулись со вскриками, очистив свободное пространство, в котором, набычась, стояли друг против друга два человека. Драка. Ну и слава Богу - теперь о них с Лавой до вечера никто не вспомнит.
- А-а... - повеселев, сказала Грачиха. - Опять сошлись задиры наши...
Радим уже проталкивался сквозь толпу к месту драки. Задир было двое: один - совсем еще мальчишка с дальнего конца села, а второй - известный скандалист и драчун по кличке Мосол. Оба стояли друг против друга, меряя противника надменными взглядами. Сломанные корзинки лежали рядом, луковицы и картофелины раскатились по всей площади.
- Чтоб у тебя ноги заплелись... - процедил наконец Мосол.
- ...да расплетясь - тебя же и по уху! - звонко подхватил подросток. Тело его взметнулось в воздух, послышался глухой удар, вскрик, и оба противника оказались лежащими в пыли. Потом вскочили, причем Мосол держась за вспухшее ухо.
Торговки снова взвизгнули. Радим нахмурился. Слишком уж ловко это вышло у мальчишки. "Да расплетясь - тебя же и по уху..." Такие приемы раньше были известны только словесникам.
- Да где же староста? - кричали торговки. - Где этот колченогий! Кривобокий! Лопоухий!.. Вот сейчас староста приковыляет - он вам задаст!
В конце кривой улочки показался староста. Весь перекошенный, подергивающийся, приволакивающий ногу, он еще издали гаркнул:
- Прекратить! А ну-ка оба ко мне!
Драчуны, вжав головы в плечи, приблизились.
- Вы у меня оба сейчас охромеете! - пообещал он. - И хромать будете аж до заката! Ты - на правую ногу, Мосол, а ты, сопляк, на левую!
- Дождались, голубчики! - послышались злорадные женские крики. - Это ж надо! На рынке уже драку учинили!..
Припадая на разные ноги, притихшие драчуны заковыляли к своим корзинкам. Мальчишка утирал рукавом внезапно прохудившийся нос. Перекошенный староста потоптался, строго оглядывая площадь из-под облезлых бровей. Потом заметил Радима.
- Мальчишка-то, - ворчливо заметил он, когда они отошли подальше от толпы. - Видал, что вытворяет? Чуть не проглядели... В словесники его и клятвой связать...
- Хорошо выглядишь, - заметил Радим. - Нет, правда! И ноги вроде поровней у тебя сегодня, и плечи...
Староста понимающе усмехнулся.
- Брось, - сказал он. - Зря стараешься. Чуть похорошею - такого по злобе наделают... Я уж привык так-то, скособочась... А тебе, я гляжу, тоже досталось - подурнел что-то, постарел... Сейчас-то чего не вмешался?
Радим смутился:
- Да хотел уж их остановить, а потом гляжу - ты появился...
- Понятно, - сказал староста. - Красоту бережешь... Ну правильно. Старосте - ему что? Увечьем меньше, увечьем больше - разницы уже никакой... Видишь вон: на другую сторону перекривило - опять, значит, кому-то не угодил... - Он помолчал, похмурился. - Насчет жены твоей хочу поговорить. Насчет Лавы.
Радим вздрогнул и с подозрением посмотрел на старосту. Староста крякнул.
- Ну вот, уставился! - сказал он с досадой. - Нашел соперника, понимаешь!.. Сам виноват, коли на то пошло... Кто тебя тогда за язык тянул?
Радим устыдился и отвел глаза. Действительно, вина за тот недавний случай была целиком его. Мог ведь сослагательное наклонение употребить или, на худой конец, интонацию вопросительную... Так нет же - сказанул напрямик: живешь, мол, со старостой... А старика-то, старика в какое дурацкое положение поставил!.. Радим крякнул.
- Ладно, не переживай, - сказал староста. - Да и не о том сейчас речь... Тут видишь что... В общем, ты уж не серчай, а поначалу я на тебя думал. Ну, что это ты ее словам учишь...
- Это насчет двух горбов? - хмуро переспросил Радим. - Сам сегодня в первый раз услышал...
Староста переступил с ноги на ногу - как будто стоя спотыкнулся.
- Два горба... - повторил он с недоброй усмешкой. - Что два горба! Она вон Кикиморе пожелала, чтоб у той язык к пятке присох.
Радим заморгал. Услышанное было настолько чудовищно, что он даже не сразу поверил.
- Что?! - выговорил он наконец.
- Язык к пятке! - раздельно повторил староста. - Присох! Уж на что Кикимору ненавидят, а тут все за нее вступились. Суетятся, галдят, а сделать ничего не могут... Глагола-то "отсохнуть" никто не знает! Хорошо хоть я вовремя подоспел - выручил...
Радим оторопело обвел взглядом рыночную площадь. Кикиморы нигде видно не было. Торговки смотрели на них во все глаза, видимо, догадываясь, о чем разговор. Староста вздохнул.
- Был сейчас у Тихони...
- У Тихони? - беспомощно переспросил Радим. - И что он?
- Ну ты ж его знаешь, Тихоню-то... - Староста поморщился. - Нет, говорит, никогда такого даже и не слыхивал, но, говорит, не иначе из прежних времен пожелание... Будто без него непонятно было! - Староста сплюнул.
- Сам-то что думаешь? - тихо спросил Радим. - Кто ее учит?
Глава словесников неопределенно повел торчащим плечом.
- Родители могли научить...
- Лава - сирота, - напомнил Радим.
- Вот то-то и оно, - раздумчиво отозвался староста. - Родители померли рано... А с чего, спрашивается? Стало быть, со всеми соседями ухитрились поссориться. А словечки, стало быть, дочери в наследство...
Радим подумал.
- Да нет, - решительно сказал он. - Что ж она, мне бы их не открыла?
Староста как-то жалостливо посмотрел на Радима и со вздохом почесал в плешивом затылке.
- Ну тогда думай сам, - сказал он. - Словесники научить не могли? Не могли. Потому что сами таких слов не знают. Родители, ты говоришь, тоже... Тогда, стало быть, кто-то ей семейные секреты выдает, не иначе. Причем по глупости выдает, по молодости... Ты уж прости меня, старика, но там вокруг нее случаем никто не вьется, а? Ну, из ухажеров то есть... - Староста замолчал, встревоженно глядя на Радима.
Радим был недвижен и страшен.
- Пятками вперед пущу! - сдавленно выговорил он наконец.
- Тихо ты! - цыкнул староста. - Не дай Бог подслушают!..
Радим шваркнул корзину оземь и, поскользнувшись на разбившейся помидорине, ринулся к дому. Староста торопливо заковылял следом.
Лава испуганно ахнула, когда тяжело дышащий Радим появился на пороге и, заглянув во все углы, повернулся к ней.
- Говори, - хрипло приказал он. - Про два горба... про язык к пятке... откуда взяла? Сама придумала?
Лава заплакала.
- Говори!
- Нет... - Подняла на секунду глаза и, увидев беспощадное лицо мужа, еще раз ахнула и уткнулась лицом в ладони.
- От кого ты это услышала? - гремел Радим. - Кто тебе это сказал? Я же все равно узнаю!..
Лава отняла пальцы от глаз и вдруг, сжав кулаки, двинулась на супруга.
- А ты... Ты... Ты даже защитить меня не мог! Надо мной все издеваются, а ты...
- Постой! - приказал сквозь зубы Радим, и Лава застыла на месте. Рассказывай по порядку!
Лицо у Лавы снова стало испуганным.
- Говори!!!
И она заговорила, торопясь и всхлипывая:
- Ты... ты сам рассказывал... что раньше все были как словесники... только ничего не исполнялось... Я тебя просила: научи меня словам, тогда Кикимора испугается и не будет меня ругать... А ты!.. Ты!..
Радим закрыл глаза. Горбатый пол шатнулся под его босыми ступнями. Догадка была чудовищна.
- Лава... - выдохнул он в страхе. - Ты что же, вызвала кого-то из прежних времен?!
- Да!.. - выкрикнула она.
- И они... говорят на нашем языке? - еле вымолвил обомлевший Радим.
- Нет! Но я ему сказала: говори по-человечески...
Радим помаленьку оживал. Сначала задергалась щека, потом раздулись ноздри, и наконец обезумевший от ревности словесник шагнул к жене.
- У тебя с ним... - прохрипел он, - было что-нибудь? Было?
Лава запрокинула залитое слезами лицо.
- Почему меня все время мучают! - отчаянно закричала она. - Коля! Коля! Приди, хоть ты меня защити!..
Радим отпрянул. Посреди хижины из воздуха возник крепкий детина с глуповато отвешенной нижней губой, одетый странно и ярко.
- Ну ты вообще уже, - укоризненно сказал он Лаве. - Хоть бы предупреждала, в натуре...
Трудно сказать, что именно подвело такого опытного словесника, как Радим. Разумеется, следовало немедля пустить в ход повелительное наклонение и отправить страшного гостя обратно в прошлое. Но то ли пораженный внезапным осуществлением мрачных фантазий о словесном поединке с человеком из прежних времен, то ли под впечатлением произнесенных соперником жутких и загадочных слов (кажется, впрочем, безвредных), мастер словесности, как это ни прискорбно, растерялся.
- Чтоб тебе... Чтоб... - забормотал он, отступая, и детина наконец обратил на него внимание.
- А-а... - понимающе протянул он с угрозой. - Так это, значит, ты на нее хвост подымаешь?
И Радим с ужасом почувствовал, как что-то стремительно прорастает из его крестца. Он хотел оглянуться, но в этот момент дверь распахнулась и на пороге возник вовремя подоспевший староста. Возник - и оцепенел при виде реющего за спиной Радима пушистого кошачьего хвоста.
- Во! - изумился детина, глядя на перекошенного остолбеневшего пришельца. - А это еще что за чудо в перьях?
Что произошло после этих слов, описанию не поддается. Лава завизжала. Радим обмяк. Детина, оторопев, попятился от старосты, больше похожего теперь на шевелящееся страусиное опахало.
- Что ты сделал! Что ты сделал!.. - кричала Лава.
Продолжая пятиться, детина затравленно крутил головой. Он и сам был не на шутку испуган.
- Что ты сделал!..
Детина уткнулся спиной в стену. Дальше отступать было некуда.
- Да что я такого сделал?.. - окрысившись, заорал он наконец. - Я тут вообще при чем?.. Что вам от меня надо!.. Да пошли вы все в...
И они пошли.
Все.
© Евгений Лукин
- Э. Ты чего здесь? - растерянно спросил большой медведь.
- Ничего, - спокойно ответила Маша, продолжая деревянной ложкой поедать кашу, выскребая ее со дна третьей тарелки. Потом посмотрела на медведя невинными глазами в пол-лица. - А что?
Михайло Потапыч тяжело привалился к дверному косяку. Обвел взглядом разгромленную кухню: открытые настежь шкафы, перевернутые ведра, рассыпанную по полу картошку.
- Ты понимаешь... - он хотел сказать "девочка", но сдержался, взглянув на сидящее перед ним и жующее маленькое чудовище, - ты понимаешь, что это были запасы на зиму для меня и моей семьи? Понимаешь или нет?!!
Машенька согласно кивнула и облизала ложку.
- Знаешь, - сказала она, - это ведь обычное дело. Процесс естественного отбора. Дарвин когда-то очень точно подметил, что все в природе только и делают, что отбирают еду друг у друга. Даже самые маленькие, как вон та белочка.
Рыжая белка, заскочившая в открытую дверь, метнулась к последнему уцелевшему ореху, схватила его и выскочила обратно. Медведь проводил ее тяжелым взглядом. Потом перевел его обратно. Видимо, было в его глазах что-то такое, отчего Маша начала торопливо говорить дальше:
- Ты же понимаешь, что мне, как венцу творения, нельзя сидеть, сложа руки и ждать, пока я ослабею и умру. Наподобие, скажем, тасманийского сумчатого волка или птицы Дронт...
- При чем тут волк?! - взревел Михайло Потапыч. Под его когтями взвизгнуло и завилось длинной стружкой дерево столешницы.
- Как при чем? - удивилась девочка. - Его вытеснили из экологической ниши и он исчез. А вас, медведей, вытеснить труднее. Вы под охраной государства.
- Что тут происходит? - послышался с порога недоуменный голос. В кухню вошла Настасья Филипповна, медведица, мать и жена. Одного профессионального взгляда ей хватило, чтобы оценить масштабы разрушений. На секунду она застыла столбом, потом сказала "так" и ухватила Машу за ухо, крепко его выкрутив.
- Так. Давно у нас гостей не было... Да еще в отсутствие хозяев.
- Ой-й! - завизжала та. - Вы не имеете права так со мной... Ой-й!
- Ты куда ее? - спросил Михайло Потапович, который уже занялся ликвидацией последствий вторжения и стоял теперь с веником в лапе.
- Объяснять конвенцию ООН... - буркнула жена в ответ, - не будь наивным, ты же понимаешь, что нашему Мишутке нечем играть. А тут - такая новая кукла. К тому же разборная и наглядная!
Маша отчаянно завизжала. Медведь сокрушенно покачал лобастой головой.
- Как-то это слегка негуманно, - сказал он, снова принимаясь подметать пол, - хотя, если подумать... Вот и Дарвин то же самое говорил о естественном отборе.
Из детской комнаты слышался хруст и сосредоточенное сопение. Михайло-младший вдумчиво разбирал новую куклу.
© Шарапов Вадим
Рога
Аарне Лутта
Рога были огромные, шикарные и развесистые. Минут тридцать Тимоша безуспешно пытался засунуть их в багажник четверки, затем я, плюнув, поставил дуги, привязал рога на крышу, и мы выехали на Московский проспект. В багажнике весело позвякивал ящик пива, Тимоха предвкушал баню и рыбалку у меня на даче. Даже скорее на хуторе, ибо дачей отдельно стоящий в лесу на берегу Ладоги большой дом назвать было нельзя. Великоват для дачи... И вот, в один из моих приездов в город на Неве, Тимоша заявил, что устал от всего, и хочет рыбалки пива и бани, над входом в которую он и приколотит эти рога.
Украшение на крыше автомобиля навело меня на мысль, что в противовес всяким пупсам на капотах свадебных машин, нелишне будет украшать машины едущих разводиться, рогами, ибо почти всегда причиной разводов являются именно они, чем я не замедлил поделиться. Тимоша, распечатав бутылку, отхлебнул добрый глоток пива, и поведал эту историю, явившуюся, наверное, иллюстрацией к высказанным мной соображениям...
Тусовка наша тогдашняя была весьма разнообразная в возрастном отношении и насчитывала довольно много народа. Отношения между людьми были настолько тесно переплетены и запутаны, что я, давно еще, отчаявшись разобраться в этих хитросплетениях, окрестил все это сборище ” одним большим рогатым стадом, спящим под общим одеялом ”. И как же я тогда оказался прав!.. Ибо в истории, поведанной мне Тимохой, нашлось место и одеялу и стаду и, конечно же, рогам...
Итак, тусовка, к которой имел честь принадлежать Тимоша (да и я, некоторым образом), являла собой, ко всему прочему, сообщество экстрималов. Альпинизм и горные лыжи, ибо дело происходило в конце восьмидесятых, всяких изысков типа сноубордов, горных велосипедов и прочих новомодных дел в Советском Союзе тогда еще не было... Или были, но не в таких масштабах, как сейчас... Ну, да и хрен с ними!.. Отвлекся, извините...
И вот, Тимоха решил поехать покататься на лыжах в Хибины. Через две недели он вернулся весь полный впечатлений, довольный проведенным временем и, как сувенир с Кольского полуострова, притащил оттуда рога северного оленя. Ну, народ, естественно, был в курсе поездки... И вот, в один прекрасный зимний вечер, в аккурат под Новый год, к Тимоше явились гости. Из той же тусовки... Катя и Витек.
Тут надо сказать пару слов о том, что Тимоша с сестрой Машкой занимали большую трехкомнатную квартиру в сталинском доме, на углу Кузнецовской и Московского проспекта, которая досталась им от родителей. И в одной комнате жила Машка, в другой - Тимоха, а третья служила гостевой и складом. Точнее - в первую очередь складом, ибо раскладушка для припозднившихся гостей совершенно терялась в грудах альпснаряжения, лыж, различных нужных и ненужных вещей и приспособлений... Помнится - в углу стоял лодочный мотор «Вихрь», к которому Тимоха тогда приделывал третий цилиндр (и ведь приделал и даже гонял потом на нем по Вуоксе!). Ну, и, конечно, штабель пустых бутылок - как же без этого... Так вот - о гостях:
Ну, о Витьке говорить как бы и нечего особо, а Катя!.. Девица была в те времена очень даже симпатичная (трудно быть иной в девятнадцать-то лет), и отличалась большой любвеобильностью... Внутри тусовки, причем... И если мужчину такого плана можно окрестить бабником или Казановой, то применительно к женщине эпитет подобрать довольно сложно. Блядь?.. Вроде, как и не тянет на такую характеристику. Слаба на передок, короче... Скорее так ... Какого хрена ей вдруг вздумалось сходить замуж, наверное, она и сама объяснить не могла. И замуж она вышла недавно, конечно же, не за Витька, ибо тот к тому времени был женат, хотя верностью супруге тоже не отличался. Короче - собралась пара - гусь да гагара. И к Тимохе они явились не столько в гости, сколько на ночлег. Неизвестно, что они наплели своим законным половинам, но, выставив принесенную с собой выпивку, недвусмысленно дали понять, что до утра они отсюда не уйдут и пусть Тимоха даст им тахту на предмет переспать, а сам может съездить переночевать к подруге. Но с подругой Тимоха к тому времени расстался, новой еще не обзавелся, посему заявил, что лежбище он им не даст, но и на мороз не погонит - не зверь, чай, понимает ситуацию. И после длительного застолья на кухне, сопровождавшегося рассказами о Хибинах и показами слайдов, Тимоха выдал прелюбодеям матрац, подушку и одеяло, а сам, разложив постель на тахте, улегся и, отвернувшись к стенке, мгновенно вырубился. ( Я всегда завидовал этой его способности отключаться. Закрыл глаза - и через минуту уже крепко спит ). Сладкая парочка, расстелив матрац на полу, долго и усердно любила друг друга, затем, видимо, силы иссякли и, покурив напоследок в открытую форточку, удовлетворенные друг другом, Катя и Витек тоже уснули.
. Никто не слышал, как под утро явилась Машка, которая, видимо, также с кем-то где-то не теряла времени даром, и прошлепала в свою комнату. Через пару минут свет у Машки тоже погас, и в квартире воцарилась тишина, нарушаемая лишь тарахтением старого холодильника на кухне.
Витек проснулся оттого, что ему приспичило посетить известное заведение. Поднявшись с пола, он поежился, глянул на шевелящуюся из-за открытой форточки занавеску, однако идти закрывать поленился. Стянув с Катьки одеяло, замотался в него, как римский патриций в тогу, и в таком виде прошествовал в туалет. В отличие от комнаты, там было не в пример теплее, и пригревшийся Витек просто-напросто уснул сидя на толчке. Ну, что ж, бывает...
Катька проснулась немного погодя. Проснулась по совсем другой причине. От холода. Причем, поскольку выпито все же было изрядно, затуманенный алкоголем мозг отказывался что-либо вспоминать. Обнаружив себя в неглиже на полу, Катя решила в полусне, что свалилась с кровати и, забравшись под бок к Тимоше, даже сделала попытку подвигнуть того на сексуальные подвиги, не вполне, впрочем, и понимая - где она и с кем. Однако, сонный Тимоха пробормотав что-то неприличное, отвернулся к стенке, и Катька, прижавшись к широкой Тимошиной спине и согревшись под теплым одеялом, уснула.
Муж Катьки - Юра, человеком в тусовке являлся новым, многих нравов, царящих в ней не понимал и не принимал, наивно считая, что сумеет направить взбалмошную супругу на путь истинный. Хотя, говорили ему не единожды, что Катька создана для семейной жизни, как болид формулы-один для вспашки огородов, и лучше бы ему было найти подругу более разборчивую в связях и менее коммуникабельную, но тот и слушать ничего не хотел. Любовь зла, конечно, но Юра даже не мог предполагать насколько зла, когда утром позвонил в дверь Тимохиной квартиры. Он пришел туда вовсе не в поисках Катьки, которая навешала по телефону на уши супругу весьма правдоподобной лапши о том, что осталась ночевать у бабушки, опоздав на последнюю электричку. Насчет чего-то он договаривался с Тимохой пару дней назад, и они забились встретиться именно утром этого дня у Тимохи. И вот, Юра, свято соблюдая договоренность, нажал кнопку звонка...
Дверь Машкиной комнаты находилась ближе всех, и звонок, естественно, услышала она, ибо была хоть и сонная, но трезвая, а остальные участники сего действа спали здоровым алкогольным сном и на внешние звуковые раздражители не реагировали. Накинув халат, Машка подошла к двери, глянула в глазок, обнаружив перед дверью знакомое лицо, открыла, кивнув Юре в ответ на его вопрос, дома ли братец, и ушла к себе досыпать. Юра, аккуратно сняв ботинки, тихо, чтобы не будить Машку, прошел по коридору и осторожно отворил дверь комнаты Тимохи...
Рев, который издал Юра в следующий момент, мог сделать бы честь разъяренному мамонту. Сдернув Катьку с кровати, он залепил ей пару оглушительных пощечин и успел еще заехать в ухо Тимохе, не вполне проснувшемуся и совершенно ничего не понимающему. Однако же попытку Юры нанести очередной удар, Тимоха, отслуживший отнюдь не в самых простых войсках, видимо, чисто рефлекторно пресек и с недоумением уставился на кипящего праведным гневом мужа вероломной Катьки, пытаясь понять, что тот здесь делает, и какого хрена пытается навесить ему 3.14здюлей. Помотав головой и протерев глаза, Тимоха не придумал ничего лучшего, как предложить Юре успокоиться, пойти на кухню выпить пива и разобраться, что за фигня все-таки происходит, ибо пока мозги не поправишь - все равно ничего не поймешь... И процессия двинулась на кухню... Катька с разбитой губой и заплывающим глазом уселась на краешке стула, Тимоха полез в холодильник, где должно еще было оставаться пиво, а Юра, вошедший последним, с каменным лицом, сложив руки на груди, прислонился спиной к хлипкому кухонному пеналу, стоящему в углу и приготовился слушать оправдания.
Пенал, жалобно заскрипев, закачался, раздался грохот и мат Юры, схватившегося за голову... Тимоха, обернувшись на звук, выронил из рук пиво и согнулся, задыхаясь, не в силах сказать ни слова. Катька же, напротив, рухнула со стула не в силах сдержать хохот. Юра, ошарашено потирая макушку, уставился на валяющиеся на полу РОГА ... Рога, которые Тимоха привез с Хибин... Рога, которыми он хвастался перед Катькой и Витьком, и в процессе пьянки положил на пенал, где они благополучно и пролежали всю ночь, прежде, чем свалиться утром на голову Юре.
Видимо, это было последней каплей, переполнившей чашу его терпения, ибо в следующий миг Юра, изрыгая чудовищную брань, которой мог бы позавидовать любой боцманюга, пробкой вылетел из кухни. Спустя мгновение с грохотом захлопнулась входная дверь...
Затем открылась дверь туалета, и оттуда появился Витек, протирающий глаза и вопрошавший, что это за грохот и шум, чем вызвал новый взрыв истерического хохота...
Я, не в силах рулить дальше, прижался к обочине и вывалился из машины, задыхаясь и икая. Мышцы живота болели от смеха, продолжить движение смог только минут через десять...
- Слушай, Тим, а зачем тогда к тебе Юра-то приходил?.. Не Катьку же он искал у тебя?.. - я напряженно всматривался в сгущающиеся сумерки, стараясь не поймать колесом очередную дыру в асфальте, губы сами собой расползались в улыбке, стоило представить весь этот цирк...
- Останови машину, а то точно улетим с дороги, - он, усмехнувшись, отхлебнул пива. Я послушно затормозил, дернул ручник и выжидательно уставился на Тимоху. Тот, выдержав паузу, ткнул пальцем в крышу машины.
- ЧТО??? НЕУЖЕЛИ РОГА ПРОСИЛ???!!! - я уже не в силах был смеяться, слезы застилали глаза, челюсти просто сводило.
- Ну да!.. Я сказал ему как-то, что рога привез, он пристал, как банный лист к жопе - дескать, продай, я из них вешалку сделаю... Они ему сами в руки упали, точнее на голову, а он не взял. И ушел... Не простившись... И развелись они практически сразу после этого...
- А чего мне-то рога решил отдать? Или воспоминания неприятные навевают?..
- Да какие воспоминания?!.. Катька звонила вчера, теперь они ей зачем-то понадобились!.. Ну, их нахрен обоих с их рогами!.. Пусть лучше на бане висят, там им самое место!..
http://www.proza.ru/2007/01/18-326
Клиническая ревность
Алекс Сидоров
Собрались как-то в баньке выпускники академии ВВС отметить очередную годовщину выпуска. Собрались с благой целью на друзей посмотреть, о себе рассказать, анекдотики потравить, молодость вспомнить, да пивка похлебать.
Все мужики собрались, не было только Андрея Краснова. В принципе, отсутствие Андрюхи никого особо не удивило. Его жена Ольга – образец патологической ревности и бабской сварливости. Монстр в юбке, не смотря на природную красоту и хлебосольную гостеприимность. Но хлебосольность только на ее «подконтрольной» территории. Шаг мужа за порог – истерика на полгода… кошмар, короче!
Наши жены тоже не в особом восторге от подобных посиделок, но банька и пиво – это святое! Зубками скрипят, но терпят, родимые… даже, когда любимого благоверного в частично непотребном виде эвакогруппа чуть ли не волоком доставляет… всяко бывает, нерву расслабить тоже надо… а у Краснова «концлагерь» без вариантов.
Посидели, попарились, выпили, поплескались в бассейне. Опять попарились, поиграли в бильярд, выпили. Снова попарились, опять выпили… И вот именно в тот самый момент, когда выпили «в не помню какой» раз, мы особенно остро соскучились по нашему дорогому сокурснику Андрюхе. Но в случае с Ольгой, торопиться не нужно. Клиника, хуле! Поэтому снова выпили. И когда животный страх перед Ольгой Красновой несколько притупился, мы решили вызвонить Андрюху.
Звоним и сразу нарываемся на его драгоценную супругу. Оп-па, уже и телефон под контролем?! Мде…, дела?!
- Оленька, лапушка, здравствуй! Краса моих очей, звезда моих ночей, окажи персональное одолжение - отпусти Андрюху в баню!
- Ага! Опять с бабами собрались?! Знаю вас мужиков, только одно на уме…
- Что ты, солнце мое?! Одни мужики и все проверенные – ни одного пидара, клянусь, чем хочешь… отпусти под мою ответственность…
- Врешь ты все! Пока бабс может и нет, но через час явно припрутся…
- Олюшка, душа наша, да разве мы… когда…
И так в течение часа. Ольга жестко держала оборону, но «фракция настоящих мужиков» постоянно менялась на трубе, а наше красноречие подкреплялось очередными дозами пива, …и Ольга уже почти сломалась.
Парни на трубке менялись все чаще и давили на женские уши все жестче. Было отчетливо слышно, как на заднем плане, несчастный Андрей, чуть ли не слезно молил свою упрямую половинку, отпустить его на «мальчишник».
И вот в тот самый момент, когда Ольга уже сменила «гнев на милость», и начала подробно инструктировать своего мужа о строгом соблюдении кодекса семейных отношений, вбивая в его мозг правила достойного поведения в условиях бани, подвыпивший Игорек Горбатов, коверкая голос под визгливо-бабский, выдает сакраментальную фразу.
- Не хватай меня за жопу, прАтивный!
Пипец, титанические усилия всех переговорщиков мгновенно полетели «коту под хвост» - Ольга швырнула трубу на рычаги …и, по словам несчастного Андрюхи принялась выносить ему мозг в течение двух недель без перерыва на прием пищи и сон...
http://www.proza.ru/2008/12/06/179
Проблема выбора или идеальный муж
Катюша Кравцова
- Ну и кого ты выбрала в итоги? – спросила любопытная Татьяна, с наслаждением отхлебнув пенистый каппучино.
- Пока никого. Понимаешь каждый из них по своему хорош – принялась объяснять Мария медленно помешивая ложечкой горячий кофе. – Один умный и начитанный, другой романтик, а третий спортсмен и красавец. На Бреда Питта чем-то похож.
- На кого?
- На актера Бреда Питта. – удивленно протянула Мария.
- Да знаю я его. – Махнула рукой Татьяна – Ты лучше вот что, выходи замуж за умного. Не ошибёшься. Романтики ветрены, а те которые на актеров похожи, так про этих я вообще молчу… Вообщем Машка выходи за умного не ошибёшься. Нашим временим правят мозги. А романтика и симпатичная мордашка это все кануло в лету.
- Но с умным скучно.
- Зато надежнее. Поверь моему жизненному опыту.
- Вот если бы их всех взять и соединить – мечтательно протянула Машка.
- Идеальные мужчины только в сказках бывают – уверенно и твердо проговорила Татьяна, отламывая ложечкой кусочек торта. – Ну, вот скажи, что тебе даст внешность пусть даже сродни голливудскому актеру?
Машка задумалась, но так и не смогла ничего ответить.
- Вот, сама не знаешь – обрадовано воскликнула Татьяна отправив в рот кусочек торта. – А, этот романтик что говорит?
- Он, стихи мне читает?
Татьяна поперхнувшись куском торта и откашливаясь сказала:
- Ты это Машка, будь серьёзнее. Стихи это конечно хорошо, но для жизни не это главное. Мой вон тоже, когда мы только познакомились, пел мне «Звездочка моя». А сейчас, придет с работы, на диван и книжечку читает или пиво пьет, и футбол свой смотрит.
- Но, он обещал, что мы медовый месяц проведем в Венеции. И плывя на гондоле по старым каналам, будет читать мне стихи.
- Ну, Венеция это уже лучше – сбавила тон Татьяна – но все равно Машка мой тебе совет выходи за умного. Сейчас умом деньги зарабатывают.
- Ну почему их нельзя соединить вместе – задумчиво протянула Машка.
- Ладно, утро вечера мудренее – сказала Татьяна, расплачиваясь за кофе и сладкое. – Иди подруга поспи, а завтра днём я тебе позвоню, и мы еще раз все обсудим.
И поцеловав друг друга на прощание, подруги поспешили по домам.
Было полнолуние, и Машка долго не могла уснуть. Луна, казалось заглядывала прямо в открытое окно и освещала как раз то место где стояла кровать девушки. Была жаркая летняя ночь. Машка долго ворочалась с одного бока на другой и, наконец, заснула. Среди ночи её разбудила какая-то возня и чьё-то неприятное дыхание.
- Жулька, уйди, не мешай мне спать – сквозь сон проговорила девушка, отмахиваясь от того, кто на неё нагло дышал прямо в лицо.
Вдруг, девушку осенила мысль, что собака Жулька, а это дыхание напоминало собачье, уже месяц как на даче с родителями. Девушка, наконец, открыла глаза и посмотрела в сторону дышавшего. Луна скрылась за тучами, и было трудно разглядеть в темноте того, кто стоял рядом. Но то, что Машка смогла увидеть и без света, заставило первый раз в жизни лишиться чувств. На нёё прямо и уверенно смотрели шесть светящихся больших глаз.
Очнулась девушка только утром. За окном радостно пели птицы, в доме приятно пахло кофе. Слышалась возня на кухне. Кто-то гремел посудой, насвистывая веселую мелодию. Еще не открыв глаза, Машка сразу поняла, что находиться не у себя дома. Во-первых, кровать была просторнее и матрас мягче. Во-вторых, звуки из открытого окна раздавались с противоположной стороны комнаты. Осторожно открыв глаза и потерев их кулачками, она обнаружила совершенно незнакомую ей обстановку. Стены и потолок огромной комнаты пестрел красочными узорами и замысловатыми цветами. Мебель была в старом славянском стиле, деревянной и резной. Стол, накрытый накрахмаленной белой скатертью с большой пузатой вазой по середине, ломился от всевозможных яств. Пол был деревянным с протянутой ковровой дорожкой по середине.
Машка не верила своим глазам. Она даже проверила общепринятым способом, не спит ли все ещё она. Сильно ущипнув себя за руку, несколько раз. Но к огорчению, злосчастная комната не исчезала.
- Так это что не сон – с отчаянием чуть не плача проговорила девушка.
- Ты проснулась милая – проговорил чей-то незнакомый мужской голос из кухни.
- Сейчас будет тебе кофе милая – раздался ещё один голос, но отличавшийся от первого.
- Хочешь узнать последние новости. Тебе принести газетку? – спросил уже другой мужской голос.
- Вы кто такие? - испуганно вскрикнула девушка. – И по какому праву меня похитили?
[russian.fi, 2002-2014]